Он

Он — предатель, отцеубийца, опальный принц и низвергнутый бог. На заиндевевших губах появляется усмешка — наверное, это только самые приличные из слов, которыми его поминают старые знакомые. Впрочем, это уже не так важно. Звёзды, холодные звёзды сверкают вокруг. Они так близко, как никогда прежде — протяни руку, и одна маленькая искорка окажется в ладони. Он вертит головой как маленький ребёнок, впитывает мёртвую красоту, пока хватает сил и потяжелевшие веки не опускаются до конца. Стужа как в Йотунхейме — только там мороз щиплет щёки и сжигает лёгкие, а тут тонкими струйками проникает под кожу, заполняя каждую клетку тела. Он чувствует, что где-то глубоко внутри хрустит заледеневшая кровь. Кажется, и сердце вот-вот замёрзнет, сдавшись под неторопливым, но жёстким напором. Безумно хочется спать. Даже то далёкое «нет», сказанное много дней (или минут?) назад, тускнеет в далёких закоулках сознания, став чем-то неважным, недостойным внимания. Перед лицом Бездны всё становится таким. Он — сломанная кукла, маленькая льдинка посреди огромной пустыни. Он слышит, как к нему подбегает один, затем другой, а потом целая толпа. Он не чувствует, как его кладут на носилки, тащат, запинаясь о песок, куда-то и постоянно щупают шею в попытках найти пульс — ему кажется, что, пошевели он хоть пальцем, он тут же отвалится. Он привычно тянется к магии, пытаясь хоть как-то разогреть застывшее тело, но натыкается на пустоту. Его верного союзника и самой дорогой во всём Девятимирье вещи нет, вместо неё тихо-тихо колышется что-то, имеющее горьковатый привкус и бьющее слабым разрядом при любом соприкосновении. В приземистом полутёмном здании его кладут на койку, обнажают шею и вкалывают что-то тёплое. Мгновение — и почти родной холод заменяется невыносимым жжением, будто его засунули в самое сердце Мусспельхейма. Он выгибается дугой, кричит, но звук напоминает хриплое потрескивание. Эта пытка продолжается несколько дней, и за эти бесконечные часы он успевает с сотню раз пожалеть, что не умер ещё в Бездне. Впрочем, в факт того, что он выжил, он тоже верит не до конца. Спустя месяц в грязном, пропитанном потом и дешёвым алкоголем баре он встречает своего спасителя. Невысокий мужчина с высветленными солнцем волосами, аккуратной, но штопанной одеждой и отвратительным запахом изо рта пьяно улыбается и протягивает руку, всю в мозолях и глубоко вьевшейся грязью. Его зовут то ли Джон, то ли Джек, то ли Джейк — он и сам позабыл, как. Он тяжело плюхается на деревянную табуретку и громогласно заявляет, что «ты, парень, просто нереально везуч. Ты напоминал прямую доставку из Хота, когда тебя нашли. Наши даже делали ставки, сдохнешь ты или нет». Он спрашивает, что за Хот, но тот лишь хохочет, ответив, что ему все мозги заморозило, раз не знает, что такое Хот. «Небось, и про Корусант не знаешь, а?», хмыкает он, но, замечая раздражённый взгляд собеседника, посмешно замолкает. Он — рядовой житель Абафара, самого захолустного из захолустьев Внешнего кольца. Он заслушивается рассказами редких пилотов и штурмовиков, прилетающих сюда на заправку. Они травят несмешные анекдоты, постоянно пьют и лапают проходящих мимо девушек, но больше всего — говорят об Империи. Они охотно рассказывают о сложной, но интересной службе, о верных товарищах, вечно злющих офицерах и повстанцах, «хаттовой погани, которую нужно истребить если не быстро, то основательно». Наконец один полупустой экипаж соглашается подбросить его до ближайшей базы, а особо подвыпивший штурмовик даже обещает замолвить за него словечко. Джон-Джек-Джейк огорчённо вздыхает, но хлопает его по плечу и желает удачи. «Без тебя будет скучно, — говорит он, — разный здесь народ ошивается, но таких чудиков как ты, я ещё не видел». Он хмыкает. Возможно, он немного благодарен за помощь, предоставленный кров и пищу, но открыто признавать это не собирается. Пожав получёрную руку и выдавив «прощай», он закидывает лёгкую сумку за плечо, поднимается по трапу и покидает, наконец, Абафар. Он — связной. У него собственный столик в центральном зале, красивый костюм с металлическими вставками и несколько бластеров. Его заносит в такое количество миров, что неродной город Богов уже начинает тускнеть, истираться в памяти. И это даже хорошо — заваленный работой, у него нет времени думать ни о Фригге, ни об Одине, ни о Торе. Но сейчас, окружённый телами мёртвых сослуживцев, лежащий в луже собственной крови и рваным дыханием отсчитывая последние часы своей жизни, он невольно призывает образы асов, что так долго были ему семьёй. Интересно, они чувствуют, что он умирает? Или для них он погиб ещё очень давно, когда отпустил копьё Всеотца? Он с трудом отползает в сторону, пытаясь не испачкать хотя бы волосы. Он замирает, чувствуя, что то странное нечто, появившееся вместо магии, расширяется внутри, заполняя каждый сантиметр тела. Боль не притупляется, наоборот, становится ещё чётче, но теперь появляются силы перекатиться подальше от крови. Если бы не эта проклятая засада повстанцев, всё могло бы быть иначе… Каким-то непостижимым образом он чувствует неспешную походку кого-то далеко от себя. Повстанец? От него веет силой, смертельной опасностью и огромной властью. Нет, он точно не из Сопротивления. Они не умеют внушать такого… благоговения перед собой. Незнакомец, тем временем, неестественно дёргается и оглядывается точно в том направлении, где лежит убитый отряд, а, самое главное, он. Он пытается доползти до кустов, но неловко падает, скользит пальцами по испачканной кровью земле и с сожалением отметает эту затею. Он кладёт голову на руку, выравнивает дыхание и ждёт. Минута. Две. Три. Кусты рядом с ним почти не шуршат, хотя он точно чувствует, что сквозь них идут. Даже когда тесно сплетённые ветки напротив него раздвигаются, они не шумят, послушно пропуская высокую чёрную фигуру в костюме. Дарт Вейдер. Он знал о Вейдере лишь понаслышке, из редких рассказов капитанов и сплетен сослуживцев. Говорили, что этот ситх, правая рука Императора, был силён, строг и безжалостен даже к своим. Один офицер с огромными от ужаса глазами рассказывал, что тот собственноручно задушил всех работников, не успевших доделать в срок какое-то очень важное поручение. И сейчас этот живой кошмар для новичков стоит напротив него, шумя знаменитым дыханием и не отрывая взгляда от его лица. «Назови себя, — гулко требует он. — солдат» «Локи, — собственный голос кажется ему жалким блеянием, но молчать нельзя. Только не сейчас. — связной, попал в заса-а-а-…» Последнее, что он видит перед тем, как отключиться — это руки ситха, поплывший лес и жёсткую спину костюма, об которую он тут же отбивает нос. Он — чувствительный. Он не понимает, почему его не убили сразу же, после того, как обнаружили. Он помнит рассказы про одарённых неизвестной «великой силой», которых, если находят, то расправляются сразу же, без промедлений. Его же ждали почти сутки в бакте, ещё сутки под осмотром медицинских дроидов, а затем аудиенция с Вейдером. Он чувствует подвох, но не может его найти. Спустя несколько часов его доставляют в тронный зал. Там пусто, темно и царит поистине мёртвая тишина. Каждый шаг многократным эхом отражается от зеркально чистых стен. Трон пустует, а у самого подножия ступеней стоит чёрная фигура. «Знаешь ли ты, что такое Великая Сила, солдат?» В тронном зале он пробудет несколько часов. Он — ситх, один из самых сильных одарённых, как изредка говорит Император, и ученик самого Дарта Вейдера. Он носит длинный тёмный плащ, в котором только-только научился не путаться, и сдвоенный световой меч, невероятным трудом сделанный всего лишь несколько месяцев назад. Сегодня его последний урок, испытание, показывающее, сможет ли он идти по пути Тёмной стороны в одиночку. Он усмехается, вспоминая своё первое занятие: учитель выставил против него десяток боевых дроидов, оставив лишь световой меч в другом конце зала и собственные инстинкты. Он до сих пор не понимает, как ему удалось выжить тогда — лишь благодаря везению или всё же Силе? В этот раз, тронный зал освещён намного темнее, чем всегда. Свет горит только над троном, на котором восседает Император, внимательно следя за каждым его движением. Рядом с ним стоит учитель. Тот немногословен, как и всегда, будто нет здесь третьего наблюдателя. Он лишь чуть кивает подошедшему ученику, ждёт несколько секунд, а затем указывает на один из боковых входов. Он оборачивается… «О, сколько лет, сколько зим! — восклицает Джон-Джек-Джейк. — Давно не виделись! Гляжу, и костюмчиком новым обзавёлся… Слушай, я тут на Такодану недавно переехал, сижу в баре спокойно, а тут эти дуболомы ка-ак схватят меня и тащат сюда! Не скажешь, зачем я вдруг им понадобился?» Он смотрит на учителя, затем на своего «спасителя» и обратно. Вейдер молчит, застыв каменным изваянием, и внезапно до него доходит, что именно он должен сделать. «Лок?» Он молчит. Как назло, перед глазами проходят все образы, связанные с ним: вот он пьяно улыбается, тряся початой бутылкой при их первой встрече, вот оставляет собственную каморку, в которую насилу влезает узкая кровать и маленький столик, ему, потому что «я постоянно то тут, то там, домой нет времени заходить», вот платит за его еду снова, и снова, и снова, а он даже понятия не имеет, отуда он берёт деньги на это. Улыбается на прощание. «Локи?» Он прерывисто вздыхает, отметая совсем не нужные сейчас воспоминания прочь. Вглядывается в испуганные глаза напротив. У него есть два выхода — он либо сохраняет тому жизнь, но теряет всё, чего несколько лет так упорно добивался, либо… Он вытягивает вперёд руку в чёрной перчатке, сжимая в фантомном захвате. Испуг в глазах Джона сменяется болью и паническим ужасом; он падает на колени, освободившись от захвата штурмовиков, и хрипит. Лицо Локи неподвижно, а все эмоции внутри сковывает неестественное спокойствие. Он сжимает ладонь чуть сильнее. Джон поднимает покрасневшие глаза наверх. Он уже не хрипит, а давится несуществующим куском хлеба. «Ло-ок…» Он не успевает закончить. Его руки резко расслабляются, взгляд туманится, а тело кулем падает на пол. Глухой звук от удара даже не создаёт эха. Он оборачивается к Императору и учителю и садится на одно колено. «Встань…» — велит Лорд Вейдер. Он прошёл испытание. Он достойный адепт Тёмной стороны. Он… «…Дарт Мендакс».