Скульптор

Не знаю, как так вышло, что я родился. Я не о технической стороне вопроса — тут все ясно. Моя мать и отец — врачи, а в такой семье трудно не узнать, откуда и как появляются дети, во всех анатомических подробностях. И именно в этих подробностях моим родителям всё оказалось совершенно непонятно: как и откуда у меня на месте первичного женского оказался первичный мужской половой орган? Член, если кому требуются пояснения. Ведь, как оказалось позднее, молочные железы и влагалище у меня вполне себе имеются. Влагалище скромно разместилось между моим членом и анусом, а грудь там, где ей полагается быть. Между прочим - вполне себе красивая, скромная, греческой формы. Вот только кому она сдалась, эта грудь, когда елдец болтается между ног? Ладно, ладно, не всё и не сразу. Лучше начну выдавать всё это размеренными порциями. Мне, верно, нужно представиться?… Зовут меня, раз уж так вышло с моим телом, Нива. Мне двадцать три года от роду и проживаю я в Праге. Учусь на скульптора в местной академии искусств. Свалил я сюда, как только экстерном закончил школу, а это, быть точным, пришлось на мои шестнадцать лет. Родители небыли против, а я был рад, что перестану подрабатывать подопытной крысой в своей научной семейке. Друзей у меня нет. Людей. В отместку скажу, что у меня две крысы — Гриб и Герда, их потомство в виде Лютика и Мо, птицеед Пауль и его «супруга» Калиста (почему дамочка так и не сожрала Пауля я не знаю, они любят так делать), еще на холодильнике в импровизированном гнезде живет ворон Грек. Грек старше всей этой своры на три года и по сему сильно возмущается их присутствию. С ними я провожу большую часть свободного времени. Они — мои друзья и слушатели. На полках моей комнаты мирно пылятся чучела предыдущих членов семьи: голова лабрадора Аниты; крысы, когда-то найденные мною в мертвом состоянии на улицах; котенок Шурик, однажды отравившийся моими красками, ну и… вроде всё. Я словно устроил перепись населения… Я ведь снова ушел в другую сторону, да? Наверное, важнее — нахрена я вообще начал этот рассказ. Да я и сам не знаю. Накипело за годы жизни в теле, скрываемом под широкой одеждой. Правда. Мне жутко надоело всё это. И нет, я вовсе не страдаю и не стыжусь своего тела! Я высокий и местами даже есть мышечная масса (нет ничего, пизжу, как дышу. Я высокий худой глист), волосы отрастил длинные, вьющиеся (...и как правило засаленные из-за моих творческих запоев), всем бабам на зависть. Ладно, может я и не шибко высокий, всего метр семьдесят два. Но! Я же еще и девушка, а для девушки это уже неплохой такой рост! Да, я вечно оправдываюсь так… нечестно просто, что я вышел уродом анатомическим и уродом внешне. Кому нахрен нужен двуполый альбинос-таксидермист? Если бы я был представителем семейства «черви» или одноклеточных — то являться гермафродитом было бы нормально и правильно. Но я — гуманоид! Млекопитающее, блин, хреново! А люди зачастую нихрена не гермафродиты! Геи и лесбиянки хоть какая-то норма, а я-то кто? Чебурашка? Я устал… так устал. Мой психиатр посоветовал мне эту гнусную идею — написать рассказ о себе. О самом разном и важном для меня. Но пока плохо получается. Я вечно оправдываюсь и не могу следовать «скелету» автобиографии. По плану было рассказать о детских и подростковых годах. Больше, как мне сказал Ронио — о хороших воспоминаниях. Но каких? В нежном возрасте я учился дома и родители (стыдясь наверное, хотя для ученых-врачей это абсурдно…) мне сразу сказали, что влагалище и член на одном поле — не ягоды. И что мне стоит быть аккуратнее, а по возможности — нигде, кроме дома и дачи своими прелестями не светить. Даже на нудистском пляже. Выдали мне кучу литературы дабы я ознакомился с историей гермафродитизма в мире и осознал, что со мной может случиться. Родители всегда так отвечали на мои вопросы. Не понимаю дроби или «Великую Теорию Ферма» - вот тебе книги, там всё разжевано. Откуда Солнце и Луна — вот тебе «Астрофизика для чайников». Что такое Зимбабве? Вот глобус, ищи, изучай. Хочешь плавать? Живи на даче — там бассейн. Хочешь рисовать — вот тебе книги, книги, книги, и репетитор! Но! Они сами никогда со мной не занимались. Я не виню их — у меня прекрасные познания во многих научных отраслях, благодаря их «системе воспитания» я владею гибким умом и не мене гибкими руками скульптора. Ведь уже сейчас, получая второе высшее по этой профессии, я заработал себе на двухэтажный домишко в районе Старой Праги, вел множество лекций начинающим художникам и астрономам. Но… где, черт подери, обнимашки на ночь, завтрак утром и совместные прогулки? Я обижен? Да! Я хочу, мать его, тепла! В общем — детство прошло в одиночестве и за книгами. Репетитор другом мне не стал, хотя благодаря ему я свободно владею дактилем (и живописью, да). В подростковом возрасте мои родители развелись. Хотя они никогда друг друга не любили. Они скорее были партнерами по работе, одним единым вычислительным мозгом. Великолепная пара онколога и хирурга. Один сообщал больному о раке, вторая подхватывала и предлагала альтернативное лечение. Людей они спасли много, благодаря чему у нашей небольшой семьи имеются обширные связи в мире. Так вот, они развелись. И я не остался ни с кем из них: - Нива, тебе уже одиннадцать, ты самостоятельный индивид (он всегда так говорил, стараясь не применять ко мне определяющих местоимений). По документам ты с мамой, а я буду «выходным папой». Дом мы оставляем тебе, вещи заберем, деньги будем присылать еженедельно — и протянул мне накопительную карту — учишься ты прекрасно, про наркотики и секс тебе известно. Одиночество пойдет тебе на пользу, сы… эм, да. Мы с мамой любим тебя — закончил он и помахав рукой покинул семейный дом, оставив ключи на кухонном столе. В тот вечер в, теперь уже — моей, библиотеке я икал ответы во всевозможных книгах по психологии человека на очевидные вопросы: «Если не нужен, зачем заводить ребенка?», «Почему детей бросают?», «Что есть семья?». Но всё было не то. Там описывались семьи неблагополучные, где пиздец в виде алкоголизма, наркомании и сектантства, либо один родитель и нищета. Но меня не сдали в дет. дом, родители никогда не ругались, выпивали лишь по праздникам, а если и ссорились — садились в кресла напротив друг друга и искали причины и альтернативы для их решения. Чаще они просто переставали спорить и шли в спальню, откуда первый час тянуло запахом ганджубаса, а последующие — истомы и стоны, и скрип постели. Всё было замечательно, только я был призраком. Я жил один до тринадцати — учился всякому разному. Иногда ходил на скалодром, пробовал заниматься танцами. Надеялся найти друзей. Но всегда, где бы я ни был, я не мог заговорить с детьми. Они бы не поняли меня. Они совершенно не интересовались Гюго или Сомерсетом Моэмом, их не привлекали законы космоса, да и все они отводились и забирались с занятий родителями. А я приходил и уходил один. Взрослые лишь улыбались мне, не воспринимали как равного собеседника. И я закрылся дома, в сети. Рисовал картины, которые запоминал, прогуливаясь по улицам. Ночами пробирался на крыши многоэтажек и пил чай, закутавшись в плед и выкуривая сигареты. Учился программировать, пытался играть в игры (MMORPG), но не затягивало. Всегда хотелось полного погружения в мир, а не тупого клацанья по клавиатуре. И тогда, в одну из прогулок я влюбился… Он был старше меня года на четыре. Светловолосый, сероглазый и всегда одинокий. Я заметил его сидящем в парке за домом. Он приходил, как только наступали сумерки. Одевался в свободные джинсы и синюю толстовку, смотрел на пруд, подкармливал уличных кошек и гладил их. Наблюдая за ним мне становилось тепло, хотелось прикоснуться к его коже. Вдохнуть запах. Я не знал, куда деваться от этих чувств. И книги не помогали, как раньше. Всё это в них, конечно же, описывалось, но было блекло и в научном литературном стиле. Это было не то. Я смотрел на него, как на сгусток тепла. На его крепкие руки, на отрешенный взгляд, и внутри меня зажималось сердце. А ночами я стонал, представляя, как он прикасается ко мне, шепчет на ухо слова преданности и любви. Я мечтал об этом. Но боялся. Знал, что никто, кроме фетишиста не сольется со мной, даже на одну ночь. Я шерстил форумы на которых обсуждалась тема «секса с гермафродитами». И почти все плевались ядом. Я просто боялся получить плевок ЕГО яда, он был бы смертелен. Но спустя месяц моих наблюдений я уже не мог терпеть… В один из вечеров я сел на лавочку рядом с ним. Старался выглядеть непринужденно, а сам жадно запоминал каждую деталь. То, как он сидит, то, какую музыку слушает и какие эмоции его посещают, запоминал, как он смотрит на воду и гладит кошек. На его кисти рук, на серые глаза, на острый нос с горбинкой и бледную линию губ. На редкие веснушки на щеках. И у него в правом ухе висели четыре серьги: два кольца, крест и знак анархии. Я был счастлив, что он не замечает меня. Я прятал лицо за своими гадкими длинными волосами и капюшоном ветровки. Счастлив ли я был? Да. Эта выдуманная мною близость согревала меня. Но не на долго… - Ты всегда приходишь ради меня, да? - флегматично спросил он, продолжая смотреть на воду. - Влюбилась? Я вздрогнул. Ну конечно, чертов я шпион! Я же умудрялся и фотоаппарат с собою таскать ради него, а все снимки распечатывал широкоформатной печатью и рисовал по ним картины. Не менее шести весели у меня в комнате. И вот сейчас я подсел к нему, на единственную лавочку, где кто-то был. В этом парке всегда было малолюдно! А еще он принял меня за девочку… Но девочка ли я?… - Н-наверное — старательно выговорил я, стараясь не сорваться с шепота на писк - Я больше… Я больше не стану… приходить. Конечно ему было отвратительно! Он приходил в это место для одиночества, а я нарушал его покой! Я ведь знал, что ему трудно. По нему это было видно. Что его одежда была часто с новыми дырками и разводами, что на лице виднелись редкие ссадины (он их замазывал, я знал…). Один раз я видел, как на его спокойном лице, всегда спокойном, скривились губы, а из глаз потекли дорожки слез. Он, верно, возненавидит меня, если узнает о том, что я видел. - Да нет, - пожал плечами он — меня не волнует, что ты смотришь. Но это ведь глупо — влюбиться в меня, разве нет? Мы ни разу не разговаривали. И не знаем имен друг друга. Он посмотрел на меня, а я сжался, спрятав руки в длинные рукава. - Глупо — подтвердил я — это физ… - запнулся я — физическое. Или эстетическое… Мне нравится твое существо… Как ты смотришь, как… Мне всё нравится. Это отвратительно, когда я смотрел...а на тебя? - Нет. Скорее странно. Ты живешь поблизости? Я кивнул. Я был рад, словно внутри взорвалась сверхновая! Он разговаривал со мной! Да, ему это не доставляло удовольствия, не грело душу, но мне было хорошо. В мои уши потек сладкий тягучий мёд. - Да. Я живу… ну, самостоятельно. И ищу тут вдохновение. И вот… ты… - Я тебя вдохновляю? - удивился он — Приятно. Ты художница? Это мне приятно! Мне от головы до пят и до Семи Миров приятно! - Можно сказать и так. Ты… не хочешь побыть натурщиком? — Я раскраснелся и молил богов, в которых не верил, что он не заметит! - Я… если хочешь, можешь жить у меня и… я… могу тебе платить. Я догадывался о его проблемах в семье. И о том, что возможно, он «нехорошо болен»*. Иногда я боялся, что он сломается и попросту исчезнет, как это делали многие подростки до него. Что он растворится в бетонных гробах душ. Я, наивный, думал, что возможно, хоть на чуть-чуть, смогу предложить ему тепло и вкусную еду... Он внимательно посмотрел на меня. Оценивающе. - Не в обиду, но ты похожа на малолетнего психа. Может, я хоть лицо твое увижу? А то, бля, не честно — ты за мной черт знает сколько наблюдаешь, а я не вижу даже твоего лица!. Я замешкался. Снял капюшон, заправил черные пряди за уши (я тогда красил волосы). Но не мог заставить себя посмотреть на него. Я словно вылез из окопа, а вокруг — пули, крики и смерть! - О! И ты это прячешь? Ты из этих, хикканов? Что на пустом месте удаляются в отшельничество в городских стенах? - он с усмешкой коснулся моих волос — Или просто сильно обидели? - Теперь он смотрел серьезно. Я чувствовал его взгляд, выжидающий, но меж тем — не сильно-то и заинтересованной. Он просто убивал время. - Нет и… нет, наверное. Меня не обижали. Я просто… не знаю. Я неуклюжа с людьми. - Я подтянул ноги к груди, обхватив колени руками. - Да… А лет тебе сколько? И почему живешь «самостоятельно» - как-то нехорошо спросил он. - Так вышло. Семья независимых ученых. - Мне стало легче разговаривать, нервозность ослабла, когда я принял удобную для сидения позу — У нас так всегда было. И у меня нет ограничений. А у родителей — интереса и времени на воспитание. Так что… У меня можно жить. И в доме всегда тихо. Нету соседей делающих ремонт по выходным, нет громких криков. Вот… - Славно, - свободно выдохнул он — я согласен. Подождешь тут, пока я забегу за гитарой? - Я кивнул — А зовут-то тебя как? - Нива. - А меня можешь звать Шурой. - Он подмигнул и ушел в сторону ближайшей девятиэтажки. Да, он действительно вернулся. С гитарой и синей спортивной сумкой. В тот вечер, уже поздний, мы шли молча. Он слушал музыку и мурлыкал куплеты песен, а я перестал пытаться понять, что со мной происходит. И почему незнакомый мне человек скоро оказался на пороге моего дома. Шура был юношей гибкого ума и бунтующей крови. Первые дни они много рассказывал о своей группе, что Кира — бас-гитарист — безответственная дредастая скотина и вечно прогуливает репетиции, что Котяра — вселенский мудак и вечно не может подстроиться под общий ритм. И еще мы часто проводили вечера в гостиной на первом этаже. Я закутывался в одеяло и сидел в кресле, а он играл на гитаре и пел свои песни. Голос у него был низкий и даже пошлый, а когда все это смешивалось с его эмоциями, то внизу меня теплело и я, говоря, что ухожу рисовать, сбегал в комнату. Закрывался и, кусая подушку, сдавливал стоны. Где-то через пару месяцев Шура согласился побыть натурщиком. Я показал ему все свои работы: где он в парке просто сидит, а еще футуристическую картину, где над его головой рождаются вселенные. Ему понравилось, он даже одну утащил к себе в комнату (комната, что ранее была родительской) и написал про нее песню. Так вот. Мы нашли свободный день (его свободный день) и с самого утра я попросил его ходить голым. Оказалось, он не из застенчивых и совершенно не смущался своей наготы. А я, меж тем, восхищался его гармоничным телом. Он был прекрасно сложен, слегка волосат в паховой области (что забавно, волосы были светло-русыми), его член не был похож на (как это часто бывает) одинокий гриб среди поляны, а сильные руки и стройные, но не тощие, ноги завораживали меня. Я хотел прикоснуться к его коже, сухой и смуглой, к его линии пресса и выступающим тазобедренным костям, к его шее и ключицам, но старательно обрывал эти желания. Я знал, чем это закончится. И что точно не переживу потери и его отвращения на лице. Так что, когда я закончил пялиться, я попросил его найти место, в котором он сможет долго находиться, и принять удобную позу. Когда он был готов я принес из своей комнаты огромный тазик заготовленной глины, затем — деревянный каркас и плажную простынь. Полиэтилен нашелся в шкафу. Я не лепил так никогда. Даже теперь не выходит отдать всю душу. Но тогда… Я забыл обо всем. Скульптура из глины обязательно требует отдельного фундамента, даже если она небольшого размера. Постамент есть композиционная основа для скульптуры и служит опорой для отдельных ее частей. Любая скульптура, она как дом, начинается с фундамента. Работа начинается снизу (с его великолепных ног и таза), лепится общий объем, грубый, сохраняются только соотношения частей. Руками придается необходимый вид. Я сотни раз вращал крышку станка, чтобы увидеть фигуру со всех точек зрения. Скульптура должна смотреться гармонично со всех сторон, не только анфас. А детализацию я старательно прорабатывал стеком и отщипывал лишнее руками. Спустя восемь или десять часов я осознал, что и я, и Шура ужасно устали. Было решено отложить лепку на-потом, а сегодня ложиться спать. Но я не смог оторваться от лепки и заснул в гостиной, подле станка. Тогда Шура, кажется, укрыл меня одеялом и принес подушку. Я был ужасно рад и смертельно устал, но желал продолжить. Боялся, что если усну — потеряю порыв… Работа заняла пять месяцев. Я, благо, уговорил Шуру на фотографии со всевозможных ракурсов, обосновывая это тем, что ему больше не придется сидеть в одном положении так долго. А когда закончил скульптуру и обжег глину, то был безбожно доволен результатом. Теперь у меня был свой личный, в реальный размер, предмет желания и похоти, и все внутренние демоны оказались довольны. А еще через четыре дня, как я узнал, мимолетом посмотрев на календарь, у меня был день рождения. Четырнадцать лет. Я усмехнулся самому себе, заявив, что Шурина статуя будет мне хорошим подарком! А главным подарком будет сам он, точнее — его присутствие. И возможно даже торт или закажем пиццу. Я, конечно, так и не сказал ему, что мне так мало лет. И что тот день был особенным. Но мы оба были довольны просмотром фильма и душевными посиделками в парке ночь на пролет… Тогда он даже позволил прикоснуться к нему. К его волосам и куртке. А он, в свою очередь, открыл свои объятия и грел теплом своего тела. Ничего пошлого, ничего, о чем я мечтал множество ночей. Но эти объятия, его руки, обнявшие меня, были тем самым теплом, которое я желал получить от родителей. И, в тот же момент, они явно отличались моим желанием. Его столь близкий запах, его сопение над моим ухом, его вздымающаяся при дыхании грудь, плотно прилегающая к моей спине. Это была прекрасная иллюзия защищенности. Самая паршивая иллюзия из всех, что я позволил себе испытать... Наверное, это одно из моих самых дорогих воспоминаний. А потом Шура исчез… Его гитара и вещи остались в комнате. А сам он просто пропал. И я не знал, что думать. Первые два дня я ничего не подозревал ведь он часто уходил к друзьям. Но когда прошла неделя, то я впал в панику. Где он? Что с ним? Он ведь безбашенный по-своему и никогда не рассказывал про свои проблемы. Всегда говорил о музыке или философствовал на свободные темы. Я ничего не знал. Только предполагал, где он живет. В тот же день я, собравшись с силами, отправился на поиски. Для начала — к нему домой. Он рассказывал, что жил на четвертом этаже в коммуналке. А я приблизительно знал, в каком доме. За шесть часов я обошел все подъезды девятиэтажки, сидел под дверьми квартир на четвертом этаже, дожидался живущих в них людей. И нашел. Его дом. Его тесную, пахнущую разрухой и шумом квартиру, из которой доносились пьяные крики и перегар. Я боялся. Но постучал. И мне открыл дверь полуголый мужик с хмельной мордой и огромным животом. Он оказался Шуриным отцом. Мужик отплевался от моего вопроса, заявив, что эта шваль шаталась по притонам и день назад его нашли в ванной со шприцем, валяющимся на полу. И с запиской, содержание которой я не смею разглашать. Боюсь, что заплачу, как ребенок и начну метаться в поиске спасительного тепла… Тогда я снова остался один. С Шуриной статуей, с психиатром, которого мне навязали родители для профилактики (я никогда ничего от них не скрывал, если мне нужна была помощь или совет) и с, теперь уже, ночами горестных всхлипов и объятий бездушной оформленной глины... __________________ нехорошо заболел - отсылка к произведению Михаила Булгакова "Морфий"