My R

Доктор не выдерживает и находит его, находит среди множества пересекающихся временных линий, среди разрушающихся друг о друга пространств и плоскостей. Доктор знает, что нельзя, нельзя этого делать, что это может грозить очередным в его жизни разрывом ткани Вселенной, и Ривер не скупится на напоминания об этом, но он не слушает. Он - Доктор, ему можно не слушать. Зачем вообще быть тысячадвухсотлетним сумасшедшим с будкой, если нельзя просто ещё раз, всего один маленький раз увидеть того, что запал тебе в оба сердца так, что ничем оттуда не выжечь, не вытравить? Поэтому он дожидается момента, когда доктор Сонг, послав ему воздушный поцелуй, сходит с борта ТАРДИС, и начинает своё хаотичное путешествие по Нью-Йорку семидесятых годов. Его совсем не волнует то, что этот город - огромен, а лет - много, у него есть столько времени, сколько ему угодно, и он может прочесать каждый переулок, каждый закуток, каждую минуту каждого года, потому что готов сделать всё, лишь бы его найти. И он находит. Вечером, тёмным, дождливым, осенним, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, он, чувствуя, как сердца бешено колотятся в груди от волнения, следует за мистером Уильямсом по пустынной, плохо освещённой улице, и когда они доходят до места, в котором совсем нет фонарей, окликает дрожащим голосом. Рори поворачивается, и Одиннадцатый не может не отметить, как ему идут зачёсанные назад волосы, костюм-тройка и длинный чёрный тренч, и как очаровательно выражение искреннего удивления на его лице. Они стоят друг напротив друга несколько дурацких бесполезных секунд, а потом Доктор бросается вперёд, быстро, порывисто, прижимает его к стене, и, обхватив лицо ладонями, начинает целовать, бешено, сумасшедше целовать, а Рори судорожно цепляется пальцами за его плечи, тихо, приглушённо стонет и отвечает на поцелуй. Доктору абсолютно плевать, что он засовывает язык в рот отцу собственной жены, зажавшись с ним в каком-то углу в Нью-Йорке времён Кеннеди. Ему также плевать на то, что ширинка плохо расстёгивается, потому что когда он всё же справляется с ней, Рори так восхитительно выгибается и толкается бёдрами навстречу ласкающим его пальцам. И уж тем более его ничего не заботит, когда он разворачивает его к себе спиной, прижимая щекой к стене - от его волос слишком приятно пахнет, а внутри он слишком узкий и горячий, чтобы думать о чём либо кроме. -Рори, Рори, прости меня, Рори, - Доктор сцеловывает влагу с его лица, прижимается губами к уголкам глаз и бездумно гладит по щекам, и с трудом сглатывает подкатываюший к горлу солёный комок. Рори мотает головой, просит прекратить, заткнуться, и проводит большим пальцем у него под глазами. Доктор бессильно утыкается ему в шею, смеётся, рассказывает о том, что как-то раз сжёг звезду, чтобы попрощаться с одной девушкой, и что сжёг бы ещё сто, чтобы попрощаться с ним, если бы было нужно. -Я так и не сказал тебе, Рори, я так и не сказал, Рори, мой Рори, - шепчет, отчаянно, на выдохе. Уильямс прикрывает глаза, он, конечно же, всё знает и всё понимает, и совсем не обязательно произносить что-то вслух. Обязательно - развернуться сейчас и уйти, и больше никогда не увидеть, не изменить время, не разрушить фиксированную точку, нельзя, нельзя, в ком-то веки он обязан подчиниться правилам, о, кто только их придумал, и это настолько больно, что трудно дышать. Оторваться, отстраниться - практически нереально, но Рори сам подталкивает его ладонью в грудь, кивает и тихо произносит "иди", а потом весело и хитро улыбается, подмигивает ему - "Я не скажу Эми". Это выглядит пошловатой шуткой, хотя на самом деле они оба знают, что Эми не должна узнать, что Доктор был тут, совсем по иным причинам. Если они увидятся, все они, то не выдержат, не смогут, и это будет больше, чем парадокс, недопустимо позволять такое, и по тем же тёмным переулкам Доктор бредёт назад, в сторону ТАРДИС, сжимая в руке посеребрённую запонку с гравированной буквой "R", а катящиеся по щекам слёзы кажутся горькими на вкус.