Тайник

В шкатулке, под крышкой, пыльными простынями и старыми, тяжеленными книгами, в шкафу, в комнате, куда давным-давно никто не заходил, лежали чьи-то сокровища. Вернее, теперь они определенно принадлежали Сео, потому что кто бы за ними ни пришел, три наконечника для настоящего драгунского копья он так просто не отдаст. Еще там была гнутая подвеска в виде шипастого дракона, нож, кисловато пахнущая, слегка выгнутая плоская деревяшка, банка с какой-то жирной, давно прогоркшей мазью, желтый лист, мятый и глаженый, с набело выцветшими чернилами, часы с гравировкой и разный мусор. Рассматривать добычу нужно в своем логове, решил Сеодор и, вытащив шкатулку из-под ломких простыней, вышел. Спиной, так чтобы точно попадать в собственные следы на пыльном полу. Спустя обед, нагоняй за пропущенный урок, тренировки и ужин Сеодор крепко спал, свесив руку с зажатым в ней наконечником копья с кровати. Ему снились стойла, где в душном, влажном, пахнущем навозом полумраке притаились два парня. Они переговаривались о чем-то, время от времени пиная бочку, неровно стоявшую перед ними, или толкая друг друга в плечо и перекидываясь щелбанами. В конце концов один из них, пониже ростом, с волосами покороче и почти светящимися в полумраке, как у самого Сео, толкнул товарища на землю и, прицелившись, пнул бочку по крышке. К запаху стойла примешалась кислая нотка. Парень поднял у себя под ногами кружку, зачерпнул ею из бочки и, отхлебнув, протянул приятелю, уже устроившему сидения из приготовленного на утро сена. Они пили, все чаще зачерпывая из бочки, и спорили о чем-то, и вот уже тому, который открывал бочку, не хватает жестов и размахивания кружкой и он в одно шаткое движение забирается на колени другому, лицом к лицу. А тот его не хочет слушать и отворачивается, кусая губы, тогда первый хватает его за волосы у основания длиннющего хвоста и разворачивает к себе. Парень с хвостом, нескладный и весь какой-то длинный, съезжает ниже и толкается бедрами, так что первый даже подскакивает на нем несколько раз, и вот уже они пьют и целуются, а потом длинный переворачивается, опрокидывая друга на подстилку, и щедро обливает его из кружки и начинает вылизывать. Он долго и с нажимом елозит языком по каждому отдельному участку шеи и груди, как будто там была не жидкость, а медово-ореховая паста, которую никак не слизать, да и не хочется, сразу, такая она вкусная. Судя по урчанию, которое издает парень, ему тоже вкусно. Днем Сеодор никак не может остаться в своей комнате надолго, чтобы разобрать содержимое шкатулки, и только вечером, уже лежа под одеялом, потирая чисто вымытые пятки о простынь, он с сожалением смотрит на ее прямоугольник под стулом. Он засыпает, глядя на шкатулку, и снится ему сожаление, горькое, как морская вода, сожаление незнакомого мужчины с длинными-предлинными светлыми волосами. Сеодор решает, что это тот парень из вчерашнего сна, только уже взрослый. Мужчина как раз связывает волосы куском бечевы и садится за стол. Роется в ящиках, доставая то бумагу, то чернила. Он абсолютно гол. Уже занеся влажно поблескивающий кончик пера над бумагой, он оборачивается, и вместе с ним Сеодор долго, изучающе смотрит на раскинувшееся на кровати тело. Вместе они внимательно запоминают каждый бугор мускулов на икрах лежащего мужчины. Когда переходят к впадинам на обратной стороне коленей, у длинноволосого пересыхает во рту, и Сеодор просто знает о его желании укусить натянутую кожу, уткнуться лицом под колено, а потом провести - носом, языком, зубами, - оставляя дорожку слюны и поднятых волосков на внутренней стороне бедра. Смотреть на чужие яйца жутко неловко и даже противно. Но интересно и хочется посмотреть и на член тоже, а мужчина спит на животе. Видимо из мыслей второго, к зрелищу добавляется запах, тяжелый и душный, слегка грибной. Мужчина у стола с трудом давит в себе порыв подойти и положить голову на задницу второго, носом к яйцам, и вдохнуть его еще раз. Наконец он встряхивает головой, отвлекается, и движется взглядом по позвоночнику, обращая внимание на каждый позвонок или шрам. Шею закрывают спутанные, немного влажные волосы, серебристые, как у самого Сеодора. Так что наверняка это тот же парень, что был в стойлах. Так что Сеодор знает наверняка, кто это. Сео не успевает удивиться, он уже снова привязан к мыслям человека за столом, который думает о том, как наматывал эти волосы на руку, прижимая голову партнера к своему паху, как они натягивались от корней до руки, какими мягкими были в горсти. С этими мыслями приходит нежность, как от маминых поцелуев в разбитую коленку, и горечь становится еще сильнее, от нее сжимается желудок и хочется вытолкнуть ее через горло. Отведя наконец глаза и вздохнув, мужчина поворачивается к листу и снова обмакивает перо. Сеодор не может разобрать, что длинноволосый пишет, он пока не умеет читать то, что написано от руки, со всеми этими завитушками и слитными буквами, они никак не разбиваются на отдельные слова, и, околдованный ими, Сеодор проваливается в сон без сновидений. Утром он вспоминает письмо во сне, и оно напоминает ему еще об одной вещи. На завтрак они берет с собой часы из шкатулки и просит отца прочитать, что там выгравировано. Король Сесил становится немного грустным, у него на лице словно проступает пыль, поднявшаяся из открытой шкатулки, и долго смотрит на часы, не открывая, а потом читает: "Каин Ричард Хайвинд, выпуск 674 лета". Сеодор замечает, что отец смотрит не на ту сторону часов, где выгравированы слова, но что-то мешает ему об этом сказать.