***
— Собираешься ли ты опоздать на работу? — спросила Мэри Маргарет, наблюдая, как её соседка по комнате перемещается по кухне, всё ещё одетая в клетчатые пижамные штаны. Эмма присоединилась к ней за столом, зевая. — Вероятно. Мэри Маргарет прищурилась. Она подняла свою чашку чая обратно к губам и сделала глоток. — И это не проблема? — Я всегда вовремя, — пробормотала в ответ Эмма, скрестив под собой ноги и вытягивая руку, чтобы украсть кусочек тоста её соседки по комнате. — Я не очень хорошо спала. Мне позволено опоздать один раз. — Если ты так говоришь, — сказала Мэри Маргарет, толкая тарелку к Эмме, а затем поднялась и начала наматывать шарф вокруг шеи. — Я просто надеюсь, для твоего же блага, что сегодня не тот день, когда Реджина решит появиться и проверить, что ты на самом деле делаешь на работе. — Она делает это большинство дней, — Эмма пожала плечами, жуя оставшийся тост. — Это может быть даже хорошо, дать ей что-то, чтобы она на самом деле могла вести себя как стерва. Мэри Маргарет закатила глаза. — Если бы я больше ничего не знала, то сказала бы, что тебе нравится выводить мэра из себя. — Мне и нравится, — сказала Эмма с улыбкой. — Она — любитель командовать, поэтому заслуживает того, чтобы с неё сбили спесь разок-другой. — Эмма, не делай вид, что ты не любишь пререкаться с ней, — подняла бровь Мэри Маргарет. Она взяла сумочку и положила стопку проверенных домашних заданий на сгиб руки. — Почему бы я должна любить это? — нахмурилась Эмма. — Я понятия не имею, — пожала она плечами, — но ты любишь. Ты ищешь это. Не пытайся притворяться. Эмма закатила глаза. — Мэри Маргарет. — Я должна добраться до школы, — сказала она, делая шаг в сторону входной двери. Вдруг она нахмурилась, потом наклонилась, чтобы поднять что-то. — Эмма? — Мм? — Это твоё? Эмма взглянула поверх остатков тоста на её соседа по комнате. Мэри Маргарет держала белый конверт. — Я так не думаю… — На нём твое имя, — сказала она, протягивая его, — его должно быть положили под дверь. — Ох, — сказала Эмма, принимая от неё конверт и опустив на него глаза. Мисс Свон. Она застонала: был только один человек, который называл её так. — Увидимся позже, — сказала Мэри Маргарет, открывая входную дверь и выскальзывая в коридор. Эмма не ответила. Она всё ещё смотрела на письмо, её лоб нахмурился. Это был определённо почерк Реджины — она признает эту неприятно изящную каллиграфию где угодно. Но оно было адресовано ей. «Почему, чёрт возьми, Реджина бы написала ей?» Она вздохнула, повернула конверт снова и открыла его. Письмо, что она вытащила, было коротким. Мисс Свон, … это уже кажется смешным. Но я где-то читала, что написание писем может быть терапевтическим, даже если вы не имеете абсолютно никакого намерения когда-либо отсылать их. Так что я пишу, зная, что никогда не отдам его вам. Тогда, по крайней мере, я могу быть честной. — Ну, — подумала Эмма, морщась, — это не имеет никакого смысла. Она посмотрела дату на вершине страницы: оно было написано только через две недели после её приезда в город. По-видимому, Реджина никогда не планировала отправить ей его. И всё же… оно было здесь. Вы пытаетесь забрать моего сына от меня, мисс Свон. И я знаю, что вы не обязательно злодей здесь: не вы искали его, он уехал, чтобы найти вас. И он это сделал, потому что был несчастлив. И я полагаю, это была моя вина. Но это не означает, что вы поступаете правильно, позволяя ему верить, что я являюсь злодеем. Я до сих пор его мама. Он должен уважать меня и любить, но рядом с вами, потакающей ему во всём этом сказочном абсурде, ни одна из этих вещей не случится. И это не справедливо, поступать так со мной. Я могу вам не нравиться, но я всё ещё его мама. Я вырастила его, заботилась о нём, а вы настроили его против меня. И я не могу сказать вам, как сильно ненавижу вас за это. Эмма услышала собственный вздох: ничто из этого не было новым. Она очень хорошо знала, что Реджина ненавидела её, и довольно много тревожилась об этом в прошлом. И всё же… видя всё это написанным… видя, что Реджине на самом деле больно из-за всего этого… Это было неожиданно. И это было поразительно. Она не была уверена, что ей это нравилось. Она сделала глубокий вдох, переходя на вторую половину письма. Но самая бешеная вещь во всём этом — это… Я не могу поверить, что пишу это. Это нелепо. И, тем не менее, самая бешеная вещь: я не ненавижу вас на самом деле. Я не считаю, что это так. Я терпеть не могу, что вы делаете с моим сыном, и я презираю вас за отказ от него, и у меня вызывает отвращение ваша наглость явиться снова через десять лет. Но я не ненавижу вас. И этот факт заставляет меня склоняться к ещё большей ненависти к вам, потому что я должна ненавидеть вас — любой здравомыслящий человек бы ненавидел. Вы надоедливая, и грубая, и громкая, и неотесанная, и плохо одеты, и вообще абразивная, и я желаю, чтобы я никогда не положила на вас глаз. И всё же я до сих пор не ненавижу вас. И вы не имеете ни малейшего понятия, как это бесит. Написание этого совсем не помогло. Мой живот всё ещё болит. Реджина. Эмма моргнула, перевернув бумагу: там ничего больше не было. Это не имело никакого смысла. Во-первых, откуда оно вообще бы пришло? Реджина явно не хотела, чтобы она видела его. Так как оно всё же оказалось под её дверью? И во-вторых… Реджина не ненавидела ее. Она только хотела ненавидеть. «Мой живот всё ещё болит». Что это значит? Эмма прочла письмо второй раз, а затем третий, но абсолютно ничего не стало яснее. Она задалась вопросом на мгновение, что если это было своего рода шуткой от кого-либо в городе, но нет. От почерка до каждого последнего резкого слова письмо целиком и полностью было от Реджины. Она написала его, и написала для неё. И это не имело никакого смысла. Эмма провела рукой по уставшим глазам, ожидая какую-либо разумную мысль, которая бы поразила её. Когда же этого не произошло, она заставила себя встать из-за стола и пойти принять душ. Письмо было сложено и сокрыто в тумбочке. Она уже знала, что хотела бы прочитать его ещё раз вечером, когда возможно слова перестанут вызывать такую путаницу в ней.***
На следующее утро Эмма спустилась по лестнице на кухню и увидела другой конверт, лежащий на полу перед входной дверью. Она замерла. — Утро, — сказала Мэри Маргарет, стоя рядом с раковиной, — кофе? — Пожалуй, — ответила Эмма, её глаза по-прежнему зафиксированы на письме. Её соседка по комнате видимо ещё не видела его. Она посмотрела налево, убедившись, что Мэри Маргарет не смотрит, прежде чем проскользнула через комнату и засунула письмо в карман. Когда она снова посмотрела, Мэри Маргарет ещё не развернулась. — Я приготовила яйца, — сказала она, указывая на плиту, — угощайся. — Спасибо, — сказала Эмма, возвращаясь обратно к лестнице, — на самом деле я вернусь через минуту. Я забыла кое-что. Мэри Маргарет посмотрела через плечо на неё. — Забыла что? — Мои… носки. Эмма рванула вверх по лестнице, надеясь, что Мэри Маргарет не успеет понять, что она на самом деле уже носит их. Она запрыгнула на кровать и распечатала конверт, не потрудившись закрыть за собой дверь. Страницы выпали на колени. Прикусив нижнюю губу, Эмма собрала их обратно и расположила в правильном порядке. Потом она посмотрела на дату: оно было написано через неделю после первого. Она даже не была в городе в течение месяца. Она вздохнула сквозь зубы. Мисс Свон, Учитывая, что написание предыдущего письма совсем не помогло, я точно не знаю, почему пишу вам ещё одно. Это худший вид терапии, с которым я когда-либо сталкивалась, и, поверьте мне, я многое испытала. Может быть, у меня просто слишком много свободного времени. Или… может быть, у меня просто есть много других вещей, которые я должна сказать вам. В тот вечер, когда я написала первое письмо, вы снились мне. Я не помню, что именно произошло, я просто помню, как проснулась раздражённой, и по какой-то причине всё, что я могла представить, был зеленый цвет. Это был он. Он привел меня в очень плохое настроение на всю оставшуюся часть дня. И ещё я помню желание увидеть вас снова во сне следующей ночью. И ночь после этого. Сон не вернулся, и это привело меня в ещё худшее настроение, потому что с какой стати я хотела бы, чтобы вы приснились мне? Вы достаточно беспокоите меня, когда я в сознании. Вы повсюду. Вряд ли я нуждаюсь в том, чтобы думать о вас, когда сплю. Должна быть причина, почему я думаю о вас так часто. Все эти недели я говорила себе, что это потому, что вы просто инвазивный, вторгающийся, нежелательный человек. Вы приехали в Сторибрук, хотя никто не хочет вас здесь, а затем вы появились в моей голове, когда я явно не приглашала вас туда. Я говорю себе, что эта зацикленность на вас полностью ваша вина, а не моя. … Это, конечно, хорошо, что эти письма идут прямо в мусорное ведро, потому что я никогда не планирую признать это снова. Потому что сейчас я начала думать, что, может быть, это не ваша вина. Я имею в виду, некоторые вещи — вы забрали Генри от меня — безусловно, есть. Но… должно быть что-то ещё, настолько часто я нахожу себя в размышлениях о вас. Как в середине работы я ловлю себя на мысли, что думаю о вашем приходе, чтобы у нас был один из наших обычных маленьких споров. И потом этот сон. Я не помню его, но знаю, что мы не спорили в нём. Я проснулась, чувствуя раздражение, потому что проклятая вещь завершилась. Я знаю, что всё, что мне снилось, было… приятным. И это действительно, действительно беспокоит меня. Это совершенно нелепо. Мне предназначено ненавидеть вас, а я не ненавижу — это уже достаточно плохо. Но тот факт, что вы находитесь в моём разуме, гораздо абсурднее. Вы знаете, после того дня, когда Генри дал вам одну из моих рубашек, я не могу перестать думать о её ношении вами в течение целой недели. Я не понимаю почему. Иногда я говорю себе, что вы можете думать то же самое. Может быть, вам нравится раздражать меня так сильно, потому что вы тоже всегда думаете обо мне. Но тогда я вспоминаю, что есть очень веская причина, почему я была одна так долго. Почему я никогда не буду в чьём-либо разуме. Вся эта ситуация просто ослепительно смешна, и я желаю, чтобы вы уехали прочь. Я всегда была такой собранной, пока вы не приехали. Теперь я понятия не имею, что я делаю половину времени, и даже бросаю дела, чтобы затеять ссору с вами. Может быть, это время для вас, чтобы собрать вещи и уехать. Хотя, на данном этапе, я не могу честно сказать, что я бы не попробовала следовать за вами. Я не знаю, что… что вы сделали со мной. Но я действительно хочу, чтобы вы прекратили. Реджина. Рот Эммы распахнулся в шоке, когда она закончила читать письмо. Если Реджина чувствовала себя смущённой, то это было абсолютно ничто в сравнении с взрывом хаоса, который пронесся рикошетом внутри её собственной головы. Реджина была права: это было смешно. Это должно быть шутка. Это просто должно было быть. И всё же, всё, что Эмма могла видеть, были тёмные, проницательные глаза Реджины, и то, как они смотрели на неё. Полные ненависти. Полные негодования. Полные неопределённости. Она вскочила с кровати, сбежала вниз по лестнице и набросила пальто. Когда Мэри Маргарет повернулась, всё, что она услышала, было хлопанье двери и топот ног её соседки по комнате, спускающейся вниз по лестнице без слов прощания.***
— Мисс Свон, — хладнокровно сказала Реджина, признавая звук приближающихся шагов даже без необходимости смотреть. Эмма стояла напряжённо в дверях кабинета, руки теребили рукава чёрного пальто. Была пауза, прежде чем Эмма заговорила. — Реджина, — сказала Эмма. Это было всё, что она сказала. Реджина вдруг удивленно посмотрела вверх, не признавая тихую, осторожную манеру, в которой Эмма сказала это одно слово. Она сказала его, как она подразумевала. Она сказала его, как в первый раз, когда они встретились, она разговаривала с ней, как будто ей важна ответная реакция. — Что? — ответила Реджина, не в силах сдержать недоверие в голосе. Голова Эммы была наклонена в одну сторону, её брови сошлись вместе. — Есть… — начала Эмма, затем запнулась. Она сглотнула, прежде чем снова попыталась, — есть что-нибудь, что вы должны сказать мне? Реджина моргнула. — Почему я должна что-либо сказать вам? — спросила она. Её тон не был агрессивным, но он был всё ещё, несомненно, подозрительным. Эмма даже не вздрогнула. — Я даю вам шанс, — сказала она тихо, руки ёрзали по бокам, — на самом деле поговорить со мной. Я не буду кричать. Я не буду сердиться. Если у вас есть что-то, чтобы сказать мне, я буду слушать. Так скажите это. Реджина не реагировала. Она осталась сидеть прямо в кресле, руки расположены на клавиатуре, где они и были, когда Эмма ворвалась в комнату в своей обычной неуклюжей манере. Реджина выглядела, как обычно: спокойная и сдержанная. Но где-то внутри неё крошечное мелочное чувство вызывало зуд в ладонях. Эмма смотрела на неё с… беспокойством. С терпением. Она смотрела так, как никто не смотрел в течение двадцати восьми лет, что она провела в этом городе, и это вызывало боль в груди. Она знала, что должна наслаждаться этим, но тяжесть пристального взгляда Эммы вызывала удушье. — Нет, мисс Свон, — медленно сказала Реджина, её глаза посмотрели на встревоженную морщинку между бровями Эммы, — мне нечего сказать вам. Эмма сглотнула. Подняв руку, она опустила её в карман пальто. Кончики пальцев коснулись края двух сложенных, смятых и неоднократно перечитанных писем. Но она не вытащила их. Она планировала вернуть их обратно Реджине, чтобы позволить той знать, что они каким-то образом приходят к ней. Сказать ей, что её самотерапия, очевидно, не работает. Но она не сделала ни одну из этих вещей. Реджина наблюдала, прищурившись, как пустая рука покинула карман и поднялась к голове, чтобы убрать блондинистый локон за ухо. Эмма кивнула через несколько мгновений. — Хорошо, — сказала она, больше не глядя на женщину, сидевшую по другую сторону стола. Она отвернулась от нее, медленно направляясь к двери. — Отлично. Дверь захлопнулась за ней. Реджина поняла, что не дышала. Это было… необычно. Вид лица Эммы, наполненного срочностью, и весь беспорядок других эмоций, которые она не вполне могла расшифровать, беспокоили её. Чертово женское лицо задерживалось в её разуме ещё более решительно, чем обычно. Она откинулась на спинку стула и выпустила долгий вздох, её чуть липкие ладони потянули вниз нижнюю часть юбки. Сердце беспорядочно билось. Она с некоторым раздражением отметила, что это было уже, как правило, обычным явлением.***
— Эмма? Там письмо под… — Я возьму, — сказала Эмма, выхватывая его из рук Мэри Маргарет прежде, чем та могла внимательнее рассмотреть почерк на конверте. — Спасибо. — Разве ты не получила такой же на днях? — Хм, да, — пробормотала Эмма, пожимая плечами. Она отчаянно хотела открыть письмо прямо здесь и сейчас, но заставила себя сложить его пополам и засунуть в задний карман джинсов, — они от… Сидни. Он посылает мне информацию о Реджине. — Ах, — сказала Мэри Маргарет, идя через комнату, чтобы забрать свою сумочку, — но ты ведь будешь осторожна, правда? Если Реджина узнает… — Мы постараемся, — сказала Эмма, предлагая ей улыбку. Она должна была быть обнадеживающей, но чувствовалась решительно напряжённой, — обещаю. — Тогда хорошо, — сказала Мэри Маргарет, забирая рабочие тетради в руки, — в любом случае, мне надо уже уходить. Ты идёшь? Эмма облизала губы. Письмо уже прожгло дыру в её кармане. — Да, — заставила она себя ответить, поднимая куртку и ключи со стола, — я прямо за тобой. Они покинули квартиру вместе, расставшись внизу лестницы, когда Эмма забралась в машину и уехала, а Мэри Маргарет пошла в школу. Эмма ехала так быстро, как могла, весь путь до участка шерифа чувствуя тепло письма через джинсы. Она не могла объяснить, почему столь отчаянно желала прочитать его. Каждый раз, когда она получала новое письмо, оно наполняло её холодным, путающим страхом в животе. Она подозревала, что реакция на это письмо абсолютно ничем не будет отличаться. И всё же, когда она приехала в офис, то открыла его даже прежде, чем сняла куртку. Мисс Свон, Я должна была выпить стакан вина прежде, чем почувствовала себя достаточно смелой, чтобы написать это письмо. Я почти начала находить забавным то, насколько жалкой я стала. Это было в течение недели, как мы в последний раз говорили. Обычно я вижу это, как хорошую вещь. Обычно это дает мне время, чтобы на самом деле поработать, чтобы провести некоторое время с моим сыном, чтобы ездить по Сторибруку так, как мне подобает. Но на этой неделе… это было трудно для меня. Я не могу объяснить почему. Всё, что я знаю, что всегда, когда слышу стук в дверь моего офиса, я надеюсь, что это вы, хотя прекрасно знаю, что этого не будет, потому что, когда, ради бога, вы хоть раз на самом деле постучали в дверь, прежде чем ворваться в комнату? Это смехотворно. Но опять же, большинство вещей, которые я делаю или о которых думаю в эти дни, кажутся на грани патологического безумия. Поэтому, может быть, я не должна быть так удивлена. Это забавно, как сильно я, кажется, скучаю по спорам с вами. Раньше я думала, что мне нравились наши бои, потому что они были интересны: потому что, прежде чем вы появились, этот город был таким мягким, и скучным, и серым, что, по крайней мере, крича на вас, я получила что-то, чтобы занять себя. Но я начала понимать, что это не так. Я скучаю по спорам, потому что я скучаю по виду вашего лица, когда оно сердитое, возмущённое и эмоциональное. Это многое должно сказать обо мне, я уверена… но, учитывая, что на самом деле я никогда не видела, как вы улыбаетесь в результате чего-то, что сказала вам я, то полагаю, что это будет просто сделать сейчас. Может быть, в один прекрасный день я буду способна сказать что-то, что удивит вас достаточно, чтобы вы рассмеялись, и тогда я не буду хотеть спорить с вами. … Я не должна была пить этот бокал вина. Но это неважно, потому что я выпила его, и собираюсь налить себе ещё один. И не имеет значения, что я пишу сейчас, потому что в любом случае никто никогда не прочтет это: я никогда не планировала просматривать письмо снова, так же, как и не собиралась когда-либо послать его вам. Что бы я ни написала сейчас, это в любом случае строго ограничено стенами этого конверта. Так что я могу говорить то, что на самом деле думаю. Может быть, я не скучаю по нашим пререканиям. Может быть, я даже не скучаю по разговорам. Может быть, я просто скучаю по вам во всей вашей неуклюжей, грубой форме. Это такое странное чувство, и я даже не могу начать объяснять, откуда оно появилось, потому что всё, что я знаю, что в ту секунду, когда мы оказываемся в одной комнате, вы вызываете зуд в моих ладонях и заставляете испытывать острые ощущения. Всё в вас приводит меня в бешенство. Вы водите меня по острию, и я никогда не смогу когда-либо расслабиться в вашем присутствии. И всё же я до сих пор, кажется, скучаю по вам. Я до сих пор ловлю себя на желании, чтобы вы постучали в дверь прямо в эту секунду, просто чтобы я могла увидеть вас на мгновение. Это нелепо… Вы осознаете, что вы делаете с людьми, мисс Свон? Со мной? Вы уничтожили меня. Я имею полное право ненавидеть вас, возмущаться вами, хотеть, чтобы вы ушли или были сломлены, или даже мертвы, и всё же по какой-то причине я не делаю этого. Я просто хочу вас здесь. Со мной. Вызывающую острые ощущения и нервные искры в пальцах. Это кошмар. Вы кошмар. Я не должна была пить это вино. Эмма цеплялась за свои длинные волосы, прежде чем закончила читать. После того, как письмо закончилось, она сидела в тишине в течение нескольких минут, тупо уставившись в конец страницы. Реджина не подписалась, но было одно пятнышко краски, парящее под последней строкой, как если бы она намеревалась. По какой-то причине эта точка вызвала боль в груди Эммы. Это заставило письмо выглядеть незавершённым. Эмма застонала, откинув голову на спинку кресла. «Остановись, идиотка, — ругала она себя. Представь здесь что-нибудь другое, что вы могли, возможно, желать услышать от неё». Она закрыла глаза. Она знала, как должна была чувствовать себя прямо сейчас: смущенно. Неудобно. Может быть, даже немного самодовольно. И всё же по какой-то причине её живот болел точно так же, как в тот момент, когда она представила Реджину за написанием первого письма, и всё, о чём она могла думать, была Реджина, сидевшая в одиночестве в темноте своего кабинета и выпивающая вино в надежде, что это придаст ей мужества для написания письма. Эмма никогда не думала, что Реджина нуждается в смелости. Она снова прочитала письмо. Как всегда, с каждой строчкой, которую сканировали зелёные глаза, это делало всё меньше и меньше смысла. Пятнышко чернил по-прежнему мучило её. Пятнышко чернил говорило ей о том, что Реджина ещё не всё сказала, и ей не хватило храбрости, чтобы сделать это.***
— Генри, — сказала Эмма, увидев сына, стоящего в дверном проёме. Он улыбался ей. — Что ты здесь делаешь? — Я не видел тебя несколько дней, — сказал он, входя в комнату и усаживаясь на край стола. — Ты в порядке? — Вполне, — сказала Эмма, пытаясь улыбнуться. Ей не удалось. Прошло три дня с тех пор, как последнее письмо появилось под её дверью, и по какой-то причине её голова болела всё это время. Генри смотрел на неё с бесстрастным лицом. Он сразу же отметил, насколько напряжённой она выглядела, какой рассеянной была. Он не был уверен, было ли это хорошим знаком или нет. — Ты уверена? — спросил он медленно. Она просто пожала плечами. — Да, конечно, — сказала она, — я просто… ты знаешь, занята. Генри кивнул. — Хорошо. Когда они оба замолчали, Генри стал смотреть, как Эмма барабанила ногтями по столу. Три её пальца были измазаны чернилами. Ему не приходило в голову, что это могло появиться от одного из писем Реджины: Эмма, при попытке перечитать последнее в двадцатый раз за это утро, пролила стакан воды на него, а затем провела следующие пять минут, пытаясь устранить нанесённые повреждения. — Как дела дома? — внезапно спросила она. Генри сразу выпрямился. — Ты… спрашиваешь, как моя мама? — ответил он. Эмма пожала небрежно плечами. — Думаю, да, — сказала она, не обращая внимания на стук в ее груди, — я имею в виду… ты знаешь. Как дела у вас двоих? — Всё в порядке, — сказал он, намеренно стараясь быть расплывчатым. Он ждал несколько дней с тех пор, как подсунул последнее письмо под переднюю дверь Эммы и Мэри Маргарет, только так он мог увидеть, что Эмма будет делать без них. Если бы она вела себя, как обычно, тогда это не было бы хорошим знаком. К счастью, она не была. Прикусив ноготь большого пальца, Эмма кивнула в ответ. — Хорошо, — пробормотала она, глядя вниз на работу, накопившуюся за время. — Она, хм… она хорошо себя чувствует в данный момент? — С ней все в порядке. Она такая же, как всегда. Эмма сглотнула. — Ох, ладно. Генри сделал глубокий вдох. — Ну, кроме… — … кроме чего? — Ничего. Это не имеет значения. — Генри, кроме чего? Генри дал ей самый невинный взгляд, что он мог показать. — Ты действительно хочешь знать? — Конечно, я хочу. — Я имею в виду, я не должен говорить тебе. Ты можешь посчитать это скучным или… — Генри, ради бога, скажешь ли ты уже, что случилось с твоей мамой? Подавляя усмешку, Генри, наконец, ответил ей: — С ней нет ничего плохого. Она просто… я не знаю. Иногда она выглядит очень печальной. Печальнее, чем обычно. Я пытался спросить её, что случилось, но она просто целует меня и говорит, чтобы я делал домашнюю работу. А затем она исчезает в своём кабинете, пока не приходит время ложиться спать. На мгновение, Эмма могла только моргать. — Она печальна? — Мне так кажется. — И… ты не знаешь почему? — Понятия не имею, — сказал Генри, нахмурившись. — Почему тебя это заботит, так или иначе? То, как быстро лицо Эммы порозовело, привело его практически в истерику. — Я не забочусь. — Это отчасти похоже на то, что ты заботишься. — Ну, я не делаю этого. Ты просто… ты отвлекаешь меня. Я пытаюсь работать, Генри. Генри ухмыльнулся. — Ладно, я пойду. Могу ли я увидеть тебя завтра? — До тех пор, пока ты не прогуливаешь школу, чтобы сделать это. — Хорошо, — сказал он, спрыгнув со стола. — Увидимся завтра, Эмма. — Увидимся завтра, малыш, — пробормотала Эмма. Генри обернулся, чтобы посмотреть на неё, когда подошел к двери. Она нахмурилась, глядя на свои руки, её глаза сузились, когда исследовали темно-синие чернила, что были размазаны на большей части её пальцев. Он быстро обдумал, стоит ли немного подождать, прежде чем подкинуть следующее письмо. Тогда он понял, что в этом нет необходимости.***
Мисс Свон, Я наконец-то вспомнила сон, который мне приснился о вас. Я почти жалею, что вспомнила его. Потому что, каким же образом вы умудрились проникнуть так глубоко в мой разум? Я знаю вас лишь… три месяца? Всего-то? И всё же я думаю о вас, мечтаю о вас и пишу вам письма в половине четвёртого утра, словно мы провели вместе годы. Я не должна помнить цвет ваших глаз столь чётко. Я не должна знать, что они становятся светлее, когда вы обрушиваетесь с обвинениями, и голубее, когда, вы, возможно, на грани слёз. Мне пришлось бороться, чтобы вспомнить, были ли они тёмными или нет. В моем сне, они были зелёными. Они были самыми зелёными из всех, что я когда-либо видела. Мы разговаривали. Мы сидели на скамейках в доках, между нами было расстояние, но каким-то образом я знала, что оно было лишь физическим. Ещё до того, как вы протянули руку, чтобы переплести её с моей, я знала, что мы были вместе, потому что ваши глаза были зелёными, такими ярко-зелёными, что в действительности бывают только, когда вы счастливы. Я и это не должна знать, но знаю. А вы просто смотрели на меня, и они были настолько зелёными. В моей груди ныло, когда я проснулась. И всё ещё ноет сейчас. Это почти четыре утра, и я пишу это письмо, даже не включая свет… Мне кажется, я беспокоюсь, что если включу его, свет заберет зелень, что я по-прежнему вижу. До сих пор красный цвет вашей нелепой кожаной куртки всегда был цветом, что напоминал мне о вас. Теперь, я уверена, что это всегда будет персиково-зелёный. Я не должна даже мечтать о вас. Я понятия не имела, что вы можете быть настолько навязчивы. Я желаю, чтобы вы оставили меня в покое. … Я желаю, чтобы вы были здесь. Реджина.***
Реджина откинулась на спинку кресла, барабаня ногтями по деревянной поверхности стола. Она решила работать из дома в тот день, думая, что, возможно, ей было бы проще сосредоточиться на работе без воспоминаний о том, сколько раз Эмма Свон сердито врывалась в мэрию, отвлекая её. Однако, её решение не работало. Вместо этого, она просто смотрела в окно большую часть утра, вспоминая ночь, когда Эмма приехала в Сторибрук, и как они сидели в этой комнате, выпивая из бокалов Реджины. Они не ненавидели друг друга тогда. Странно было думать об этом. Реджина застонала. Это было ещё более странно признать, насколько сильно она до сих пор не ненавидит её. «Перестань думать о ней, — сказала себе Реджина настолько твёрдо, насколько могла, — она этого не стоит. Ты знаешь, что она не стоит». Она сделала то же самое, что и всегда: начала думать о том, что бы сделал Генри со всем этим. Она машинально вздрогнула. Она действительно не могла себе представить его иначе, чем в ужасе: большинство дней это была её собственная реакция. Даже с мальчиком, который до сих пор верил в сказки, нельзя было ожидать, что он не будет травмирован, узнав о мыслях Реджины насчёт его биологической матери. Это не нормально. Она… бредила. Мысль о сказках автоматически переместила её глаза к запертому нижнему ящику стола. Эта проклятая книга всё ещё лежала там. Она забрала её из комнаты Генри больше недели назад, и всё же он до сих пор не сказал ей об этом ни слова. Как ни странно, кажется, он даже не беспокоился внезапным исчезновением книги. Это было необычно, мягко говоря. Возможно, он был не настолько зависим от неё, как всем казалось. И всё же, даже когда она так думала, Реджина знала, что это было не так. Он бы заметил её отсутствие сразу. Он просто должен был. Она встала, вытащила ключ с вершины ближайших книг и отперла ящик: книга была всё ещё там. Она даже не сдвинута. Совершенно необъяснимо, Реджина нахмурилась. Почему он не сказал ничего? Почему он не потерял её? Прикусив нижнюю губу, она вытянула книгу из ящика и открыла посередине. Её собственное изображение выскочило перед глазами: свирепая и ужасающая в черной коже и бархате. Это больше не было похоже на неё. Это конечно не ощущалось ею. Слова «Злая Королева» выпрыгнули из написанного текста, и она резко захлопнула книгу. Это всё ещё вызывало боль в её сердце, когда она вспоминала ту, кем была, ту, кем Генри считал её до сих пор. «Ты знаешь, что сейчас ты стала лучше, — твёрдо сказала она себе. — Перестань жалеть себя. В последнее время, ты делаешь более, чем достаточно». Она вздохнула, наклонившись вперёд, чтобы положить книгу обратно в ящик. И тут она замерла. Книга выскользнула на пол. Письма. Она протянула руки в ящик и начала перебирать бумаги, лежащие сверху. Они были здесь. Они были прямо здесь. Содержимое ящика оказалось разбросанным по полу вокруг неё всего лишь тридцать секунд спустя. Она упала на колени на ковёр, отбрасывая каждый лист бумаги подальше, пытаясь найти эти пять чёртовых писем, которые она должна была сжечь в момент, когда они были написаны. Где они? Где они, чёрт побери? Реджина перелистала каждую страницу книги Генри, чтобы убедиться, что письма случайно не проскользнули внутрь неё, но ничего не нашла. Они пропали. Как они могли пропасть? Куда вообще они могли пропасть? Слёзы выступили на глазах, когда она взглянула на окружающий беспорядок: мятые бумаги и перевёрнутые папки лежали на ковре рядом с ней. Конечно, её сердце просто не могло биться ещё сильнее. Это приносило ей боль. Это физически вызывало ушибы в её груди. Её взгляд ещё раз опустился на книгу. Генри. Она закрыла глаза. Он просто не мог не потерять её… Она резко вскочила на ноги, срываясь вверх по лестнице в спальню сына, даже прежде, чем её затуманенная голова отдала приказ ногам двигаться. Он не потерял её, потому что точно знал, где она находится. Она не была уверена, что именно искала, когда рылась в шкафу Генри, в тумбочке, в игрушках, под кроватью. Она понятия не имела, что она ожидала найти. Если бы он взял письма, почему бы он оставил их себе? Что, чёрт возьми, он мог желать сделать с ними? А потом, вспышка воспоминания заставило её сердце уйти в пятки. «Есть… есть что-нибудь, что вы должны сказать мне?» Реджина вспомнила, как Эмма смотрела на неё, когда задала свой вопрос. Она была смущена и в отчаянии, и… умоляла. Она ожидала услышать правду. «Правду о чем, чёрт возьми?» — думала Реджина, когда писала эти богом забытые письма. Реджина услышала глухой стук падения собственного тела на стену даже прежде, чем почувствовала в спине боль от удара. Она скатилась на пол, слёзы ужаса скользили по её щекам. Это просто не может происходить. Она понятия не имела, прочитала ли Эмма все письма или нет. Она не могла. Что если она прочла последнее… О боже. Если она прочла последнее письмо, то никогда больше даже не взглянет на неё.***
Реджина наблюдала, как следующим утром Генри шёл по тротуару, глядя на него в зеркало заднего вида автомобиля, что она аккуратно припарковала по дороге ниже. Когда он дошёл до автобусной остановки, то лишь оглянулся на секунду, прежде чем резко повернул налево и пошел по соседней улице. Челюсть Реджины окаменела. Распахнув дверцу автомобиля, она обнаружила, что следует за ним по дороге так быстро, как её ноги в высоких каблуках только могли. Как только он достиг дома Мэри Маргарет, она увидела вспышку чего-то белого, что он вытянул из кармана. Он порывисто открыл дверь и начал подниматься по лестничному пролету. Реджина, не задумываясь, побежала за ним.***
— Эмма? — Мм? — Вам пришло ещё письмо. От Сидни. — О! Спасибо, я возьму его. — Это… секундочку. — Что? — На обороте что-то написано. — Мэри Маргарет, отдай его мне. Я буду просто… — «Это последнее». Что это значит? — Это… подожди, что? Там так написано? — Да, прямо здесь. — Это… напечатано. — И? — О, ничего. Я просто подумала… что это было… ну ты знаешь, написано от руки. — Может быть, Сидни пытается остаться инкогнито. — Да, может быть. — Во всяком случае, я ухожу на работу. Ты идешь? —… пока нет. Чуть позже.***
— Генри, что, чёрт возьми, ты сделал? Генри удивленно уставился на свою маму, когда она схватила его, оттаскивая подальше от лестничной клетки, с которой он только что спустился, и в закоулок, подальше от дома. — Мама, я… — Ты нашёл мои письма? Он сглотнул. — Я… я искал свою книгу. — Генри, — сказала Реджина, наклоняясь вниз, чтобы быть с ним на одном уровне. Она глубоко вздохнула, отчаянно пытаясь успокоиться, чтобы не заплакать. — Ты читал их? Ты читал эти письма? Возникла пауза, прежде чем он ответил: — Прости меня! — Зачем ты сделал это? — Ты забрала мою книгу и… я разозлился. Прости. Я не знал, что в них сказано… — Ты отдавал их ей, Генри. Почему ты подумал, что это было хорошей идеей? Что, ради бога, могло заставить вас думать, что я не буду в ярости из-за этого? Генри судорожно заморгал, его ореховые глаза потускнели. Он выглядел, словно боялся своей мамы, как никогда не боялся раньше. В этот момент она была ужасающей. Не потому что она была в гневе, а потому что она пугала саму себя. Он никогда не видел её настолько разгневанной раньше, и вдруг масштабность того, что он совершил, ударила его с той же свирепостью, как если бы это Реджина хлопнула его по лицу. — Я подумал, что она должна знать, — прошептал он, прикусывая нижнюю губу. Сдавленный стон вышел из горла Реджины, когда она выпрямилась, пробежав пальцами по спутанным волосам. — Мама? — спросил он неуверенно, проводя рукой под глазами. — Мама, прости, я не… я прочел их и подумал… я сожалею. — Что же я буду делать? — пробормотала она. Вопрос не был адресован Генри. — Мам, — повторил он, протягивая руку, чтобы схватить её за рукав, — смотри, она не знает, что это был я. Она может подумать, что это была шутка или что-то подобное. Он знал без тени сомнения, что это не так: даже он мог слышать голос своей матери в каждой странице писем. Но разбитое выражение на лице Реджины всё ещё пугало его, и он отчаянно хотел, чтобы оно ушло. — Она может чувствовать то же самое, — прошептал он, когда Реджина не ответила, при этом она смотрела на него сверху вниз, а её глаза были наполнены жалостью. — Генри, — тихо сказала она, наклоняясь вниз снова, — это никогда не произойдёт. — Ты не знаешь этого, — сказал он отчаянно, — я видел её на днях: она выглядела в точности, как выглядишь ты в данный момент. — Генри… — Она спрашивала о тебе. Она заботится. Письма заставили её задуматься, и если бы ты просто сказала ей, возможно… — Генри, — сказала вдруг Реджина, становясь перед ним на колени, обеими руками плотно сжимая его руки, — прекрати это, ты понятия не имеешь, о чём думает Эмма прямо сейчас… и я тоже не знаю. И я очень сомневаюсь, что она думает об этом. Эти письма были… личными. Они были наиболее личной вещью, которую я когда-либо писала, и теперь они у неё, и она собирается прочесть последнее письмо и… о боже. Генри. Зачем? Зачем же ты сделал это? Он мог только покачать головой, потому что не знал ответа. — Мне жаль, мам. Мне очень жаль. Реджина проглотила желчь, что поднималась по горлу. Он сожалел, и она знала это: на его маленьком покрасневшем лице отражалось беспокойство, и она знала, что он ненавидел себя за то, что совершил, не подумав. Это не заставило её чувствовать себя лучше. Но это помогло ей немного замедлить дыхание. — Ты должен пойти в школу, Генри. — Что? — забормотал он. — Нет! Я должен помочь тебе исправить это! Слушай, я пойду наверх и верну письмо обратно, прежде чем она прочтёт, а потом мы… — Нет, — перебила Реджина, сжимая его руки в своих, — ты не будешь делать ничего подобного. Ты пойдёшь в школу. Ты всё ещё успеешь на автобус, если поторопишься. — Мама… — Иди, Генри, — голос Реджины был плоским, даже если она изо всех сил пыталась улыбнуться ему, — иди в класс, постарайся не волноваться, я позабочусь о письме. — Как? — Я не знаю, — ответила она. В её голове не существовало никаких сомнений, что Эмма читает письмо в эту самую минуту, пока она говорила, и не было никакой возможности вернуть его, — но тебе всё равно придется пойти в школу. Прямо сейчас. — Я не хочу идти. — К счастью, у тебя нет выбора, — сказала Реджина и наклонилась вперёд, целуя его в макушку, а затем развернула его, пока он не стоял лицом к улице, которая вела к автобусной остановке. — Иди. Увидимся позже. Он сделал один шаг, прежде чем повернуться, чтобы посмотреть на неё, и сказал: — Мам, мне очень жаль. — Я знаю. — Я не думал, что… — Я знаю, Генри, всё нормально, иди в школу. Он кивнул, затем поднял рюкзак повыше на плечи. Реджина смотрела на маленькое любимое тельце, отступающее в следующую минуту, дождалась, пока оно не скрылось за поворотом на главную улицу, прежде чем повернулась обратно к дому, что ожидал её. Дверь на лестничный пролёт была тяжелее, чем она помнила, когда она толкнула её, чтобы открыть.***
Как только Мэри Маргарет покинула квартиру, Эмма уселась за кухонным столом с письмом, положенным перед ней. Это последнее. Тот факт, что слова были напечатаны, означало, что тот, кто отправлял ей эти письма, не хотел, чтобы она знала, кто он. Факт, который означал, что это определенно была не Реджина, что после всего этого странно разочаровало её. Но тот факт, что она больше не будет получать письма, разочаровал её не меньше. Она вдохнула воздух сквозь зубы. По какой-то причине… она не хотела, чтобы это закончилось. Как бы они не смущали её и ужасали, она жила для этого. И это письмо означало завершение всего. Она не была уверена, что на самом деле хотела знать, что было сказано внутри. И, тем не менее, она обнаружила, что вскрывает его, увидев тот же совершенный, каллиграфический почерк. Эмма закрыла глаза в последний момент. Один последний момент незнания. Мисс Свон, Это становится невыносимым. Эти письма не помогли мне вообще, и я не могу продолжать писать их. Я не могу больше. Они лежат в моем столе, потому что я не могу выкинуть их, и я ощущаю их всякий раз, когда захожу в комнату. Сердце, закрытое в ящике. Мне нужно избавиться от них. Мне нужно перестать писать вам и нужно перестать думать о вас. Поскольку это будет последнее из этих писем, я думаю, что наконец настало время, чтобы быть честной. По-настоящему честной с вами и с самой собой, потому что я знаю, что собираюсь сказать уже в течение некоторого времени, но ещё ни разу не признавала это вслух. Просто мысль об этом вызывает кислый привкус во рту, и я не могу быть уверенной, что всё же напишу это. Но я должна попытаться. Я говорила так много раз, что желаю ненавидеть вас, и я имела это ввиду. Я на самом деле желаю этого. Желаю, потому что так было бы намного проще чем то, что я на самом деле чувствую. Было бы намного легче желать вам смерти, чем желать, чтобы вы никогда не родились. Я так хочу ненавидеть вас. Больше всего на свете я хочу ненавидеть вас, и тот факт, что я не могу сделать это, приводит меня в абсолютное бешенство. Потому что, по правде говоря… я думаю, что влюблена в вас, Эмма. Я влюблена в человека, которого должна ненавидеть, и сам этот факт заставляет меня хотеть ненавидеть вас ещё больше. Это так типично для вас, во всей вашей назойливости и наглости, заставить меня полюбить вас, и я презираю вас за это, но не ненавижу и никогда не ненавидела. Я не могу заставить себя сделать это. Хотите ли вы знать, что делает это всё ещё хуже? Что ещё более невыносимо, чем любить вас? Это желание, чтобы вы тоже любили меня. Это знание, что я могу лишь желать этого, потому что я также знаю, что этого никогда не будет. Это сидеть в темноте и писать письма к вам, что вы никогда не прочтёте. Я была одинока в течение долгого времени. Даже с Генри — я одна, потому что недостойна любви: мой собственный сын не может любить меня, моя родная мать не любила меня, и теперь я нашла кого-то, кого полюбила, но кто никогда не полюбит меня в ответ. Я убедила в этом себя, а затем разозлилась, когда неизбежно была отвергнута. Что и должно было произойти, потому что я думала, что ненавижу вас и вероятно на самом деле ненавидела немного. Я ненавидела вас за вашу неспособность любить меня. За то, что вы такая привлекательная и тем не менее такая упрямая. Вы заставили меня чувствовать, и то, что вы заставили меня почувствовать, причинило мне боль. И я сказала себе, что ненавижу вас за это, но никогда не ненавидела. Я не могу вас ненавидеть, и ненавижу исключительно себя за это. Это мое последнее письмо, потому что если мне придется писать всё это снова, то я не уверена, что переживу это. Я чувствовала уже достаточно боли. Если никто больше не полюбит меня, то я должна, по крайней мере, дать себе шанс исцелиться, прежде чем старые раны откроются снова. Я ненавижу то, что не ненавижу вас. Так или иначе, ваша Реджина. Каждое слово падало, словно камень, в пустой кухне. Как только Эмма закончила читать, раздался стук в дверь.***
По бледному лицу Эммы Реджина поняла, что та прочитала письмо. Она выглядела слишком испуганной, чтобы можно было предположить обратное. — Реджина, — она сдавлено выдавила слово, словно то было сделано из лезвий. Реджина проглотила комочек в горле. — Мисс Свон, — её взгляд упал на открытое письмо, что лежало на столе позади той, и всё рухнуло, — итак, похоже я слишком поздно. — Хм, — пробормотала Эмма, глядя вниз на пол между ними, — я… я так полагаю. — Могу ли я войти? Сердце Реджины разбилось немного, когда Эмма заметно вздрогнула. — Что? Зачем? — Я не собираюсь приставать к вам, мисс Свон, — пробормотала она, — я просто хотела бы получить шанс на разговор. Через несколько мгновений Эмма заставила себя кивнуть, делая шаг назад, чтобы Реджина могла протиснуться боком мимо неё. Она вздрогнула, когда их руки почти соприкоснулись. Реджина неловко стояла в центре незнакомой квартиры, сжав руки в кулаки. Эмма закрыла за собой дверь, а затем прошла мимо неё, чтобы подойди к столу. Она взяла письмо дрожащими руками. Затем она протянула его. — Что? — спросила Реджина. — Если ты хочешь его обратно, — сказала она, не встречаясь с Реджиной глазами. — Я могу принести и другие. Они наверху. Я не долго. — Я не хочу их обратно, Эмма, — выдавила Реджина, подавляя желание закатить глаза. — Ты думаешь, что я хочу прочитать их снова? Эмма моргнула. — Нет, — призналась она, опустив руку с письмом, — но ты, возможно, хочешь их сжечь или что-то. Реджина фыркнула. — Немного поздно для этого сейчас. Я должна была сделать это прежде, чем Генри положил свои липкие ручонки на них. Эмма вздрогнула. Она действительно не могла сказать, как не догадалась, что за всем этим стоял её по природе назойливый сын. «Генри, — простонала она про себя, падая на ближайший стул». — Конечно, кто же ещё? Реджина медленно подошла к стулу, присаживаясь в кресло напротив. — Ты… на самом деле не догадывалась? — Нет, — сказала Эмма, опустив голову на руки, — но, если честно, я не сильно сосредотачивала внимание на этом, я была больше озабочена самими письмами. Реджина поморщилась. — Вполне понятно. Наступило молчание, когда Эмма уставилась на выбоины в деревянном столе перед ней. Угол письма всё ещё был виден ей, и она не могла промолчать. — Ты серьезно? — услышала она вопрос из своих уст. Реджина знала с того момента, когда Эмма открыла дверь, что этот вопрос будет задан, но не могла остановить свой голос от дребезжания, когда ответила: — Да. — Обо всем? — Да. — Почему… — спросила Эмма нервно, — почему ты ничего не сказала раньше? — А ты бы сказала? — спросила Реджина, сложив руки на краю стола. — Если бы… если бы влюбилась в кого-то, с кем быть, очевидно, не суждено. От услышанных, произнесенных вслух слов сердце Эммы остановилось на мгновение. — Нет, — тихо сказала она, наконец поднимая голову, — я полагаю, что нет. Реджина заметила, что зеленые глаза Эммы посинели. Она знала, что это означало. Она хотела не знать, но она знала её слишком хорошо. — Я сожалею, что ты узнала, — сказала она, опустив глаза. Эмма нахмурилась. — Прости? Почему? — Потому что это уже было достаточно неудобно между нами, — вздохнула Реджина, — а теперь… наверное, невыносимо. Немногие люди смогли бы оставить в прошлом что-то, подобное этому. Я очень сомневаюсь, что у нас получится. — Реджина… — Я пойму, если ты решишь избегать меня, — решительно сказала Реджина, хотя слова вызвали боль в её сердце, — мне не нравится это, но я понимаю. — Реджина. — Насчёт того, что мы скажем Генри… что ж, он умный мальчик, он должен быть в состоянии поня… — Ты когда-нибудь перестанешь болтать? — сорвалась вдруг Эмма. Реджина моргнула, глядя на неё снизу вверх. — Прошу прощения? — Просто заткнись на минуту, — сказала Эмма, вставая со стула и начиная расхаживать по комнате с одной рукой, прижатой напротив лба, — просто дай мне подумать. — Конечно, тут не так много, чтобы… — Заткнись! — прервала Эмма. — Боже! Перестань, Реджина. Эта самокритичная хрень действительно не работает со мной, ты знаешь. — Что ты имеешь ввиду под «самокритичной хренью»? — прошипела Реджина. — Это, — сказала Эмма, указывая на оборонительную позицию Реджины, — это предположение, что я тебя ненавижу. Эти убеждения, что ты не достаточно хороша. Это утомительно. И это смешно. — Мисс Свон, я… — Это глупо, Реджина, — говорила Эмма в более быстром темпе, её грудь вздымалась под тонкой белой рубашкой. — Смотри, я знаю, что у тебя и Генри было несколько столкновений недавно, и я знаю, что я абсолютно ничего не знаю о твоей матери, но из того, что я поняла, я предполагаю, что она совсем не была матерью Терезой. Но это не значит, что ты ничего не стоишь. Это вовсе не означает, что я собираюсь безжалостно поставить крест на тебе лишь потому, что у тебя были некоторые трудности в прошлом. Реджина моргнула. — Ты… ты не сделаешь это? — Конечно, я не сделаю это, — закатила глаза Эмма, — я хороший человек, веришь или нет. Ты призналась мне во многих вещах, и я не собираюсь использовать их против тебя. Мне просто нужно… понять всё. Это много для понимания. Реджина медленно кивнула. — Очень хорошо. Эмма продолжала расхаживать по квартире в течение нескольких минут. Реджина наблюдала за ней, не сводя глаз с локонов женщины, что подпрыгивали на фоне изгиба позвоночника. Это немного возбудило её. — Ты не собираешься рассказать кому-либо? — услышала она свой голос, задающий вопрос. Эмма вдруг остановилась, как вкопанная, поворачиваясь к женщине, которая до сих пор терпеливо сидела за кухонным столом, впиваясь пальцами в собственные колени. — А ты хочешь этого? — Нет. — Тогда нет, — ответила Эмма, — я не буду. Реджина кивнула. Она знала, что ей следовало почувствовать облегчение. — И… — продолжала она, сглатывая, — будем ли мы… будем ли мы в порядке? Прислонившись к деревянной балке, что протянулась от потолка до пола лофта, Эмма позволила себе улыбнуться. — Я не уверена, что мы когда-либо были в порядке, Реджина. — Действительно. — Но, да, — продолжала она, склонив голову набок, — мы будем в порядке, так или иначе. Реджина кивнула, глядя вниз на стол. Наступившая тишина была слишком тяжелой для неё, и в конце концов она была прервана звуком стула, который она задвинула. Эмма наблюдала, как она поднялась, нахмурив брови. — Куда ты идёшь? — Домой, — ответила Реджина, сделав маленький шажок навстречу ей, — я думаю… я думаю, тебе нужно время, чтобы действительно подумать обо всём, о том, что это значит. А мне нужно время, чтобы подумать о подходящем наказании для твоего сына. Эмма рассмеялась. — Так теперь он мой сын? — После этого маленького трюка, — ответила Реджина, поднимая одну бровь, — ты можешь держать пари, что он твой. Эмма фыркнула, покачав головой. Реджина начала идти к двери, застегивая пальто более плотно вокруг себя. Когда она проходила мимо Эммы, ей показалось, что она поймала её на резком вдохе, словно та пыталась обнаружить какой-то аромат. — Если ты захочешь поговорить со мной об этом, — сказала она, достигнув рукой дверную ручку, — что ж, ты знаешь, где найти меня. Эмма кивнула, повернувшись к ней лицом. — Да, благодарю. Реджина не двигалась, чтобы уйти. Её пальцы сжались вокруг металлической ручки, а лоб был нахмурен, когда она пыталась настроить себя, чтобы сказать что-то. Эмма ждала, но ничего не произошло. — И если ты хочешь поговорить со мной, — тихо ответила Эмма, — ты знаешь, где найти меня тоже. Реджина просто кивнула. Она выглядела крошечной в этот момент: маленькой и неуверенной, сломанной и не подлежащей ремонту. Та же печаль, что ударяла в грудь Эмму, когда она заканчивала читать одно из писем, вдруг ударила между ребрами ещё раз. — Не уходи. Реджина повернулась, чтобы посмотреть на неё. — Что? — Не уходи, — сказала Эмма, качая головой. Она сделала крошечный шаг вперед, — пожалуйста. Путаница отобразилась на лице Реджины. — Эмма, я… Эмма сделала ещё один шаг вперёд, протягивая руку, чтобы потянуть пальцы Реджины от дверной ручки. Она разжала их один за другим, пока рука той не была снова свободной, пустой. Эмма ждала, пока Реджина снова повернётся к ней лицом и спиной к двери. Её темные глаза мерцали неопределённостью и чем-то ещё, что выглядело, как надежда. Эмма склонила голову набок, рассматривая её более внимательно. — Ты знаешь, я никогда не ненавидела тебя тоже. Когда Реджина улыбнулась, напряжение в комнате внезапно ушло. И когда она наклонилась вперёд, чтобы прикоснуться к губам Эммы своими, та не пыталась остановить её.