Было начало июля. Солнце припекало, и пыль клубами стелилась по дороге от проехавшей повозки. Этим путем шёл мужчина. За плечами у него находились кожаная сумка и тяпка, обмотанная тканью, а на поясе висели перевязанные ножны самурайского меча. Когда-то этот путник собирался стать самураем, но по неизвестным никому причинам отказался от мечты или же, возможно, просто не смог. В таких случаях проводилось ритуальное самоубийство, а тех, кто не умер, называли изгоями, их позор ложился на плечи семей. Мужчина шёл, ступая мягко, почти не слышно. Куросаки Ичиго скитался в поисках новой работы, но не всякий хотел брать к себе в наёмники отщепенца. Он наслаждался солнцем, надеясь, что жаркие лучи выжгут ненавистный ему цвет волос: ярко-рыжий, напоминающий об умершей матери и семье, оставшейся далеко позади. Однако путник не желал вспоминать о прошлом. Как и думать о будущем. Просто шёл, находил работу, затем снова продолжал свой путь. Иногда ему не платили, тогда Ичиго разворачивался и спокойно уходил. Он не хотел конфликтов и желал покоя. Несмотря на бродячий образ жизни, мужчина оставался ухоженным на лицо, разве что смуглая кожа и выцветшая одежда выдавали истину.
Куросаки щурился на солнце, против воли вспоминая о своём прошлом; не мог сказать, что оно было плохим. Просто сложным. Ичиго шёл и шёл, прислушиваясь к своим мыслям, и глядел себе под ноги. Ветер ворвался в уши, принеся с собой голоса, и путник споткнулся, но успел выхватить ножны и опереться на них. Мужчина прислушался к доносившимся до него звукам. Это были мальчишеские разговоры, что означало — недалеко деревня. Крики раздавались из подлеска. Деревья стояли плотно друг к другу, словно что-то защищали. Куросаки двинулся вперед и совсем скоро оказался в самом лесу. Иногда голоса отдалялись, тогда Куросаки ускорялся, не останавливаясь ни на секунду. Вскоре скиталец уже мог различать то, о чём говорили и кричали дети. Мальчишки хотели что-то поджечь. Где-то внутри души поселилась тревога, она птицей билась о стенки сердца. Ту-дум…Скорее. Ту-дум… Ичиго бежал настолько быстро, насколько позволяли лес, одежда и собственные силы. Ту-дум… Куросаки споткнулся и начал падать. Ту-дум… Колени соприкоснулись с землёй. Ту-дум… Ладони в кровь о камни, спрятанные в высокой изумрудной траве. Ту-дум… Мужчина поднялголову, направляя взгляд вперед. Ту-дум… Деревья перед ним словно расступились. Ту-дум… Один мальчишка поджог рваную тряпицу, чтобы потом бросить её. Ту-дум… Ту-дум… Ту-дум… Откуда-то изнутри по телу разлилась энергия, дающая силу подняться на ноги.
«Успею!» — подумал Ичиго и на бегу стянул с себя пояс.
Мужчина сбил ребенка, а горящую ткань накрыл своим кушаком, наступая сверху, чтобы затушить пламя. Он оглянулся, разглядывая четверых детей: все худые и высокие для своего возраста. Ичиго ухватил за шиворот поднявшегося мальчишку и встряхнул, строго спрашивая:
— Кто разрешал вам поджигать…- на секунду обернулся и продолжил, — храм? Кто, я спрашиваю?
Ребёнок всхлипнул и виновато посмотрел исподлобья, но молчал. Куросаки вздохнул, отпустил, и стайка мальчишек тут же упорхнула. Ичиго оглянулся — на поляне росла высокая трава с лесными цветами, а на самом краю неё раскинула огромные ветви могучая ива. Мать когда-то предостерегала, что это дерево, по старым народным поверьям, приносит людям счастье, но иногда и чудовищную боль, стоит только обидеть или разгневать богов. У него был построен храм, но он оказался заброшенным. В черепице на крыше местами виднелись дыры, а дверь убого покосилась. От здания на север вела каменная дорожка — наверняка в деревню. Ичиго взял свой испорченный пояс, спрятал его в сумку, забрал обронённую на бегу тяпку и, подойдя к святилищу, поднялся по каменным ступеням. По ним тянулись трещины, и между разломами уже проросла трава. Природа брала своё. Ичиго аккуратно снял горе-дверь и поставил её возле прохода. Внутри храма оказалось довольно чисто, не было разрушений, пыль лежала нетронутой: сюда уже давно никто не заходил. Куросаки прошёл первую комнату, затем заглянул во вторую. Здесь когда-то жили: в углу лежал футон, посредине помещения стоял низкий столик. Мужчина проследовал в очередной проход и оказался в небольшом внутреннем дворике. Слева все пространство занимала ива. Именно к ней был пристроен храм. Здесь когда-то находились клумбы, на них росли цветы и кустарники, а посреди двора стоял полуразрушенный фонтан, покрытый одним лишь мхом. Справа и спереди от Ичиго предстали пристройки. Возможно, там и находился алтарь.
Мужчина отодвинул очередную полуразрушенную дверь и вошёл. Здесь было чисто и почти уютно. Это «почти» оказалось полумраком, который путник так не любил с детства. Куросаки снял гэта и сказал:
— Извините за беспокойство.
Ответом ему стала тишина. Он усмехнулся и двинулся вперёд. Под дальней стеной, в полумраке стоял алтарь. Ичиго сразу же подошёл к нему, боковым зрением осматривая помещение. Оно не казалось таким заброшенным, как остальной храм. Словно здесь кто-то был, Куросаки чувствовал, что не один находился среди святых стен. Кожа покрывалась мурашками, и от этого становилось не по себе. Странник опустился на колени перед алтарём и бережно коснулся его. Белый мрамор приятно холодил кожу, под пальцами мужчина почувствовал гравюру. Ичиго аккуратно провёл по надписи, стирая небольшой слой пыли. Много лет назад здесь поклонялись младшему божеству, защитнику растений и животных, воплощению духа ивы. Куросаки сложил ладони в молитвенном жесте и зашептал священные слова, как когда-то учила мама. Кончики пальцев защипало, словно воздух был разряжен, но мужчина продолжал молиться. Он знал, что богов нельзя забывать, иначе они ослабнут и оставят беззащитными людей и свою территорию.
Все замерло на время молитвы, но внезапно странника коснулась чужая едва теплая ладонь. Мужчина вскочил и развернулся. Перед ним стояла девушка. У неё были длинные карамельно-рыжие волосы, подвязанные лентой цвета персика. Ичиго замер. Незнакомка улыбнулась и прошептала:
— Спасибо, что заступились за храм. Они совсем не хотели слушать меня.
Теперь она застыла, опустив голову. На ней была красивая юката и оби нежно-голубого цвета. Одежду украшали орнаменты неизвестных Ичиго цветов. Куросаки почесал затылок, пожал плечами и ответил:
— Я просто мимо проходил и почувствовал что-то неладное. А Вы здесь живёте?
Девушка кивнула и опустилась на колени, приглашая занять место рядом с собой. Ичиго послушно сел и посмотрел на незнакомку. У неё были серые глаза, похожие на грозовое небо, но в их взгляде присутствовала мягкость. Они словно светились добром изнутри. Девушка очень походила на его покойную мать. Куросаки заговорил первым:
— Как Вас зовут? Почему Вы здесь остаётесь?
— Орихиме — так называл меня брат. Он просил оставаться здесь до его возвращения. Я жду его. А Вы?
Странник устало стянул с себя сумку и положил её к тяпке, затем пришла очередь меча. Он ответил:
— Я — Куросаки Ичиго. Хочу найти работу в вашей деревне.
Орихиме смотрела на него с интересом, чуть склонив голову на бок. Она не перебивала, от этого появилось чувство, что можно рассказывать все — над ним не посмеются. Поэтому мужчина продолжал говорить:
— Я искал деревню, когда услышал мальчишек. Подумал, что они выведут меня. Но они привели меня к храму. Я их не видел, только слышал. Недалеко от поляны я почувствовал тревогу и бросился бежать. По правде сказать, я не хотел их пугать. Так всегда получается. Отец говорит, что из-за моего грозного вида из меня получился бы хороший самурай. Он, кстати, тоже воин, но недавно занялся врачеванием: знания позволяют.
— Вы очень чуткий. Но почему Вы не исполнили мечту?
Ичиго поднял взгляд на девушку. В её глазах не было презренья, лишь сочувствие. Она слабо улыбалась, весь её вид говорил — она готова выслушать всё, все что можно и нельзя. Ичиго тяжело вздохнул: не любил говорить об этом, но Орихиме могла бы стать хорошим слушателем. Куросаки ещё раз вздохнул и начал свой рассказ:
— Мне было девять, когда пришло желание защищать окружающих. В тот год умерла моя мать. Из-за меня. Я не смог её защитить. Многие говорят, что девятилетний ребёнок не способен ничего сделать. А я должен был. Меня отшвырнули, как какого-то щенка. Я ударился головой и потерял сознание, а когда очнулся, она уже оказалась мертва… Моя мама лежала на мне. Холодная, но даже тогда словно защищала. Под нами была лужа крови. Её крови. Иногда прошлое сниться мне в самых страшных кошмарах. А ведь прошло уже почти двадцать лет. Для нашей семьи это стало страшным ударом. Отец больше так и не женился. Он с головой окунулся в работу, вырастил нас. У меня две младшие сестры. Самые лучшие. Им было по четыре, когда это случилось, а после Юдзу, когда подросла, стала присматривать за домашним хозяйством. А Карин решила её защищать — пошла в додзё.
У меня была подруга. Мне было пятнадцать, ей тринадцать, когда мы познакомились. Потом она привела своего друга. Рукия была из богатой семьи, Ренджи — сирота. Но он поклялся её брату, что останется защитником Кучики до самой смерти. А я родом из семьи самурая-врача. Проходил год за годом, мы с Ренджи тренировались, мечтая стать самураями. Он — дабы защитить Рукию, а я — родных. Абараи однажды рассказал мне о своих чувствах к Рукии, но добавил, она влюблена в меня. Такой любовный треугольник. Тогда я спросил у него, что случится, если я женюсь на ней. Он ответил: «Лучшего мужа для Рукии не найти». Я знаю, Ренджи расстроился. Но все равно пошёл к ней и попросил ее руки. Кучики обрадовалась возможности выйти замуж. Тогда мне было двадцать пять. Рукия еле отбивалась от женихов, и ястал ей глотком воздуха. Тогда же и объявили набор в армию сегуната. Но потом моя невеста поставила условие. Она не хотела, чтобы я вступал в самурайские ряды, но все знали — я уже прошёл посвящение. Затем долго думал, но все же согласился. Бьякуя сказал: его сестра не выйдет замуж за изгоя, ведь позор ляжет на обе семьи. Тогда я попросил Ренджи присматривать за Рукией. Отказ был уже оглашён, а моя участь оказалась предрешена… Возможно, они уже женаты, ведь он так её любил. А меня всегда тянуло к земле, и вот я уже три года путешествую, как наёмный работник. Возможно, когда-нибудь осяду и стану полноценным крестьянином. Может быть, куплю дом и создам семью… И вот судьба завела меня сюда. Ох, я Вас совсем заболтал. Спасибо, что выслушали, мне стало легче, будто гора с плеч. Думаю, пора. Я пойду.
Ичиго спохватился и оглянулся. Глупец, и что на него нашло? Солнце уже заходило за горизонт, и комната была заполнена закатными лучами, а волосы Орихиме казались огненными. Куросаки улыбнулся этому, поднял свои вещи и направился к выходу, когда его потянули за рукав. Он оглянулся и увидел, что девушка удерживает его, виновато улыбаясь:
— Оставайтесь здесь, я постелю. Составьте мне компанию, хотя бы на вечер.
Ичиго не мог отказать этой улыбке. Орихиме ушла в другую комнату и вернулась со свечой, зажгла остальные. Куросаки сложил свои пожитки в угол и спросил, где мог бы искупаться. Дева указала на ручей, который протекал у ивы. Она виновато пожала плечами, сказав, что купальня совсем разрушена. Ичиго это ничуть не смутило.
Мужчина вздрогнул, когда тёплая ладонь новой знакомой коснулась оголённого плеча. Ичиго уже одевался, когда она пришла. На её щёках играл румянец. Орихиме прошептала:
— Я Вам чистую одежду принесла.
Он ответил ей шёпотом: «Спасибо», боясь разрушить волшебство уюта, которое она принесла с собой. Сейчас от Иноуэ пахло едой и молоком, а ещё сном. Куросаки сжал ладонь, когда девушка передавала ему одежду. Орихиме слабо улыбнулась, покраснев ещё больше, и быстро исчезла в храме. Ичиго улыбнулся тому, как оказалось легко ее смутить. Он уже принял решение остаться здесь и отстроить храм заново. Или хотя бы починить то, что возможно. Мужчина, войдя в помещение, почувствовал вкусный запах пищи. В животе заурчало, ведь не ел с самого утра. Теперь настала его очередь смущаться. Ужин прошёл в молчании. Ичиго восхищался умением Орихиме готовить, а она лишь краснела и улыбалась. Спалось крепко, в эту ночь он не видел кошмаров. Возможно, от того, что спал с Орихиме совсем рядом. Голова к голове.
Наутро Ичиго не обнаружил девушку в храме. Сначала испугался за неё, а потом подумал, будто она ушла умываться. Он тоже пошёл к ручью, но и там никого не было. Сердце начало биться быстрее. Куросаки наскоро облил лицо водой и вернулся в святилище, ощущая, как растёт тревога. Орихиме стояла посреди комнаты с букетом лесных цветов в руках. Она явно решала, куда их поставить. Лицо приняло задумчивый вид, но новая знакомая все равно улыбалась. Девушка при этом напевала что-то. Ичиго облегчённо выдохнул. Сердце перестало колотиться. Почему-то Орихиме казалась хрупче, чем фарфоровая ваза. Даже хрупче миниатюрной Рукии. Было в этой красавице что-то неземное. Плавные движения белых рук и мелодичный голос, нежная улыбка и серые глаза, излучающие доброту. Возможно, тайна заключалась в её коже, светлой и мягкой. Изящные руки не казались грубыми из-за работы в земле или домашних дел в храме. Это удивляло Ичиго. Ещё немного пугало сходство с умершей матерью, что он подметил ещё вчера. Орихиме заботилась о нём, не остерегаясь вреда от незнакомца. Куросаки даже спросил, не боится ли она оставаться с ним на ночь одна. Девушка мягко улыбнулась и сказала: «Нет. Ведь Вы хороший».
Ближе к обеду Ичиго отправился в деревню за инструментами и ещё хотел найти себе дополнительную работу, ведь не мог взвалить всю заботу о себе на хрупкие плечи единственной защитницы храма. Встретили его не очень дружелюбно. В толпе услышал о вырубке деревьев: император собирал древесину на новые святилища. Куросаки уже собирался уходить, когда кто-то сказал:
— Может, ту иву срубим, что в лесу у заброшенного алтаря?
Крестьяне зашептались, некоторые соглашались, другие вспоминали о духах леса. Но никто даже не подумал о духе ивы, божестве. Пусть и младшем, но все-таки божестве. Но кто-то один вновь во весь голос поддакнул, а остальные поддержали. Куросаки пробился сквозь толпу к импровизированной сцене и громко крикнул:
— Не трогайте иву! В лесу еще много деревьев, рубите их!
— А то, что? Ты вообще кто такой?
Толпа отделилась от Ичиго, давая ему место. Каждый смотрел на него, и мужчине стало не уютно. Он повёл плечами, взялся за перевязанные ножны, нахмурился и сказал негромко, но чётко:
— Брюхо вспорю каждому, кто попытается срубить иву. Вы забыли о младшем божестве, Духе-защитнике. Я пришёл от него к вам. Это предупреждение. Иначе на вас опустятся беды. Запомните мои слова.
Толпа недовольно загудела. Кто-то растолкал зевак и вышел вперед. Это был высокий парень, с темными волосами и недовольным выражением лица, его окружала аура высокомерия. Парень обратился к Куросаки:
— Сначала докажи, что можешь вспороть брюхо другим, а не себе.
И засмеялся. Ичиго медленно вдохнул и выдохнул, затем отвернулся от толпы, дабы уйти. Он снова произнёс: «Я вас предупредил». Но ему не дали сделать и шага. Куросаки заметил краем глаза движение и успел увернуться. Его радужки вспыхнули жёлтым огнём. Это пламя не предвещало ничего хорошего. Он медленно опустил свои вещи и повернулся к парню. На загорелом лице Ичиго был оскал. Юноша только хмыкнул и снова бросился на Куросаки. Никто не успел увидеть, что случилось, но через мгновение надменный брюнет лежал в пыли. Мужчина же стоял совсем рядом, держа в руках кожаные потрёпанные ножны. Но не доставал катану. Парень встал, его лицо было бледным, но уверенным. Он ещё раз двинулся на Ичиго, целясь лезвием в горло. Куросаки не двигался. В следующую секунду парень оказался снова на земле, а над ним возвышался рыжий чужак, держа ножны на уровне горла атаковавшего. Юноша нервно сглотнул, а затем заорал:
— Доставай свою катану, чтобы было всё почестному!
Ичиго побледнел. Он молчал, а затем одними губами сказал: «Нет» и развернулся, чтобы уйти. Парень не сдался, казался уверенным в своём мастерстве и кинулся вперёд, опережая Ичиго и ударяя его. На этот раз мужчина не церемонился. Пропустил острое лезвие вперёд и немного согнул колени, чтобы оно оказалось на уровне лица. Острая сталь оставила небольшой порез на щеке. Ичиго двинулся на противника, толкая рукояткой катаны в его грудь. Все это длилось несколько секунд, и никто не успел понять происходящего. В конце этого короткого боя, парень снова оказался в пыли. В его кадык упиралось уже острие катаны Ичиго, из-под которого сочилась кровь. Наблюдатели не заметили, когда же мужчина успел достать ее из перевязанных ножен. Ичиго оскалился и негромко сказал:
— Прежде, чем на кого-то нападать или предлагать бой, представляются и спрашивают имя противника.
Куросаки спрятал лезвие, подобрал свои вещи и двинулся в сторону леса. Он знал, что работу здесь ему точно уже не дадут.
Кто-то в толпе назвал его демоном.
Срубать иву так никто и не пришёл. Орихиме испугалась за Куросаки, но не стала ничего спрашивать, только прошептала: «Спасибо». Затем промыла порез, который на удивление затянулся быстро, всего за пару дней. Ичиго сказал, что останется, дабы подлатать храм и защитить его, если потребуется. Ножны снова были перевязаны.
На вторую неделю проживания вместе мужчина и девушка начали обращаться друг к другу на «ты». На шестую Орихиме обратилась к нему по имени. Где-то на третьем месяце она спросила Ичиго про Рукию:
— Почему ты ушёл, если до сих пор любишь её?
Не уточняла кого, но он понял. В глазах Орихиме мужчина читал боль и тревогу, возможно, смог бы увидеть ещё что-то, но она отвернулась. Тогда Куросаки ответил:
— Ей был нужен не я, а спокойствие. Она не хотела замуж за тех, кого предлагал ей брат. И тут подвернулся я со своим предложением. Знал, что она любит меня скорее как брата, чем как мужчину. Возможно, Ренджи достучался до её сердца. По крайней мере, я надеюсь на это. Наверное, мне предначертано встретить другую. Ту, что искренне полюбит меня, а я её.
Он улыбнулся ей одними глазами, а она вспыхнула и аккуратно толкнула его в грудь ладонью. Ичиго перехватил руку девушки, потянул её на себя и прижал к себе. Орихиме тихо рассмеялась, но не вырвалась. В глазах обоих читалась нежность.
Спустя ещё неделю мужчина проснулся от крика. Иноуэ сидела на своём футоне, в свете луны было видно, как по бледному лицу текли слёзы. Куросаки подошел к ней и обнял. Она уткнулась ему в грудь и горько заплакала. Чуть позже рассказала — ей приснился брат. Во сне он предупредил, что больше не вернётся, а потом со всех сторон начала подступать тьма. Тёмная и вязкая. Ичиго крепче прижал к себе девушку. Он вдыхал её запах и понимал — уходить из этого храма ему становится все сложнее. Совсем тихо, почти неслышно мужчина прошептал в темноту:
— Я всегда буду рядом.
Орихиме крепче сжала ткань его одежды и тоже что-то прошептала, затем улыбнулась. Это и стало ему ответом. Ичиго хотел верить — она сказала ему, что будет рядом. Все следующее утро она смущалась, а мужчина только улыбался.
Следующий месяц принадлежал прикосновениям. Они не говорили ни о чем, что связывало бы их красной нитью судьбы. Ни о чем, что говорило бы о расставании, деревне или храме. Только прикосновения, от которых потом горела кожа, требующая большего. Только прикосновения, кричащие о невысказанных вслух чувствах. В этот же месяц была ночь, когда прикосновения стали смелее и жарче. Они доставались не только рукам и щёкам, шее, но и спине, груди, животу и ногам. В ту же ночь они открыли для себя поцелуи. От них горело все, даже душа. Правда, на следующее утро пара не смотрела друг на друга. Нет, они не стеснялись, просто каждый думал о чём-то важном. Каждый что-то решал для себя. Вечером Ичиго подошёл к Орихиме со спины у ручья. Она как раз собиралась войти в воду, когда мужчина сомкнул свои объятья. Её щёки вспыхнули, и девушка прошептала:
— Зачем?
Ответом были лишь губы Ичиго, которыми он провел по её шее. Кожа тут же покрылась мурашками. Орихиме не хотела, чтобы Куросаки думал о ней, как об испорченной девушке. Но для него рыжеволосая красавица стала образом непорочности. Той, что отдала ему самое ценное. Себя. Он ещё раз провёл по шее губами и крепче прижал девушку к себе. А затем шёпотом спросил:
— Что будет, если я отдам тебе своё сердце и душу? Ты примешь их, Химе?
Ичиго редко так её называл. Она попыталась повернуться к нему лицу, но тот не дал ей этого сделать. Орихиме поняла — мужчина слишком смущён. Тогда медленно кивнула, а затем все-таки развернулась. Куросаки улыбался. Он вытянул из ее подобранных волос две шпильки в виде голубых гибискусов. Локоны рыжими волнами упали на плечи, словно укутывая девушку. Ичиго прикоснулся подушечкой большого пальца к ее мягким губам и снова шёпотом спросил:
— Ты станешь моей женой, Орихиме?
Иноуэ снова кивнула. Она больше не стеснялась. Орихиме приблизилась к нему и потянулась за поцелуем. Прежде, чем накрыть своими губами её губы, Ичиго прошептал: «Я люблю тебя». Он не ждал ответа: просто знал — его чувства взаимны.
Ичиго никогда не спрашивал, сколько она здесь живёт и где её родители. Просто доверял ей. В деревню Куросаки больше не ходил: Орихиме просила его об этом. Понемногу храм становился более уютным. Мужчина никогда не следил, где девушка берёт продукты, и даже пытался дать ей денег, но она не принимала. Она была доброй и мягкой, но в тоже время твёрдой в своих решениях. Орихиме не хотела записывать их брак в деревне согласно новым традициям, хотя Ичиго время от времени об этом заговаривал. В такие моменты лицо рыжеволосой женщины становилось печальным, она отказывалась и просила не спрашивать «почему». Они жили как муж и жена, поддерживали друг друга во всем. Он перестраивал храм, а она вела домашнее хозяйство. Когда возлюбленные долго не прикасались друг к другу, у Орихиме всегда холодела кожа. В такие моменты Ичиго за неё очень переживал.
Мужчина часто молился у алтаря иве, матери. Мужчина просил счастья для своей жены, здоровье для отца и настоящей любви для сестёр. К нему всегда приходила любимая, сжимала своими тёплыми ладонями его пальцы и молилась вместе с ним. За его мать, отца и сестёр. И за самого Куросаки. Он часто слышал, как у алтаря она просит о счастье у брата. Девушка часто рассказывала ему о своей жизни: что случилось хорошего и плохого. Ичиго не удивлялся, веря, что его Орихиме самая обыкновенная женщина, предназначенная ему судьбой.
Однажды Куросаки ходил в другую деревню за тканью и древесиной. Он старался не рубить деревья в лесу. Орихиме говорила, что каждое из них по-своему дорого ей. В поселке мужчина услышал, что один самурай-врач ищет своего сына. Тот был из Киото. Вернувшись, Ичиго вёл себя отстранённо. Орихиме ничего не спрашивала — знала, что со временем он сам к ней придёт. Так и случилось через два дня вечером. Она купалась, когда любимый вошёл. Он стянул с себя одежду и погрузился в воду. Мужчина притянул её к себе и уткнулся лицом в ее волосы. Дева ничего не говорила, просто обняла в ответ и ждала. Потом Куросаки посмотрел ей в лицо, словно запоминая каждую частичку. В его глазах была боль. И разлука. Орихиме погладила мужа по щеке, притянула к себе и спросила:
— Что-то случилось?
Он замер, не зная, что ответить. Ичиго хотел отмахнуться, мол, все в порядке, но его остановило беспокойство в глазах жены. Мужчине казалось, что своими словами он предаст её. Медленно и почти что неслышно Куросаки проговорил:
— Мне нужно вернуться домой.
Она ничего не сказала, только сильнее прижалась к крепкой груди. Все понимала. И принимала. Как бы больно не было, Орихиме все принимала и не отрицала. Сейчас он оставлял её, как когда-то оставил брат. Так считал Ичиго. Он продолжил говорить:
— Я ненадолго, только узнаю, что нужно отцу. И вернусь, ты только дождись.
— Не спеши, я знаю, что ты вернёшься. Все в порядке, я буду ждать и никуда не денусь.
Орихиме не поднимала голову — плакала. Ичиго чувствовал это. Чувствовал, как горячие солёные слёзы падают ему на грудь, иногда пролетают мимо и разбиваются о воду, скрытую паром. Он приподнял её голову за подбородок и поцеловал. Этот поцелуй был с соленым привкусом разлуки.
Наутро Куросаки принялся собираться. Орихиме ещё спала. Ему хотелось вернуться к ней на футон, прикоснуться ещё раз к голой спине своей жены, целовать каждую частичку любимого тела. Белая кожа манила, но мужчина нашел в себе силы, чтобы отвернулся. Ичиго вышел во внутренний дворик. Здесь цвела клумба, в фонтане плескалась вода, в ней плавали золотые рыбки. Куросаки улыбнулся. Наверное, эти два года были самыми лучшими за последние двадцать лет. Сзади его приобняла Орихиме. Она была уже одета и, тоже улыбаясь, прошептала:
— Ты возвращайся, как сможешь. Я обязательно буду ждать. Вот, это тебе.
Женщина вложила в его ладонь пояс. Тот самый кушак, которым он затушил тряпицу. Мужчина улыбнулся, поцеловал жену в макушку и высвободился из её объятий. Куросаки смотрел на неё, стараясь запомнить каждый миллиметр родного человека, каждый миллиметр любимой кожи. Мужчина запустил свою руку в волосы Орихиме и заметил, что вторая шпилька пропала. Эти шпильки подарил ей брат, поэтому Иноуэ всегда носила их с собой, украшая причёски.
«Сейчас», — подумал он.
Куросаки последний раз поцеловал Орихиме и пересёк дворик, затем поляну и скрылся в лесу. Он шёл, не оглядываясь. Знал — позади его ждут две тёплые ладони и родные глаза. Но было неспокойно — что-то нехорошее он оставлял позади с Орихиме.
***
Ичиго шёл улицей, на него уже мало кто смотрел. После возвращения прошло почти восемь лет. За это время он смог стать самураем. Послезавтра ему исполнялось тридцать восемь. Куросаки постоянно казалось, что он забыл что-то важное. В первый год он точно помнил, во второй стал забывать. На третий — женился. Но жена умерла через два года после свадьбы, так и не родив ему наследника. А мужчина стал жить ради племянников. Юдзу и Карин часто оставляли на него своих детей. Несмотря на вечно хмурое выражение лица дяди, они часто говорили, что он похож на оранжевый одуванчик. Ичиго лишь снисходительно улыбался. Когда-то его так кто-то называл. Кто-то очень важный. Куросаки шёл в лечебницу к отцу, работал там после возвращения… А было ли это возвращением? У него до сих пор осталось чувство, будто его где-то ждут. Иногда наваливалось одиночество. В такое время грудь словно сжимали чьи-то холодные руки, а в сердце проникали скользкие щупальца безразличия. Они заставляли тонуть в отчаяние, захлёбываясь им.
Ичиго казалось, что на плечах был огромный камень, который он сам взвалил себе. Этот ощущение никогда не оставляло его. Даже сейчас Куросаки шёл по улице, а тело словно тянуло вниз. Куросаки поднял голову и посмотрел на грозовое небо. Как чьи-то забытые глаза. Разве что серое небо не светилось изнутри. Оно было тяжёлым, почти свинцовым. Он знал — это не исправит в его жизни абсолютно ничего, но все равно Ичиго улыбнулся. Внезапно в его руки что-то прилетело. Оно было шёлковым на ощупь и цвета персика. Лента. В голове вспыхнуло воспоминание и тут же погасло. Ичиго поднял взгляд. Впереди шла девушка с рыжими волосами, собранными в незамысловатую причёску. В сердце словно вонзили нож, боль поднялась откуда-то из глубины. Из той самой души, которую он когда-то отдал человеку с голубыми гибискусами в рыжих волосах. Куросаки будто толкнули в спину, и он побежал за девушкой. С губ едва не сорвалось имя той самой… Ичиго ухватил незнакомку за локоть и замер. Это оказалась не она… Он молча протянул ленту, но девушка, глупо хлопая ресницами, сказала, что она не её. Мужчина облегчённо выдохнул и снова горько усмехнулся грозовым небесам, так и не вспомнив имя женщины, навсегда оставшейся в его сердце.
Куросаки тонул. Во тьме. Она окружала его со всех сторон, давила на грудь, высасывая весь воздух. Он задыхался. Ичиго барахтался в вязкой темноте. Его звали по имени. Голос был знакомым, но давно забытым. В нём звучали нежность и любовь:
— Ичиго…Ичиго…
Звали так, словно его потеряли. Зов не переставал звучать и Куросаки двинулся на него. Он то ли плыл, то ли бежал, то ли летел. А потом голос оборвался. Мужчина беспомощно озирался по сторонам. Затем его снова окунули во тьму, выбивая воздух из лёгких. Ичиго все падал и падал, когда раздался крик боли. Он раздирал старые раны, покрытые толстой коркой памяти. Ичиго затрясся, словно этот вопль выходил из его груди. Но все было намного глубже. По щёкам бежали слёзы, сердце будто сковали. В душе так щемило от крика кого-то родного, что Ичиго сел на футоне, хватаясь за грудь с именем на губах:
— Орихиме!
Оно выскользнуло из комнаты и улетело к луне. Ухало сердце, в голове пульсировала кровь. Ичиго вспомнил свои самые счастливые два года. Они были ярко выжжены в памяти. Как же он мог забыть ту, что отдала ему своё сердце? Куросаки вскочил и принялся искать в вещах кое-что очень важное. То, что ему когда-то дала ЕГО жена. Как оказалось, девушка вшила в пояс один из гибискусов. А затем Ичиго вытянул цветок и повесил на цепочку, пропажу которой обнаружил в скором времени после женитьбы. Та женщина, на которой он женился, определенно спрятала украшение из-за ревности… Он помнил, как Юкине ещё спрашивала, почему он носит женскую подвеску. Куросаки тогда отмахнулся и попросил положить в тумбу стола. Он бросился в свой кабинет и принялся рыться на полках. Верхняя, средняя и, наконец, нижняя. В углу, в неверном свете луны поблёскивал голубой цветок. Ичиго прижал его к губам и почувствовал, как по телу начало разливаться тепло. Её тепло. С теплом к мужчине пришла и нежность. Он должен был вернуться. Он обещал.
***
Куросаки медленно подходил к той самой деревне.
«Я уже иду, Химе. Ты только дождись. Я уже рядом».
Но в груди по-прежнему было почему-то пусто. Странное чувство не покидало мужчину с той самой ночи, когда ему приснился сон. Деревня за время его отсутствия разрослась, прибавилось торговцев и детей, построили храм на главной улице. Возможно, это место однажды станет городом. На Ичиго не обращали внимания: он был таким же прохожим, как и другие. Хотя Куросаки казался слишком заметным. Ярко-рыжие волосы в лучах заходящего солнца приобрели алый оттенок. Как кровь. Плащ и катана в дорогих ножнах. Их подарил отец. Мужчина свернул влево, примечая тропинку в лес между домами. Проулок огласился криками и топотом. Справа на него вылетел ребёнок и нырнул за спину мужчины. За ним, как оказалось, гнались. Погоней была небольшая толпа детей, держащих в руках камни. Ичиго не двигался: чувствовал, как сзади в плащ вцепились две небольшие ручки. Ребёнок прижался всем телом к ногам взрослого в поисках защиты. Он крупно дрожал, но не плакал. Куросаки мрачно посмотрел на остановившихся детей и медленно произнёс:
— Уходите отсюда.
Кто-то отделился от толпы и убежал. Мужчина ухмыльнулся. Эта улыбка была жуткой и больше походила на оскал. Тёплые карие глаза сейчас казались оранжево-жёлтыми. Мальчишки и девчонки не двигались, но не смотрели на Ичиго. Их зрачки следили за каждым движением своей жертвы, словно дети были охотниками. Мужчина аккуратно положил свою большую ладонь на голову обиженного ребёнка. Тот сильнее прижался, перестав дрожать. Кто-то закричал, и позади детей появились недовольные взрослые. Один из них, сухопарый мужчина в возрасте, заговорил:
— Отойди от него, путник. Это дитя теперь принадлежит деревне.
Ичиго не двинулся. Ребёнок ещё крепче прижался к ноге. Мужчина вышел из толпы и снова заговорил:
— Путник, этот мальчик приносит нам одни несчастья. Он заслуживает наказание. Отойди в сторону.
Куросаки напрягся, но не двинулся и молча смотрел исподлобья, а затем мрачно сказал, заведя мальчика за себя:
— Кидайте.
Какой-то паренек вышел из толпы и швырнул камень, но тот не долетел и упал у ног Ичиго. Сухопарый мужчина снова произнес:
— Отойди от него. Ты нам ничего не сделал, мы не хотим причинить тебе вреда.
— А ребёнок-то что сделал? Я не отойду, кидайте!
Многие уже подняли свои руки, когда из толпы выбрался парень. Темные волосы были заплетены в косичку. Он готовился стать самураем. Звонкий голос перекрыл шёпот толпы:
— Я помню его. Восемь лет назад он не дал мне сжечь лесной храм и не позволил срубить иву.
Ичиго напрягся. Толпа загудела, и кто-то закричал: «Демон!». Мужчина повернулся к толпе. Они вершили их судьбу, и Куросаки это злило. Он не понимал, какое право решать, то, над чем властны только боги, имели эти люди. Нить жизни способна оборвать только богиня Ткачиха. Ичиго снова повернулся, одаривая всех тяжелым взглядом. Вскоре сухой, почти каркающий голос вынес свой вердикт:
— Мы отпускаем этого ребёнка. Из-за тебя. Уходите, демон, и никогда не возвращайтесь. Уходите, — настойчиво повторил, — здесь вас ничего больше не держит.
Дети недовольно загалдели, и самые смелые кидали свои камни, за что потом получали от своих родителей. Один булыжник оцарапал Ичиго руку, но мужчина даже не вздрогнул. Внезапно Куросаки словно очнулся. Он хотел было окликнуть кого-нибудь из людей, но его потянули за рукав. Позади него стоял мальчик лет семи-восьми. У него были длинные, по локоть, карамельно-рыжие волосы, завязанные в хвост персиковой лентой. В закатных лучах они казались огненными. И удивительные глаза. Серые, словно грозовое небо. Но в них уже отражались твердость и боязнь людей. Мальчик ухватил мужчину за руку и потянул за собой, молча, по той самой тропинке. Деревья, как и прежде, стояли плотно друг к другу, неизменно охраняя лес от людей. Ребенок вывел своего спасителя на поляну.
Лес наполнился криком, отдававшимся гулом в голове. В вопле уместились вся боль и все горе, надрывающие тонкие стенки сердца. Он раздирал грудь, тянул камнем вниз. Куросаки упал на колени в высокую траву. По щёкам потекли слёзы, они жгли губы и душу. Ичиго кричал и кричал. Снова тонул в мутном океане отчаяния. Храм был сожжён, а ствол ивы покрылся чёрным углем. Орихиме так любила иву, говорила, что дерево хранит деревню от бед… Слева от него стоял бледный и худой ребёнок в рваной и безразмерной одежде. Мальчик добродушно улыбался. Он подошёл к Ичиго и протянул руку, прошептав:
— Вставай, ЕЙ больно, когда ты плачешь.
Куросаки смотрел в живые глаза ребёнка. Внутри все успокаивалось, в душу приходил штиль. Ичиго словно слышал Орихиме, которая говорила ему, что все будет хорошо. Мужчина аккуратно взялся за протянутую ладошку и спросил, вставая:
— Как тебя зовут?
— Тиёдо.
Куросаки оглянулся. Солнце садилось быстро, и все вокруг заливала темнота. Воин быстро пересёк поляну и принялся осматривать пепелище. Тиёдо внимательно наблюдал за ним, ничего не говорил — просто смотрел. Тогда Ичиго начал искать камень. Он пальцами попытался отрыть один булыжник из земли, но ничего не получилось. Потом ещё раз и ещё. До крови на пальцах. Затем Ичиго достал катану и попробовал ею. Ещё и ещё, пока не отколол кусок. Сел на ступени и начал долго и усердно царапать что-то этим отколотым кусочком стали. Даже когда стемнело, Ичиго все царапал и царапал. Рядом появился свет, но мужчина не обратил на него внимания, а закончив, направился к стволу ивы. Он раскопал небольшую ямку и поставил туда камень. На нём были написаны два слова: «Куросаки Орихиме».
Тиёдо сидел у огня и никуда не смотрел, кроме как на яркие языки пламени. У его ног буйствовала трава и сидела лиса. Он улыбался. Ичиго присел рядом, но одомашненное животное не испугалось. Мужчина прижал к себе мальчика и почувствовал, как тот начал дрожать, а потом всхлипывать. И все же он был ребёнком — слабым и невинным. Куросаки ничего не говорил, только прижимал к себе сына. Именно сына… Это стало понятно без лишних слов и объяснений с первого взгляда.
— Как давно её не стало? — спросил Ичиго.
Тиёдо отстранился и ответил:
— Храм и иву сожгли полгода назад.
Ичиго вздрогнул. Видимо, в тогда время ему и приснился кошмар. Он вопросительно посмотрел на Тиёдо: искал его глазах ответ. Все понемногу складывалось в единую картину. Куросаки снова вздрогнул. Отгадка пришла сама собой. Все складывалось вокруг алтаря и ивы. Ичиго негромко сказал:
— Она и была духом ивы… Но как такое может быть? Я же прикасался к ней, к ее телу, слышал голос, ощущал запах…
— Может, судьба связала вас ещё тогда, когда ты ступил на поляну?
Мальчик усмехался, он был доволен. Ичиго ещё долго сидел у костра, обдумывая все произошедшее в жизни. Голова спящего сына лежала на его коленях, и Куросаки дрожащей от волнения рукой несмело погладил мальчишку по рыжим волосам.
В ту ночь небо было звёздным. Мужчина думал об Орихиме. Он все ещё не мог поверить, что его любимая оказалась духом. Возможно, именно поэтому, не имея тесной связи столь долгое время, Ичиго забыл о ней. Куросаки попытался вспомнить легенды и мифы, где судьба связывала человека и духа. Но на ум ничего не приходило. Неужели, Орихиме сама пожелала, чтобы он забыл её? Может, потому, что находился слишком далеко от любимой? Может, его не было рядом с ней слишком долго? Их связь оказалась слишком сильной, но в тоже время хрупкой. И Ичиго не мог объяснить эту несовместимость. Так уже случалось, когда однажды в прошлом он уходил за материалами, а Орихиме очень просила любимого не задерживаться. По возвращению он находил её бледной, словно что-то причиняло девушке огромную боль. Её кожа становилась холодной, если Куросаки долго не прикасался к ней.
Солнце вставало медленно, и в его лучах в траве блестела роса. Она была похожа на редкие драгоценные камни. И вместе с тем лес просыпался. Когда Ичиго открыл глаза, лиса уже убежала с поляны, Тиёдо тоже куда-то пропал. В сердце мужчины поселилась тревога, но тут же исчезла: мальчик появился возле ивы, держа в руках дикие цветы, и положил их у импровизированного надгробия. Ребенок посмотрел на отца и сказал:
— Мне сегодня мама приснилась, она сказала, что будет ждать, а ее сердце навсегда принадлежит только нам…
— Я знаю, она и ко мне приходила.
Куросаки Ичиго улыбался.
