Когда свет здесь станет ярче

Диппер думает, что ему хотелось бы нарисовать портрет Билла углём. Контрастом обозначить высокие скулы и подчеркнуть хищную заострённость черт; бархатистостью тёмных штрихов выделить игру светотени на выразительном гротескном лице. Пальцы ломит от усталости, когда он оставляет на картине последний мазок кисти. В комнате неуютно, блёкло и холодно; часы показывают семь утра, и сидящий чуть поодаль Билл смотрит на повёрнутый к нему мольберт бесстрастным взглядом. — Посредственно, Сосновое Деревце, — говорит он. — Совсем не твой уровень. Или это действительно всё, на что ты способен? Затянувшись, выпускает струйку сизого сигаретного дыма между тонких губ. Дым лениво тянется к потолку, где стынет и тает. Бледное утреннее солнце бьёт в закрытые окна, слепит, кидает на стену полупрозрачные золотые блики. Отражения солнечных брызг пляшут у него в глазах. Диппер думает, что так и не сумел должным образом передать эту пляску искр в контрасте с немигающим змеиным взглядом, и Билл, точно прочитав эти мысли, смеётся. Смех звучит сухо и лающе, — вязнет в горьком прокуренном воздухе, пока он тушит сигарету о грязно-серый диванный подлокотник. — Ты можешь лучше, — резюмирует, не дождавшись ответа. Ничуть не стыдясь своей наготы, неторопливо поднимается с дивана и тянется к брошенной на пол одежде. И лишь тогда, застегнув молнию на джинсах, улыбается, демонстрируя белозубый плотоядный оскал. — Я знаю, что можешь. Но ты потратил на это три ночи, — короткий кивок в сторону мольберта, — и всё равно нарисовал дешёвку. Он щурит бледно-жёлтые глаза, и Диппер, отвернувшись, заставляет себя проглотить язвительный ответ. Он знает, что Билл прав, но исправить это не в силах: в конце концов, проблема не в нём. Всё дело в чёртовом Билле Сайфере, рисовать которого — сущее проклятье, а не рисовать ещё тяжелее. В запертом ящике стола лежит множество карандашных набросков: и этот же хищный прищур миндалевидных глаз, тонкие бледные губы, едва уловимая в дрогнувшем краешке рта улыбка. И широкие плечи, и разлёт скульптурно вылепленных ключиц, и профиль, и руки, которые могли бы быть руками музыканта или, чем чёрт не шутит, художника — на самом деле, Диппер не представляет, чем Билл занимается вне их учебной студии и вне этой квартиры, где они встречаются вот уже в третий раз; он вообще не знает о Билле ни единой детали, кроме разве что тех черт, что сам с маниакальной жадностью пытается запечатлеть на бумаге. Они познакомились в университете; с тех пор, как Билла представили одним из натурщиков на следующий семестр, Диппер не мог рисовать никого другого. Он изображал Сайфера с упорством одержимого — в учебное и свободное время, на холстах, на бумаге, салфетках в кафе, магазинных чеках. На чём угодно, и всё никак не мог передать то самое, живое и острое, ставшее наваждением и зацепившее его с первого взгляда. Рисунки, технически качественные, оставались пустыми и этой неполноценностью доводили его до настоящего исступления. А потом Билл подошёл к нему — сразу после очередного рисунка с натуры — и предложил поработать вместе. Наедине, вне учебной аудитории. Диппер согласился, потому что просто не мог ответить «нет». Это, вероятно, и было его главной ошибкой. Билл с рисунка глядит, чуть нахмурившись. Уголки губ опущены; взгляд кажется преувеличенно серьёзным и самую малость — усталым. Светлые волосы растрёпаны. Приглушённый свет ночника в углу скрадывает заострённость черт, окрашивает рыжим длинные ресницы и мягко лижет лунку между ключицами. Диппер качает головой и отворачивает мольберт к стене. Он подходит к Биллу, который с готовностью отодвигается в сторону, уступая ему место на диване. — Сигареты остались? — Ты разве куришь? — Билл насмешливо вскидывает брови. — Да ты полон сюрпризов, Сосновое Деревце. Надо же. Забрав зажжённую сигарету у него из рук, Диппер делает первую затяжку. От едкого прогорклого дыма горло с непривычки дерёт сухостью, зато тупая боль, бьющая в виски, отходит на второй план. — Это неплохая картина, — говорит немного севшим голосом. — Если судить объективно. Просто получилось совсем не то, чего я ожидал. Снова. Это не ты, понимаешь? Скучное портретное сходство, и только. Диппер определённо не готов к тому, что натурщик в ответ приблизится к нему и шепнёт, проводя прохладными пальцами по открытой шее: — Значит, попробуем ещё раз. От улыбки в его тоне ноюще и горько тянет под рёбрами. Диппер оборачивается и смотрит Биллу в лицо. Тот заявился несколько часов назад без предупреждения, уже затемно, с полупустой бутылкой вина в руках, в расстёгнутом, не по погоде тонком пальто. У Билла были искусаны губы — на нижней припухла рдяная ранка, — а шея, неприкрытая шарфом, оказалась украшенной мелкими тёмными следами. Билл широко улыбнулся ему с порога, поставил бутылку на столик в прихожей, и Диппер поймал себя на мысли, что глядеть на него такого — разморенного, заласканного, зацелованного кем-то другим — попросту невозможно. Он так и не смог зарисовать ни одну из этих отметин. Билл обнимает его за талию и медленным, уверенным жестом проводит ладонью вниз до пояса джинсов. Горло сжимает невидимой ледяной ладонью, и табачный дым густо увязает в выдохе. Диппер думает: он хотел бы нарисовать Билла акварелью. Покрыть его тело размытыми переходами оттенков, изобразить бледное золото глаз и пурпур, и сталь, и сирень на светлой коже. Мазками кисти поставить на нём собственные метки — полупрозрачные пятна краски поверх нынешних некрасивых, грубых следов. — Знаешь, в чём твоя главная проблема, малой? Ты тратишь себя впустую, — Сайфер склоняет голову к плечу. — Мыслишь скучными двухмерными образами, тогда как внутри у тебя — целая вселенная. — Я не в настроении для таких разговоров, Билл, — возражает Диппер. — И вряд ли когда-нибудь буду. А тебе, между прочим, совсем не идёт изображать из себя экзальтированного романтика. — Не веришь? — растягивает губы тонкой, сухой улыбкой. — Понимаю. Но я абсолютно серьёзен, Сосенка. Я бы даже мог показать тебе, если бы ты попросил. Такого Билла, накрывающего его колено ладонью и горячо, щёкотно выдыхающего на ухо смешок с прогорклым запахом сигаретного дыма, Диппер жуть как хотел бы нарисовать маслом. Выразительным колоритом показать каждую линию гибкого стройного тела; плотной густой текстурой выделить скулы, колени, выступающие косточки на запястьях. Изобразить жёлтым кадмием волосы и глаза, красным — каждую из отметин, оставленных на нём чужими губами. Он как раз обдумывает эту тяжёлую, предательски обидную мысль, когда тёплый язык касается его мочки. Влажно ведёт по самому краю ушной раковины и быстро, юрко забирается кончиком внутрь. Диппер вздрагивает, не пытаясь отстраниться, а когда Билл обхватывает его плечи, поворачивает к себе лицом и приближает губы к губам, не касаясь, но проглатывая удивлённый выдох, согласно шепчет: — Покажи. От недостатка сна в голове звеняще и пусто; под ложечкой неприятно тянет, и Дипперу паршиво и в то же время до одурения хорошо, а в горле саднит, когда он пытается сделать жадный глоток воздуха. Он завороженно глядит, как Билл подходит к его письменному столу и принимается искать что-то в выдвижном ящике. Когда же возвращается — с чёрной пластиковой коробкой в руках — Диппер окончательно перестаёт что-либо понимать. — Будем расширять рамки твоего восприятия, — ухмыляется Сайфер. — Начнём, пожалуй, с малого. Он садится прямо на пол, ставит коробку рядом и ловит Диппера за руку. Тянет на себя, вынуждая слезть с дивана и устроиться между его разведённых ног. Диппер упирается коленями в жёсткий паркет и растерянно наблюдает за тем, как Билл стягивает с плеч незастёгнутую рубашку. — Хочешь, чтобы я начал рисовать прямо на тебе? — до него, наконец, доходит. — Билл, я не... Пальцы смыкаются на его запястьях и не позволяют отстраниться. Билл усмехается, лукаво глядя из-под светлых, почти белёсых ресниц: — Просто попробуй. Диппер кивает почти неосознанно. Он всё ещё считает, что это бессмысленно и по-детски глупо, но всё-таки тянется к коробке, откуда достаёт, не глядя, тюбик белой масляной краски. Этот цвет подходит безупречно, и Диппер неспешно откручивает пластиковый колпачок. — Мне нужны кисти. — Кисти — это скучно, — фыркает Сайфер. — У тебя восхитительные руки, Сосна. Ими и пользуйся. Он не закрывает глаза и даже не улыбается, когда Диппер выдавливает на подушечки пальцев немного краски и осторожно тянется к его лицу. Густая белая линия идеально ложится поверх подёрнутой золотистым загаром кожи. Диппер очерчивает краской контур острой скулы и поднимает край полосы к виску. На второй щеке пальцы скользят уверенней. Билл наблюдает за ним цепким взглядом, но Диппер уже не смущён и не отводит глаза. Симметричная линия обрамляет абрис скулы, делая лицо Сайфера, и без того по-хищному выразительное, на вид совершенно нечеловеческим. Солнечно-жёлтый кадмий повторяет разлёт бровей и ведёт вертикалью по высокому лбу вплоть до линии роста волос. Белоснежный штрих проглатывает ямку подбородка под нижней губой. Диппер замечает: когда его пальцы, перепачканные красками, приближаются к губам, Билл сглатывает и цепенеет. От этого зрелища его пуще прежнего бросает в жар, и энтузиазм, растущий с каждым красочным мазком, скрадывает собой все прочие мысли, и он спешно отыскивает в коробке тюбик с угольно-чёрным маслом. Сразу по три полоски на обе стороны — чернильные желобки от мочки уха до переката плеча — украшают открытую шею. Большой палец касается острой ключицы и ведёт вверх, протяжно и медленно, оставляя на ней густую, плотную пурпурную полосу. Кожа Билла на ощупь горячая, и Диппер ощущает его напряжение даже через джинсовую ткань, когда опирается чистой ладонью о чужое бедро, чтобы склониться ниже и в точности повторить на другой стороне этот яркий изгиб. Он несильно сжимает пальцы, и Билл, вцепившись в его запястье, шипит сквозь крепко стиснутые зубы. В другое время Диппер, вероятно, смутился бы и отшатнулся как можно поспешнее. Но то, что происходит сейчас, похоже на странное наваждение, и он охвачен азартом, и потому всё, что он делает, это тихо смеётся и толкает Сайфера в грудь, заставляя лечь на паркет. Билл, к его удивлению, слушается. Ради удобства Диппер перекидывает ногу через его бёдра и садится сверху. Он видит и чувствует, что Билл возбуждён, и, чёрт, у него у самого стоит так, что желание из приятной волнующей тяжести становится садняще-болезненным. Но Диппер ещё не закончил, и останавливаться на достигнутом он не собирается. Его пальцы повторяют изгибы знакомого до последней линии тела. Касаются, не изучая, но воскрешая в памяти. То, что Диппер рисовал десятки, сотни раз, на этот раз предстаёт перед ним в совершенно ином свете. Это уже не рисунок, но холст. Новая форма, новое содержание; чёртов Билл Сайфер смотрит на него потемневшим голодным взглядом, и Диппер думает, что ещё никогда не рисовал ничего прекраснее. Гладкая кожа пышет жаром; тонкие алые дуги расчерчивают грудь, и Билл, не сдержавшись, тихо и хрипло стонет, когда подушечки пальцев проходятся по отвердевшим соскам. Снежно-белый мазок заполняет лунку между ключицами. Вдоль жилистых рук стекают, истончаясь к запястьям, смоляные узоры. Диппер, ничуть не заботясь о собственном внешнем виде, перед использованием нового цвета стирает уже ненужные краски о подол собственной футболки. Примеряясь, проводит ребром ладони вдоль выступающих рёбер. Под рёбра ложится ультрамариново-синий. Безвкусное сочетание цветов и формы создаёт хаос, сумбур, и Диппер любуется Биллом до больного, щемяще-острого замирания сердца, до горького кома в горле, когда украшает тёмным изумрудным кружевом его поджарый живот. Пальцы скользят, танцуя, сводят тонкие линии на нет и соединяют их с синим. Краска смешивается и покрывает тело Сайфера, который сжимает кулаки с такой силой, что костяшки становятся белыми, узорчатой причудливой паутиной. Такие же, как на скулах, белоснежные полосы повторяют выпирающие подвздошные косточки. Диппер думает, что каждую из этих линий ему хотелось бы провести не красками, но собственным языком. Вылизать, обласкать, накрыть следы на коже Билла, оставленные кем-то другим, собственными метками, поцелуями и укусами заместо яркого масла. Он почти уверен в том, что Билл будет не против. Одна только мысль об этом может свести с ума. Рисунок почти закончен, когда Диппер, у которого от желания уже темнеет перед глазами и трясутся руки, берёт левую ладонь Билла в свою. Пальцы, покрытые чёрной краской, обводят запястье кольцом и рисуют на тыльной стороне ладони яркий золотой треугольник. Из-за их неспешных, упоительно лёгких движений Билл крупно вздрагивает и с шумом втягивает воздух, и от этого звука и открывшегося вида Диппера ведёт сверх всякой меры. Уже слабо понимая, какого чёрта он творит, Диппер берёт Сайфера за правую руку. Едва касается губами, жмётся горячим ртом к внутренней стороне запястья, чувствуя специфический запах краски, и влажно, широко проводит языком вверх до самого конца. Одновременно с этим Диппер подаётся вперёд, так, что твёрдый член Билла сквозь джинсовую ткань упирается ему в ягодицы. Трётся, провоцируя, и закрывает глаза, когда Билл с силой сжимает его бедро и с нажимом касается губ сразу двумя пальцами. Понятливо кивнув, Диппер берёт их в рот. Вылизывает и посасывает, стараясь ощутить языком каждую косточку и каждый сустав. От Билла резко пахнет масляными красками и табаком; Билл садится на полу и сжимает свободной рукой заднюю сторону его шеи, фиксируя голову. В отражении жёлтых, как кадмиевые узоры на нём, глаз, Диппер мимолётно ловит собственный одурманенный, пьяный взгляд. Билл проталкивает пальцы глубже, давит подушечками на язык так, что Дипперу с трудом удаётся подавить рвотный рефлекс, но уже в следующую секунду он забывает обо всём и плавится, теряет себя в ощущениях: ладонь Сайфера передвигается с шеи ниже, забирается под футболку, по очереди сжимает, вырывая несдержанный сдавленный всхлип, соски и, наконец, спускается к натянутой до предела ширинке. Ощерившись недоброй, острой улыбкой, Билл извлекает пальцы у Диппера изо рта, тянется к пряжке на его ремне и выдыхает в его жадно приоткрытые губы: — Я всегда знал, что из тебя выйдет толк, Сосновое Деревце. А потом он целует Диппера — голодно и напористо — и блёклую комнату, наполненную клубами сигаретного дыма, впервые за долгие месяцы заливает живым и ярким разнообразием цвета.