Пять часов утра

Последний рывок, и мы падаем на смятые простыни. Пытаемся восстановить дыхание. Я наощупь нахожу ее влажную ладонь и крепко сжимаю. Она улыбается, но не поворачивает голову в мою сторону. Знать бы, чем сейчас забита ее голова. Мысли Насти всегда были для меня загадкой. Я не умел их читать, но всегда мечтал об этом. Многое теперь бы отдал за одну только возможность узнать, о чем она думает. Хотя можно спросить, но я не решаюсь. Кисегач высвобождает свою ладонь и удобно устраивается на моем плече. Ее растрепанные мягкие волосы щекочут кожу. Я ухмыляюсь и нежно целую Настю в макушку. Она прижимается ко мне крепче, отчего на душе становится тепло и спокойно. Как же хочется, чтобы этот момент не кончался! Мне нравится лежать с ней плечом к плечу, когда каждый размышляет о своем. В последнее время таких моментов у нас было крайне мало. Хотя, честно говоря, я ужасно скучаю по тем временам, когда мы просыпались в одной постели, не боясь потерять друг друга, не думая о том, что кто-то из нас может в следующую минуту уйти и не вернуться. Теперь я держу ее крепко, не желая отпускать. Любое движение Насти заставляет меня напрячься. Мне все кажется, что вот-вот она встанет с места и уйдет, даже не попрощавшись. Я с опаской бросаю взгляд в сторону Кисегач, которая с брезгливым выражением лица рассматривает комнату. — Значит, здесь ты живешь? — спрашивает она, наконец. — Да, — киваю я, не сводя взгляда с любимого лица. — Мда, — протягивает она, — не фонтан. Я молчу. Не знаю, что и ответить. Я снимаю эту комнату, потому что она обходится мне сравнительно дешево. Честно говоря, мне плевать, как она выглядит, учитывая то, что последнюю неделю я бутылку из рук не выпускал. Какая разница, где пить?! Даже сейчас мы лежим на старом расправленном диване, который несколько минут ужасно скрипел под весом наших движущихся тел. Насте, наверное, это тоже не понравилось, но она промолчала. В конце концов, нам и не в таких местах приходилось предаваться плотским утехам. Сгибаю протянутую руку немного в локте, чтобы коснуться ладони Насти, так удачно лежащей поверх одеяла на ее груди. Наши пальцы переплетаются, отчего я улыбаюсь. Замечаю, с каким интересом Кисегач разглядывает татуировки на моем теле. Она же видела их сотню раз! Хотя мне это даже нравится — пусть смотрит. Мы молчим, слушая тиканье часов. А за окном, как обычно, дождь. Он бесцеремонно стучит по крышам, а капли громко ударяются об стекло. Северный ветер воет там, на мокрой улице. В комнате становится холодно, и Настя порывается встать, прикрывшись теплым одеялом. Хватаю ее за руку, заглядывая в зеленые глаза. Она нежно улыбается мне, проводя тыльной стороной ладони по моей щеке. Я тянусь к манящим женским губам и касаюсь их. Кисегач кладет одну руку мне на плечо, несильно впиваясь ногтями в кожу, и с охотой отвечает на поцелуй. Внезапно холод, дождь, злосчастная уродливая комната ушли на второй план. Все стало неважно. Мои мысли теперь заняты лишь ей, а ее, надеюсь, мной. Мы целуемся так страстно и жадно, как целовались лишь в студенческие годы. Я не могу себе позволить отпустить ее от себя хотя бы на сантиметр. Мне хочется наслаждаться этим бесконечно — чувствовать ее теплое дыхание не щеке, пробовать вкус желанных губ, касаться нежных тонких рук и просто не выпускать из объятий. В конце концов, Настя отстраняется. Смотрю на нее с мольбой, не отпуская хрупкую ладонь из своей руки. — Останься, — прошу я. — Я не ухожу, — говорит она. — Холодно. Я закрою окно. — Нет, — я вновь останавливаю ее. — Не надо. Я сам тебя согрею. Я хватаю ее за руку и тяну на себя. Она быстро поддается моей воле и падает на диван рядом со мной. Притягиваю Настю поближе к себе и ласково целую в лоб. Улыбается. Я так люблю ее улыбку — такую естественную, милую и лучезарную. Я никогда не говорил ей об этом, да и не скажу уже. Мне проще подколоть Настю, разозлить ее, нежели признаться в любви. Хотя, наверное, она и так это знает. Только Кисегач имеет смелость рассказать о своих чувствах в отличие от меня. В этом плане она сильнее, чем я. Хотя сейчас позволяю ей увидеть, каким уязвимым могу быть. Даже Купитман не знает меня таким. Значит, Насте я доверяю. Вот оно, высшее проявление моих чувств! От всех этих размышлений мне ужасно хочется спать. Да и Настя, прикрыв рот рукой, зевает. Убедившись, что крепко держу ее, я закрываю глаза. Ну, здравствуй, царство Морфея. Открываю глаза. Светает. На локтях приподнимаюсь, бросая взгляд в сторону будильника, стоящего на тумбочке рядом. Пять часов утра. Угораздило же меня проснуться в такую рань! Надеюсь, Настя еще не встала. Я переворачиваюсь на правый бок, чтобы удостовериться в том, что моя жена еще крепко спит. Никого нет. В ужасе вскакиваю. Сбежала? Я окидываю плохо освещенную комнату взглядом и, к своему великому счастью, натыкаюсь на женскую фигуру, стоящую у окна в моей помятой рубашке. С облегчением вздыхаю. Настя в этот момент наблюдает за тем, как встает солнце над серым Петербургом. В Москве она часто просыпалась с рассветом и смотрела в окно, улыбаясь новому дню. Кисегач любила этот город. Он стал ей настоящим домом. Несмотря на весь этот бесконечный шум, столица России вызывала у нее восхищение. Ей было спокойно там, в своей московской квартире на Тверской. — Настя, — тихо зову я ее, и она поворачивается. — Вернись в постель. Кисегач едва заметно улыбается и повинуется. Она опускается рядом со мной, положив голову на мое плечо. И снова мы лежим, не произнося ни слова. Однако мне столько хочется узнать у нее, что я не сдерживаюсь и задаю вопрос: — Где ты остановилась? — Бристоль, — просто отвечает она. — А Илья где? — спрашиваю я. — С тобой? — В Москве, с бабушкой, — вздыхает Настя. — Переезжайте ко мне, — предлагаю я, даже не подумав. — Продадим мою квартиру в Москве и купим здесь, в Питере. — А когда у тебя начинаются съемки? — спрашивает Кисегач с волнением. — Нужно успеть все сделать в срок. — Через два месяца, может, больше, — пожимаю плечами. — У тебя есть знакомый риэлтор, который мог бы помочь нам быстрее продать квартиру? — Найдется, — с грустью в голосе отвечает Настя. Я все понимаю. Она же ненавидит Петербург! Этот город причинил ей столько боли — именно здесь, несколько лет назад, мы впервые сильно поссорились, именно сюда я умчался, узнав о ее свадьбе с Виктором. Дважды. Я сделал это дважды. А вот Москву она любит. Там мы впервые встретились, начали нескончаемые и часто прерываемые отношения, целовались, проводили ночи вместе, поженились, завели семью. Конечно, Настя хочет вернуться в Москву, возможно, даже начать новую жизнь. Честно говоря, я хочу того же. Смотрю в ее глаза и вижу отражение своих мыслей. Да, прав был Нил Гейман, говоря: «Они как те люди, которые думают, что будут счастливы, если переедут в другое место, а потом оказывается: куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя.» Дело не в месте жительства. В конце концов, я покинул Москву лишь потому, что нашим отношениям с Настей пришел конец. Но сейчас мы вместе. Какая разница, где? Главное, что вместе. — Настя, — касаюсь ее щеки кончиками пальцев, отчего она поднимает на меня свои прекрасные, но такие грустные глаза, — поехали в Москву? — А как же кино? — спрашивает она удивленно. — К черту кино! — непринужденно отвечаю я. — Не люблю я притворяться. К тому же, у меня уже есть все, что нужно. Ну, что, возвращаемся? — Возвращаемся, — заплакав от счастья, говорит она с улыбкой. Я беру ее лицо в свои руки и целую. Настя обвивает мою шею руками, отвечая мне. Мы лежим в объятиях друг друга на старом диване, запутавшись в простынях. Целуемся чувственно и вожделенно, никак не можем остановиться. Это перерастает в нечто большее, и вот мы уже сами не замечаем, как движемся в такт. Я провожу ладонью вдоль женской спины, медленно спускаясь к бедрам. Целую каждый уголок ее тела — шею, ключицу, ложбинку, плечи и губы. Она стонет в моих объятиях с каждым новым толчком еще громче. Бедные соседи! Не каждый день приходится такое слышать у себя за стеной. Смотрю на нее, а сам думаю о том, как завтра Купитман и Люба начнут ворчать от недовольства из-за обратного переезда, как Левин огорчится, когда я заберу у него место заведующего терапией, как обрадуются Ульянова и Мальцев из-за того, что я буду вручать им дипломы, а не Борис Аркадьевич. Все переменится. Но это завтра. А сейчас есть только я, Настя и пять часов утра.