До британских морей и чуть дальше

И все должны мы Неудержимо Идти в последний смертный бой!

Только Петренко и главный тренер сборной Коровин знали, чего стоит Меркулову "этот балаган". Балаганом его идею Петренко же и назвал, а Коровин сказал, что Меркулов сошел с ума и подобная выходка дорого ему обойдется. — А вы помните, дядь Слава, как они по больным ногам бьют, зная о травмах? — угрюмо спросил Меркулов. — А они узнают. Эта ваша "нижняя половина тела" никого не обманет. Он сидел на больничной койке в отдельной палате, его правая нога была забинтована от бедра до середины голени, под бинтом — полтора десятка швов после тяжелой операции. — Мы предъявим протест в дисциплинарный комитет, — начал Коровин, но даже Петренко посмотрел на него со снисходительным сожалением. — Поздно будет, — отрезал Меркулов, — когда они меня из строя выведут. Много Старовойтова слушали с его протестами? Или, может быть, Сафронова? Помогло кому-то? Коровин упрямо покачал головой. — Я запрещаю, Саша, — сказал он, раздувая ноздри. — Я не вызову тебя в сборную. — Вас не поймут, — вклинился Петренко. — Саня к сентябрю точно будет в форме. — Я ему сам ногу сломаю, — пообещал в сердцах Коровин, но видно было, что он сдается. — Вячеслав Андреич! — надавил Меркулов, чувствуя слабину. — Вы же понимаете, что значит сейчас для Союза эта Суперсерия! Коровин вздохнул. Напоминание о политическом значении турнира ему не понравилось, но возымело действие. — Саша, если ты получишь осложнения, я себе никогда этого не прощу, — подытожил Коровин, вставая. — Ладно. Я поговорю с врачами, но смотри сам. Я поддержу тебя в любом случае. Меркулов смотрел. Его идея, которая так не понравилась Коровину, была проста как пять копеек: не хочешь, чтобы тебя разоблачили — скажи полуправду. Да, сломал. Да, тяжелая операция. Да, будет долгий реабилитационный период. Спросите врачей, я разрешаю. Ненужный каркас на левом колене отлично отвлекал внимание от слегка раздутого правого, туго забинтованного под брюками. Меркулова беспокоило только одно: слишком много людей уже знает или узнает правду по долгу службы. Слишком много. А вероятность саботажа никто не отменял. Но он понятия не имел, как себя от этого обезопасить. И, конечно, он не справился бы без Петренко. Игорь дежурил у него так, словно Меркулов был его любимой женой, под полой таскал ему пиво и конфеты "Мишка на севере", сопровождал на процедуры, и Петренко же забирал его из больницы. — Готовься, — предупредил он, выкатывая кресло Меркулова в холл, и они оба зажмурились от вспышек, Меркулов прикрылся рукой. — Александр, пять минут для ТНВ!.. — Александр, насколько тяжелая травма?.. — Александр, ходят слухи, что вы все-таки будете участвовать в Суперсерии!.. — Да, я буду, — громко сказал Меркулов, легко перекрывая своим голосом общий шум. Журналисты притихли, слушая. Петренко подал костыли, помог встать, и Меркулов навис над толпой, даже не пытаясь выделить хоть одно конкретное лицо, они сливались для него в сплошную шевелящуюся массу. Меркулова замутило, он наклонился к ближайшему микрофону и повторил: — Я буду участвовать в Суперсерии. К сентябрю я буду в полном порядке. — Ваша нога выглядит не очень-то хорошо! — выкрикнул кто-то, указывая на титано-брезентовый каркас. — Я с ней поговорю об этом, — пошутил Меркулов. — Обещаю, в сентябре она понравится вам больше! Его оставили в покое, задали еще пару общих вопросов о том, как он оценивает прошедший сезон, и отпустили. Петренко помог ему дохромать до своей "волги", и уже из машины Меркулов позвонил Коровину. — Ну как, дядь Слава? — жадно поинтересовался он. Коровин, наблюдавший за ним из окна второго этажа, неохотно ответил: — Убедительно. Плечи ровнее держи, правое задирается. — Ага, — Меркулов кивнул. — Учту. Спасибо, дядь Слава. Коровин молча отключился. — Ты уверен, что действительно хочешь так рисковать? — спросил Петренко, глядя на Меркулова в зеркало. Тот поднял голову. — Что бы ты сделал на моем месте в тринадцатом? — парировал он хмуро. — Игорь, блядь. Полтинник Суперсерии. Ты понимаешь, что это будет? — Я-то все понимаю, — спокойно отозвался Петренко. — Потому и спрашиваю. Я считаю, что ты прав. И я бы сделал то же. — Ты уже сделал, и у тебя-то похуже было, — Меркулов глубоко вздохнул. — Всё. Кончили меня жалеть. — А кто жалеет? — хмыкнул Петренко, помедлил и все-таки спросил еще: — Ты ради себя или ради Илюхи это делаешь? На этот раз Меркулов вообще не ответил, уставился в окно, машинально потирая ноющее колено. — Левое, — напомнил Петренко. Меркулов переложил руку. Петренко отвел его в квартиру, посмотрел, как он мечется на костылях от стены к стене, и вздохнул, сказал: — Сань, постарайся не свернуть себе шею без меня. Я за вещами съезжу и вернусь. Поживу у тебя пару недель. — Не надо, — Меркулов оглянулся. — Я справлюсь. Петренко сложил руки на груди. — Саша, — начал он терпеливо. — Илья не приедет. Я тебе больше скажу: если он приедет, ты же первый его на порог не пустишь. — Мне не надо, чтобы мне сопли вытирали! — огрызнулся Меркулов, сбавил тон, буркнул: — А ты же его знаешь. — Знаю, — подтвердил Петренко. — Поэтому поживу у тебя я. Еды привезти какой-нибудь? — Водки привези, — попросил Меркулов. — И извинись за меня перед Анжелкой. В больнице ему казалось, что он довольно ловко садится, пользуясь только одной ногой, но диван дома оказался значительно ниже, и Меркулову повезло, что он вовремя выпустил костыль и тот не ударил его по зубам. Меркулов поморщился, и выматерился, и выматерился еще раз, когда понял, что сделал ошибку: сел, оберегая правое колено, тогда как на самом деле он не мог себе этого позволить даже дома, чтобы ненароком не перепутать на людях. Он зажмурился, посидел так несколько секунд, и встал, и сел снова, вернее, попытался сесть, перенеся весь вес на правую ногу. Колено сложилось, как плохой домкрат, и Меркулов рухнул на ковер, едва успев повернуться боком. — Твою мать, — выговорил он, перекатываясь на спину. Вставать больше не хотелось. Меркулов лежал на полу, разглядывая потолок, потом подумал о телефоне, но тот остался на стеклянном столе в полутора метрах, совершенно недосягаемом на данный момент. Меркулов посмотрел на него и мимолетно порадовался, что упал не на стол: нелепо вышло бы, Петренко же просил не сворачивать себе шею. Да и Илье совершенно не понравились бы шрамы на лице Меркулова. То есть, если бы это вообще имело значение. Меркулов не знал, что он чувствует к Остапчуку. Петренко хорошо было говорить: "Ты делаешь это ради Ильи", но в глубине души Меркулов радовался, что Игорь не развивает эту тему: он не знал, что ответить, если Петренко спросит, например: "Зачем ты это делаешь?" Но Меркулов мог только сказать, почему. Потому что Остапчуку было это нужно, вот почему. Он всегда радовался, когда они встречались с Меркуловым в сборной, говорил, что устает от противостояния армейских клубов, а потому Меркулов даже подумать не мог о том, чтобы пропустить Суперсерию, где будет играть Илья. Тем более — юбилейную. Формально, правда, сама Суперсерия юбилейной не была, пятидесятым был год с первого турнира, но и этого хватило, чтобы она привлекла к себе бешеное внимание как в Канаде, так и в Советском Союзе. Реклама шла с марта, строились планы, публиковали расписание матчей, заключали пари на составы сборных; все билеты были забронированы и большей частью выкуплены, найти номер в гостинице на конец сентября даже по блату не представлялось возможным ни за какие деньги. Петренко твердил об этом весь сезон, но Меркулов знал и без него: участники этой Суперсерии попадут в историю. Меркулов хотел там быть. Кто бы не хотел?.. Но Меркулов хотел и того, чтобы эта Суперсерия не стала в результате его последним турниром, а что вместо этого делал?.. Он собрался с духом, приподнялся, на руках подтянулся на диван. Колено болело лишь немногим сильнее, чем ушибленные локти, так что за таблетками Меркулов не полез, взял костыли и неловко встал, намереваясь к возвращению Петренко сообразить какой-нибудь ужин. Игорь, к его удивлению, действительно купил "Столичной". — Сегодня бухаем, — сказал он, выставляя на стол бутылку и выкладывая бумажные пакеты. В кухне интенсивно запахло жареной курицей и солеными огурцами; вторую бутылку Петренко сунул в морозильную камеру холодильника. — Нарушать, так по полной? — хмыкнул Меркулов. — Я как чувствовал, картошку сварил. — Отлично! — Петренко потер руки. — Сейчас все порежем, и поехали. Только дай сюда телефон сразу. Меркулов мотнул головой. — Там, в комнате. Это была одна из тех вещей, за которые Меркулов был ему признателен: Игорь не давал ему под градусом звонить или писать Илье. Только благодаря его контролю Меркулов до сих пор не наделал глупостей, вообще ничего не сделал. Познакомились они давно, но все-таки позже автомобильной аварии, едва не отправившей Петренко на тот свет весной далекого две тысячи тринадцатого. Тогда Петренко провел в больнице месяц, и втихаря судачили, что он не жилец уже, хотя в новостях и писали, что "улучшения налицо" и "прогнозы хорошие", но Игорь выжил, поднялся на ноги и в сентябре уже вернулся к тренировкам, вернулся настолько успешно, что в феврале следующего года его вызвали в сборную на домашнюю Олимпиаду. Тогда его Меркулов и запомнил, зауважал и первым подошел поговорить, когда они встретились в сборной шестнадцатого года, а в семнадцатом Петренко обменяли в ЦСКА, где уже играл Меркулов, и они подружились по-настоящему. — Анжела не обижается? — спросил все-таки Меркулов. — Что она, не человек, что ли? — Петренко пожал плечами, одновременно нарезая ломтиками плавленный сырок. — И потом, Сань, сейчас кому угодно скажи, что надо что-то сделать ради Суперсерии... Думаешь, Анжелка в этом отличается от остальных? Меркулов покачал головой, но не успел возразить, что это не повод на пару недель оставлять молодую жену, и без того нечасто видевшую мужа в сезоне, потому что зазвонил домашний телефон. Петренко дернулся, мол, давай отвечу, но Меркулов сам доковылял до стены, снял трубку, привалился плечом, уменьшая нагрузку на ноги. — Ладно, ты действительно дома, — оценил Коровин. — Запомни: сам о своих травмах никому ничего не говори. Все диалоги — только через меня. Если я по какой-то причине совершенно недоступен, жди, пока не стану доступен. Это понятно? — Да, Вячеслав Андреич, — подтвердил Меркулов. Дружеское "дядь Слава" не казалось ему более уместным, и, видимо, Коровину тоже. — С врачами сборной и ЦСКА будет разговаривать товарищ Ерёменко, — пояснил Коровин. — Думаю, тут саботажа не будет. Но сам держи рот на замке. И Игорю передай. — Да, Вячеслав Андреич, — повторил Меркулов. При упоминании политрука Ерёменко ему стало немного не по себе, словно он где-то проштрафился; он повесил трубку и поделился с Петренко: — Дядь Слава натравил на врачей Ерёму, чтобы молчали. — Вот и отлично, — кивнул Петренко. — Значит, трёпа не будет, а остальное зависит только от нас. — От меня, — поправил Меркулов. — От нас, — Петренко взглянул на него с укоризной. — Сань, помнишь, в чем сила команды? — Еще лекции мне почитай, — фыркнул Меркулов. Он обернулся, когда в комнате зазвонил сотовый, но вставать не стал: с Коровиным он только что разговаривал, остальные перебьются. Петренко покосился на него, вытер салфеткой мокрые руки и пошел в комнату сам, принес телефон, сказал, отдавая: — Твой. — Да понятно, что мой, — начал Меркулов и осекся, сообразив, что Петренко имел в виду не его телефон, а его — кого?.. Потому что звонил Остапчук. — Отвечай, — поторопил Петренко. Меркулов посмотрел на него, на телефон, занес палец над кнопкой, но не нажал. — Саня, ответь, — снова сказал Петренко, но совет утратил актуальность: телефон замолчал. — Ну что же ты?! Он с искренней досадой махнул рукой и вернулся к сырку и огурцам. Меркулов протянул руку, не глядя отщипнул кусок курицы, прожевал и проглотил. Сотовый в его ладони помигал несколько секунд экраном и погас. Второй раз Остапчук не перезвонил. — Мой — кто? — спросил Меркулов. Петренко промолчал, разлил по первой, расстелил на цветастой клеенке традиционную газету, поставил на нее обе разделочные доски. — Давай, Сань, — велел он, передавая Меркулову мгновенно запотевшую хрустальную стопку. — Чтобы все были здоровы. — Актуально, — согласился Меркулов. Петренко же возил его на реабилитационные процедуры и в зал, где сдавал на руки врачу и Рожкову, тренеру ЦСКА по физической подготовке, отозванному ради Меркулова из отпуска. Вызов Рожкова ничуть не обеспокоил, он всегда готов был провести с командой лишний час, день или месяц, а вот разговор с Ерёменко обидел до такой степени, что Рожков пожаловался самому Меркулову. — Саша, ну разве я не понимаю?! — сказал он, правда, шепотом и с оглядкой на пустой зал. — Ты нам нужен, конечно, мы должны тебя обезопасить, почему этот... этот мне козьи морды строит, словно я на жалованье у Канады состою? — А вы не обижайтесь, дядь Дим, — посоветовал Меркулов с пониманием. — У нас тут всех своя работа: я обязан ноги ломать, вы — учить меня больше так не делать, а товарищ Ерёменко — всех подозревать. Должностная инструкция обязывает! Рожков посмеялся, но видно было, что давление Ерёменко все-таки задело его до глубины души. Остапчук больше не звонил, а Меркулов не решился перезвонить ему сам: не придумал предлог. — Дурак ты, — отреагировал на это Петренко. — Чего ты ждешь-то? Шанс упустишь, потом локти себе обкусаешь! — Ты о чем? — Меркулов насупился, поморщился от того, как засосало под ложечкой. Петренко сплюнул и снова махнул рукой. Дорогущие препараты для Меркулова спецсамолетом из Японии привез Коровин, сопровождал которого все тот же Ерёменко. — Здравия желаю, товарищ капитан, — растерялся Меркулов, пытаясь одновременно встать и отдать честь и спохватываясь, что на нем не то, что пилотки нет — на нем по форме только черные носки, а Ерёменко, несмотря на летнюю жару, одет как положено и застегнут на все пуговицы. Коровин в гражданском смотрел на своего спутника неодобрительно, но, разумеется, ничего не говорил. — Сидите, товарищ младший лейтенант, — остановил его Ерёменко, снял фуражку. — Вы на больничном, забыли? — Забыл, — признался Меркулов, хотел улыбнуться, но передумал: присутствие политрука не располагало. Несколько минут Ерёменко расспрашивал его о больнице и операции, потом полюбопытствовал: — Говорят, товарищ Петренко с вами сейчас проживает? — Так точно, — казенно ответил Меркулов, добавил: — Помогает, мне пока тяжеловато. — Хорошо, — Ерёменко кивнул. — Помощь боевому товарищу — это правильно. Стоящий у него за спиной Коровин закатил глаза, сказал, когда Ерёменко наконец угомонился и ушел: — Не бери в голову, Саша, он от тебя без ума и ставит твое возвращение в сборную на первое место. Тоже волнуется. Хочет, чтобы ты снова капитанил. — Какое мне капитанство, — поморщился Меркулов. — Плохо все, дядь Слава. Вообще ноги не работают. — Заработают, — пообещал Коровин. — Сейчас начнем тебе интенсивную терапию, будешь в августе мне кросс по пересеченной местности сдавать. — Зато я шестнадцать раз подтягиваюсь, — без энтузиазма похвастался Меркулов. — Значит, на руках бегать будешь, — отозвался Коровин. — Хватит ныть, Саша. Радоваться надо, что противопоказаний у тебя нет. Он похвалил Меркулова потом, проведя с ним полтора часа в зале. — Все будет, — произнес он негромко, беря Меркулова за плечо. — Ты сможешь, Саша. Если кто и сможет, то только ты. Меркулов повторял про себя его слова, когда становилось совсем тяжело. Японские препараты и впрямь подействовали на сустав отлично, но у Меркулова развилась аллергическая реакция, и прежде чем методом проб и ошибок подобрали подходящую дозу, Меркулов с отекшими словно с похмелья глазами успел попасться на глаза корреспонденту "Советского спорта". В газету снимок не пропустили, кто-то (возможно, Ерёменко) вмешался по партийной линии после запроса главного редактора и официальный скандал предотвратил, но через несколько часов Меркулову перезвонил Коровин. — Саша, просто ни на что не реагируй! — приказал он. — Слышишь? Ни на что! Не поддавайся на провокации, пусть говорят, что хотят, твое дело — лечиться и работать! — Вы о чем, дядь Слава? — не понял Меркулов. — И в Интернет не выходи! — запретил Коровин на прощанье и повесил трубку. Конечно же, Меркулов немедленно придвинул к себе планшет, уже догадываясь, что увидит. Увидел он, правда, гораздо меньше, чем ожидал: снимок рискнули опубликовать всего два или три новостных портала, причем один — без комментариев, а на другом скромно подписали, что "Александр Меркулов выглядит не слишком хорошо после терапии". — Еще бы, — Меркулов шмыгнул носом, добавил беззлобно: — Козлы. Петренко с ним не согласился. — С другой стороны, это хорошо для нас, — заметил он. — Наверняка фотка уже за бугор ушла. Пусть разбираются там. Чем хуже они о тебе думают, тем лучше для нас. Меркулов угрюмо посмотрел на него, но промолчал. Ему не понравилось то, что сказал Игорь, но он ничего не мог — и не собирался — с этим делать. Это просто этап информационной войны, такой же, как его собственная показуха с травмированной ногой. — Лед приложи, — посоветовал Петренко и сам принес из холодильника два куска курицы в целлофане. — К утру спадет. Он спал на раскладном диване в одной комнате с Меркуловым, чтобы быть наготове, если Меркулову что-то понадобится, но Меркулов выматывался и засыпал, едва Петренко выключал свет, и только после этой фотографии они впервые поговорили, уже лежа в кроватях. — Илюха не звонил больше? — спросил Петренко. — А должен был? — Меркулов не удержался и вздохнул, чувствуя себя уязвленным. — Да мог бы. После таких-то фоток, — Петренко тоже вздохнул, перевернулся набок, чтобы видеть Меркулова. — Я вот тут думал, Саня: ты кого бы в сборную позвал в сентябре? — Я-то при чем? — отперся Меркулов. — А ты предположи! — настаивал Петренко. — Ну, давай! Человек пять хоть. Кому ты доверишь такое? Меркулов задумался и невольно представил, кого бы он хотел видеть в своей команде как капитан. — Витьку Шумакова, — начал он медленно. — Сильный край, динамичный. Потом, Серёгу Мазина, конечно. В центры — Саню Тягача, без него вообще никуда. В защиту — Белого и Акулова Илюху, наверное. Не, Илюху не надо, лучше Барикова Женьку из "Магнитки". — Все?.. — уточнил Петренко, когда Меркулов замолчал. — Скучный выбор-то. Давай добавлю: в защиту Корнилова и к нему Грызлова, а в нападение — Серёгу Рябинина, Илюху твоего и Жеку Артемьева. Как тебе? — Нормально, — Меркулов думал, что проглотил это "твоего", но не сдержался все-таки, огрызнулся: — Что ты к нему все цепляешься?! Он не мой! Петренко как будто ждал такой реакции. — А ты бы хотел? — помолчав, спросил он. — Ты о чем?! — Меркулов приподнялся на локте. — Игорь. Ты что несешь вообще?! — Брось, Саня, — Петренко тоже привстал. — Давай начистоту. Я тебя шестой год знаю, и за эти годы у тебя не было ни одной бабы, зато Остапчук то, Остапчук это, Остапчук лучший, дайте я его поздравлю, обниму и зажму в углу, делая вид, что медаль поправляю!.. Мне похуй, если хочешь знать. Но тебе-то самому как? Ты что, серьезно не замечаешь? — Я не из этих, — отказался Меркулов. — И кому другому я бы в морду выдал за такую мерзость. Петренко продолжал смотреть на него, потом пожал плечами. — Ладно, — сказал он. — Извини, Сань. Глупость сморозил. Он первым опустился обратно на подушку. Меркулов тоже лег, уставился в потолок, потом закрыл лицо локтем. — Тебе лучше завтра уехать, — посоветовал он. — И больше не приезжать. Петренко должен был спросить что-нибудь вроде: "Боишься, что приставать начну?" Меркулов в ответ должен был запустить в него подушкой. Но ничего не произошло: Петренко молчал, Меркулов лежал неподвижно. Утром Петренко уехал. Вести машину самостоятельно Меркулов не рискнул, поэтому собрал вещи и вызвал такси, еще не зная, что будет делать дальше. Он повторял про себя слова Коровина, уговаривая себя, что сможет, выдержит, справится, и старался не думать об Остапчуке и о том, что сказал Петренко. Меркулова мутило от этих мыслей. Он знал, о чем говорит Петренко, видел тех, кого Петренко имел в виду: они не походили ни на мужчин, ни на женщин, у них были замашки проституток, и с самой дешевой вокзальной проституткой Меркулов остался бы охотнее, чем с кем-то из них, а Петренко считает таким самого Меркулова?! — Вячеслав Андреич, я поживу здесь, на базе, — сказал он угрюмо Коровину. — Игорь к супруге уехал, а мне тяжеловато пока самому добираться. Коровин пристально посмотрел на него, словно догадываясь, что Меркулов что-то ему недоговаривает, но вслух одобрил: — Оставайся, Саша. Мне веселее будет. Пообедаем вместе. Он действительно зашел за Меркуловым после полудня, посмотрел, как тот качает спину. Оба колена Меркулова были в корсетах, правое, больное — в брезентовом, левое — в брезенте и титане. — Выглядит эта штука угрожающе, — указал Коровин, садясь на соседний тренажер. — На аппарат Илизарова похоже. — Ага, — на выдохе подтвердил Меркулов, медленно опуская штангу в крепления. — Это Игорь предложил. Ему Илизарова ставили, он знает. — Да, ему ставили, — Коровин кивнул. — У вас что-то случилось, Саша? — Нет, — соврал Меркулов. — Почему вы спрашиваете, дядь Слава? — Потому что, насколько я знаю Игоря, он бы тебя не оставил в такой ситуации, — Коровин встал и подал Меркулову костыли, помог подняться, посмотрел снизу вверх. — Но я не буду на тебя давить. Захочешь поговорить — просто зайди ко мне, я до выходных никуда с базы не уеду. В столовой было пусто: летом на базе оставалось человек десять, не больше. Работали кондиционер и телевизор, Первый канал передавал "Служу Советскому Союзу". Коровин чуть приглушил звук, поманил Меркулова к застеленному белоснежной скатертью столу напротив раздачи. — Садись, — велел он. — Что тебе взять? — Да я сам, — запротестовал Меркулов. — Посамкай мне еще, — перебил Коровин, крикнул: — Галя!.. Сделай два первых номера, пожалуйста! — И дополнительный компот? — ехидно спросила буфетчица Галина, появляясь в дверях кухни. — Слава, ничего не слипнется? Она увидела Меркулова и сменила гнев на милость: — Ой, Сашенька! Как дела, давай, рассказывай! — Ему — дополнительный компот, — уточнил Коровин. — И нам обоим обед, Галочка, будь другом уже. — Да все хорошо, тетя Галя, — ответил Меркулов. — Работаю вот. Он, не боящийся ни тренеров, ни политруков, ни даже генсека, всегда отчего-то трепетал перед медсестрами и работницами столовой. Петренко над ним подсмеивался, но однажды признался, что, в общем-то, понимает, и вот сейчас Меркулов по обыкновению почувствовал себя мелким нашкодившим пацаном. — Ты уж постарайся, миленький! — попросила Галина. — Мы все за тебя болеем, очень ждем, чтобы ты в Канаду поехал! — Галочка, чтобы он поехал, ему нужно хорошо питаться, — напомнил Коровин. — Ты не подскажешь, кто нас накормит? — Ой, юморист, — неодобрительно отозвалась Галина. — Сейчас все в лучшем виде сделаем. Она действительно поставила на поднос для Меркулова второй компот и щедрой рукой насыпала конфет. — Любят тебя, — притворно вздохнул Коровин, вернувшись со своим подносом, и отобрал у Меркулова одну конфету. — Как сегодня дела? Тебя укололи вчера? — Да, оба раза, — Меркулов взял ложку, посмотрел в тарелку, попробовал. — Сегодня без отеков уже. — Организм адаптировался, хорошо, — Коровин помолчал, спросил неожиданно: — Тебе скучно тут не будет одному? Может, к тебе молодежь хоть подселить? Все равно они рядом занимаются. "Красную Армию" на лето не отпускали, после юниорского чемпионата они оставались на базе, имея две увольнительных в месяц; Меркулов знал, многие говорили — "всего две", но сам он помнил по "Армии", что это было "целых две". Когда ему было шестнадцать, "Армию" тренировал как раз Коровин, и во многом именно Коровин повлиял на решение Меркулова остаться в хоккее и пробиться в Высшую, а потом и в Континентальную лигу. Но сейчас общаться с юниорами Меркулов не хотел. — Да ну их, — откровенно поморщился он. — Будут влюбленными глазами смотреть и в рот заглядывать, я ж дополнительным компотом поперхнусь. — Ну смотри, — Коровин заулыбался. — А то позвони кому-нибудь. Сделаем исключение, выпишем пропуск Артемьеву или Ушакову, кого ты больше хочешь видеть. Товарищ Ерёменко, — Коровин понизил голос, — любит тебя так же сильно, как Галочка, для тебя — разрешит. Меркулов невольно подумал об Остапчуке и нахмурился, шумно фыркнул, вспомнив слова Петренко. — Не надо мне никого, — повторил он уже с раздражением. — Обойдусь. Коровин на это ничего не ответил, только внимательно посмотрел, и Меркулову стало стыдно. — Извините, дядь Слава, — пробормотал он. Его вдруг обдало жаркой волной ужаса при мысли о том, что так думает не только Петренко. То есть, Петренко был к нему ближе всех, знал о его сомнениях, слушал его пьяные откровения, но что, если и другие воспринимают дружеское отношение Меркулова к Остапчуку таким вот извращенным образом?! Если он со своим стремлением как-то Илюху поддержать выглядит так для всех?! Меркулов сглотнул, уставился в тарелку, потеряв аппетит. — Ох, Саша, Саша, — вздохнул Коровин, наклонился над столом и погладил Меркулова по руке. — Дурачок ты. Выкладывай, из-за чего с Петренко разругался? Врать Коровину Меркулов мог не чаще раза в день, и план на сегодня уже был выполнен, поэтому Меркулов отвел глаза и шепотом сказал: — Он считает, что я — этот. Ненормальный. Ну, из тех, что... мужиков любят. Он выдавил это и замолчал, боясь посмотреть на Коровина, но тот лишь снова погладил Меркулова по руке и повторил: — Саша, Саша. Меркулов взглянул на него исподлобья. — Глупо, да? — спросил он. — Конечно, глупо, — согласился Коровин. — Нашли, из-за чего ругаться. Он что, попрекнул тебя этим? — Нет, — признался Меркулов. — Только сказал, что я, ну, ношусь с ним... с Илюхой... Он договорил имя, снова перейдя на шепот, и опасливо оглянулся, но Галина, отпустив им обед, снова ушла на кухню и болтала там с посудомойкой, а больше никого в столовой так и не было. — Остапчуком? — уточнил Коровин. Меркулов кивнул. — А ты с ним носишься? — продолжил Коровин. В устах любимого тренера это звучало совсем иначе, чем накануне у Петренко. Меркулов смотрел на Коровина и покрывался мучительным безудержным румянцем, словно старшеклассница на первом свидании. — Саша, не надо меня бояться, — по-своему понял его Коровин. — Я в любом случае на твоей стороне. По крайней мере, до тех пор, пока ты не нарушаешь закон, — поправился он. — Но сейчас ты его не нарушаешь. — Это не по-мужски, — Меркулов помотал головой. — Эти. Они не мужики. Они вообще... Я не такой. — А о ком ты сейчас говоришь? — заинтересовался Коровин. — Когда и где это ты со своим напряженным графиком умудрился встретиться с гомосексуалом так, что тебя это до глубины души потрясло? Он произнес это так легко, словно говорил о чем-то хоккейном, и Меркулов снова покраснел до слез. — Дядь Слава!.. — он оттолкнул поднос и схватил стакан, жадно выпил, едва не подавившись ягодой вишни. — Вы что?!.. Коровин задумчиво смотрел на него. — Ох, Саша, — сказал он в третий раз. — Какие же вы зашоренные, поколение некст. Вроде бы, и литература есть, и кино, и Интернет вам дали, которого у нас не было, а все одно и то же. Он потер лицо рукой и посоветовал: — Давай-ка мы с тобой пока закончим. Доедай спокойно, потом поспи и иди на процедуры. Я тебе все-таки пришлю кого-нибудь из пацанов, чтобы на подхвате были, пусть тут толкутся и шумовой фон создают, им польстит во взрослом секторе заниматься. А вечером зайди ко мне, хорошо? Поболтаем еще. Зайдешь? — Зайду, — пообещал Меркулов. Но встретил его вместо Коровина Макаров. — Привет, Сашенька, — обрадовался он. — Мы с тобой осиротели на пару дней, Славу в Кремль вызвали, к Соснину, а потом на комиссию. С ума все посходили с этой Суперсерией! — закончил он недобрительно. — А что? — нахмурился Меркулов. — Правильно же. Пятьдесят лет, Игорь Васильич! — И что? — ехидно осведомился Макаров. — Что нам это даст, кроме притока оголтелых туристов, до сих пор считающих, что у нас в магазинах нет ничего, кроме голого хлеба, а каждый второй встречный — сотрудник КГБ?.. Если только не медведь, — он фыркнул. — Саша, честь страны — это здорово, конечно, но рвать жопу, уж прости мою грубость, надо с умом. И без бюрократии. Вот зачем Слава генсеку? Что такого они могут друг друг сказать... — Игорь Васильич!.. — перебил Меркулов. — Вы чего?! Макаров махнул рукой. — Не бойся, Сашенька, — успокоил он. — Товарищ Ерёменко знает все, что я на эту тему думаю, с ним я обсудил это первым. Да, собственно, и товарищ Соснин знает тоже, за что, ты думаешь, меня в Хабаровске три года держали? — он усмехнулся. — Ну да ладно, не буду тебя пугать, тебе, наверное, в "Амур" не хочется. Иди отдыхай. Слава вернется, сам тебя найдет. В свою комнату Меркулов не пошел, скучая все-таки по живому человеческому общению. Петренко был с ним практически неотлучно последние три с половиной недели, и Меркулову катастрофически его не хватало, он даже подумал, не позвонить ли, но вспомнил, что придется извиняться, и заупрямился, отвернулся от телефона. Зато сообразил, что Коровин и в самом деле пригнал из "Красной Армии" пару ребят лет семнадцати, и вроде бы, они играли в настольный теннис внизу, когда Меркулов проходил мимо. Он спустился и действительно нашел их там, и к его удовольствию они не прервали партию и вообще вели себя нормально, кивнули ему оба мимолетно и продолжили играть. Меркулов доковылял до кресла, отставил костыли и неловко сел, опираясь на руки и обращая особое внимание, чтобы не перепутать, какая нога должна выглядеть травмированной. Одного из маленьких армейцев, как выяснилось, он даже знал, это был Иван Никитин, очень способный, на взгляд Меркулова, парень, имеющий все шансы из "Армии" перескочить сразу в ЦСКА, минуя "Буран". — Здрасьте еще раз, СанВадимыч, — поздоровался Никитин, окончательно упустив шарик. — Какой я тебе "СанВадимыч", — буркнул Меркулов, протягивая руку. — Саша, и все. Никитин пожал ему руку, второй армеец тоже подтянулся с некоторой опаской. — Я Сойкин, — сказал он. — Илья. Здрасьте. — И на "ты", — добавил Меркулов, мимолетно отметив, что имя "Илья" его, похоже, преследует. Сойкин оказался вратарем, и в "Красную Армию" его зачислили только что, до этого он играл в "Кузнецких медведях". — Если бы меня сейчас не забрали, я бы на следующий сезон служить пошел, — поделился Сойкин. — Мне в августе восемнадцать будет, как раз под призыв попадаю. — Жалеешь, что забрали, что ли? — подколол Меркулов. — Жалею немножко, — к его удивлению ответил Сойкин. — "Армия" же за альтернативную службу засчитывается. А я хотел. Ходил к военкому нашему, в Новокузнецке, он обещал, что отправит меня в погранку. Я собак люблю, — он доверчиво улыбнулся. — А вы... ты любишь собак, Саш? — Больших люблю, — Меркулов тоже улыбнулся. — Закончу карьеру — заведу хаски. А лучше двух! Сойкин засмеялся. — Здорово, — сказал он искренне. — А я овчарку хочу. — Ну, понеслась дурная в щавель, — ухмыльнулся Никитин. Они проболтали до самого отбоя, спохватились лишь, когда выключился верхний свет. — Опа! — Меркулов посмотрел на часы. — Дети, вам спать пора. — Тебе тоже, у тебя режим, — Сойкин, уже вполне с ним освоившийся, указал на костыли. — Завтра придешь? — Сами приходите, — пригласил Меркулов. — Я с десяти в зале. Он вернулся к себе в комнату и на этот раз без колебаний взял сотовый, набрал номер Петренко. Тот ответил быстро, словно ждал звонка, спросил сразу: — Ты как? Ты где? — На базе, — Меркулов помолчал. — Игорь, слушай. Извини. Петренко помедлил, потом хмыкнул: — Сам извини. Угомонился, что ли? Или Вячеслав Андреич тебя угомонил? — Угомонился, — не стал спорить Меркулов. — Дядь Слава в Кремле, у генсека. — Гоша?.. — послышался на заднем плане голос Анжелы. — Что-то случилось? — Иди, — Меркулов усмехнулся. — Анжелке привет. — Я заеду завтра, — пообещал Петренко, добавил, прежде чем Меркулов успел возразить: — Тросточку тебе привезу, у меня осталась с тринадцатого, шикарная, тебе понравится, а то сколько можно на костылях ползать! — Ладно, — согласился Меркулов. — Привози. Он не пошел разговаривать с Коровиным, когда тот вернулся, и ничего не обсуждал ни с Петренко, ни, тем более, с Сойкиным, прилипшим к нему как банный лист к известной части тела; Петренко на Сойкина посмотрел, посмеялся и уехал, похлопав Меркулова по плечу напоследок. — Терпи, Саня, это и есть слава, — сказал он. — Нафиг она мне сдалась, — фыркнул Меркулов. Сойкин ему не досаждал, помогал в зале и в столовой: он повадился ходить с Меркуловым на завтрак, обед и ужин, и Меркулова это вполне устраивало, он не хотел оставаться один ни на минуту. Наедине с собой он терял надежду, начинал сомневаться и успевал за считанные минуты себя накрутить, хотя, казалось бы, к этому не было никаких предпосылок. Японские препараты действовали, и колено шло на поправку с невероятной скоростью, Меркулов оставил костыли и ходил с тростью, да и от нее вскоре собирался избавиться. Боль, правда, приходилось снимать обычными советскими уколами, и по мере увеличения нагрузок укол Меркулову хотелось попросить все чаще. Он терпел, стискивал зубы и молчал, но, чтобы нормально спать, приходил вечером в медсанчасть и поворачивался спиной, вздрагивал, когда игла впивалась в тело. Медсестра выдала ему противовоспалительную мазь и велела втирать в исколотые ягодицы; мазь жутко жглась, Меркулов крутился в постели и чесался через трусы, но и это тоже было хорошо, поскольку в результате он не мог думать ни о чем, кроме горящей задницы. На предсезонные сборы ЦСКА его не пустили, но Меркулов все равно пришел на медосмотр, посмотрел новичков, поздоровался с теми, кто остался с прошлого сезона и заодно проверил на прочность свою легенду. — Сань, а ты вроде правую повредил? — удивился Волгин, глядя, как Меркулов прихрамывает на левую ногу. — Левую, — уверенно ответил Меркулов и невольно затаил дыхание: Волгин присутствовал, когда это случилось. Волгин поверил ему, а не себе. — Надо же, какая интересная болезнь — склероз, — заулыбался он. — Что это я, действительно. Как сам-то? — К сезону отдельно готовиться буду, — Меркулов пожал плечами. — У них тут свои взгляды на меня. С началом предсезонных подготовок по всей лиге он единственный раз не смог не позволить себе задуматься, когда наткнулся в газете на статью о сборах ленинградского СКА. Остапчук, конечно же, был на первой полосе; Меркулов прочитал его интервью, скомкал газету и выбросил. И пришел к Коровину вечером, после ужина. — Дядь Слава, можно? — Меркулов просунул голову в дверь. — Заходи, Саша, — разрешил Коровин. — Что-то случилось? — А вы уже думали, кто на Суперсерию поедет? — брякнул Меркулов. От него не укрылось, что Коровин бросил быстрый взгляд на его трость. — У меня еще два месяца, — упрямо сказал Меркулов. — Тебе не кажется, что ты сейчас сам себе ответил? — вопросом на вопрос ответил Коровин. — Саша, садись. Что тебя беспокоит? — Просто хочу знать, — уклонился Меркулов. — Возьму ли я тебя? — Коровин помолчал, вздохнул. — Саша, а ты знаешь вообще, сколько шума вокруг тебя поднялось? Ты знаешь, что о тебе сейчас весь Союз говорит? Ты — надежда. — Вы боитесь, что я не оправлюсь до сентября? — понял Меркулов, замотал головой. — Я буду играть, дядь Слава! — Я боюсь, что ты будешь играть плохо, — тихо сказал Коровин. — Саша, ты должен был уже выйти на ледовые тренировки, а ты все еще хромаешь. Потому что ты раньше времени нагрузил не ту ногу. Я жалею, что дал тогда согласие и позволил устроить этот балаган. Он не стоит того. Никто бы тебя не тронул, зато сейчас ты бы уже потихоньку вкатывался!.. Меркулов съежился, глядя на него. — Я справлюсь, — повторил он упрямо. — Вы сами говорили. Если кто и сможет, то только я. — Но какой ценой?! — взорвался Коровин и тут же остыл, пригладил волосы, попросил: — Извини, пожалуйста, Саша. Я просто очень за тебя боюсь. Очень. Я знаю, что ты можешь себя заставить, ты как никто другой. Но я, — он всплеснул руками, не находя слов, — я не хочу, чтобы ты играл на уколах!.. — Мне не нужны будут уколы, — пообещал Меркулов и сам испугался того, что сказал: а если будут нужны?.. Коровин покачал головой, сел, сцепил руки в замок. — Я буду сам с тобой заниматься, Саша, — произнес он. — Мы поставим тебя на ноги. Но если бы ты только знал, как я на тебя — и на себя! — зол!.. — Угу, — Меркулов кивнул, почувствовав, что гроза миновала, и спросил еще раз: — Так кого вы в сборную позовете? — Еще два месяца, — напомнил Коровин, посмотрел на него и сдался. — Саша, ты как маленький. Хорошо. В заявке на Суперсерию всего двадцать три места. Я беру тебя, остается двадцать два. Он придвинул к себе расчерченную четвертушку ватмана, и Меркулов понял, что Коровин действительно уже вчерне прикидывал состав. — Вратари — по прошлому сезону, ты же понимаешь, — Коровин исподлобья взглянул на Меркулова, — Налимов и Козловский. В защиту — Ушаков, Белый, Бариков, Грызлов, Корнилов. Антонов, или Акулов, или оба, я еще не решил. В нападение, кроме тебя — Тягач, Рябинин, Волгин, Артемьев. Остапчук. Султанов. Шумаков. Городецкий, может быть, — он что-то вычеркнул на листе и откинулся на спинку кресла, спросил: — И что ты мне скажешь? — Я? — растерялся Меркулов. — Ты же хотел зачем-то знать состав, — Коровин хмыкнул. — Я тебе назвал. Твои предложения? Меркулов опустил голову. — Интервью прочитал? — догадался Коровин. — Саша! Я запру тебя. Без телефона и Интернета! Без газет! Без связи с внешним миром!.. — он опять перешел на крик. — Что ты себе опять напридумывал?! — Да ничего, — Меркулов дернул плечом. — Илюха хорошим капитаном был бы. Я подумал, на самом деле, может, пусть он?.. Коровин неожиданно рассмеялся. — Нет, Саша, — сказал он. — Ты меня недопонял? Ты — надежда Советского Союза. Кумир. Пример для подражания. Никто, кроме тебя, не может быть капитаном сборной на Суперсерию. Вернувшись в свою комнату, Меркулов разделся, снял все бандажи и долго рассматривал свои ноги. Скрыть шрам на правой не было никакой возможности, а это означало, что в Канаде придется ходить в бандажах круглосуточно. "Мне жаль, что Александр повредил ногу", — заявил Остапчук в интервью. — "Но, если восстановление такое тяжелое, не имеет ли смысл задуматься о целесообразности такой поспешной реабилитации? Я думаю, никто не хочет, чтобы Александр в результате получил новую травму". Меркулов сжал кулаки. — Я смогу, дядь Слава, — пообещал он. Остапчуку, правда, эта статья вышла боком, об этом Меркулову рассказал любознательный Сойкин. "Красная Армия" на сборы никуда с базы не уезжала, и Сойкин ухитрялся выкраивать хотя бы полчаса в день, чтобы Меркулова навестить, в один из таких визитов он и сообщил о том, что Остапчук ходит буквально на волосок от больших проблем. — Его обвинили в антисоветских настроениях, — Сойкин округлил глаза. — В редакцию письма начали приходить, они пару цитат опубликовали даже, а ты не видел? Хочешь, я принесу тебе? — Не надо, — отказался Меркулов, хмурясь. — С ума они посходили, что ли? Какие антисоветские настроения? — Ну, типа, раз Илюха не хочет, чтобы ты участвовал в Суперсерии, значит, не желает победы Союзу, — объяснил Сойкин. — Ебанулись, — подытожил Меркулов. — С глузду зъихали. Все поголовно. Он выпроводил Сойкина и, помедлив, взял сотовый, потом отложил, вышел в холл к местному аппарату, по памяти набрал номер, надеясь, что Остапчук не на тренировке и не спит. — Алло? — сухо ответил Остапчук. Меркулов задержал дыхание, и Остапчук повторил: — Алло? Кто это? — Я, — сказал Меркулов, кашлянул. — Илюх, это я. Здравствуй. — У меня номер не определился, — так же ровно произнес Остапчук. — Здравствуй, Саша. — Я с базы звоню, — Меркулов снова кашлянул. — Илюха. Ты не слушай их. Никого не слушай. Они не понимают. Остапчук промолчал. — Прости, что я не перезвонил тебе, — продолжил Меркулов. — Ты не обязан был, — возразил Остапчук. — Как твои дела? — Готовлюсь к подвигам, — пошутил Меркулов. Остапчук никак не отрегировал, и Меркулов добавил: — Илья, я просил Коровина сделать тебя капитаном. — Зачем? — Остапчук сказал это, словно сплюнул. — Мне это не надо. — Я бы не возражал, — Меркулов осекся, потому что Остапчук усмехнулся. — Ты бы не возражал, — повторил он с расстановкой. — Потрясающе. Ты не возражал бы, — он шумно выдохнул. — Знаешь, что, Саша? Иди к черту, ладно? Я желаю тебе скорейшего выздоровления, но свое снисхождение оставь при себе и засунь себе в задницу! — последние слова он практически выкрикнул и отключился. Меркулов отнял трубку от уха, посмотрел на нее, медленно повесил на рычаг. И ушел, забыв трость под аппаратом. Он не злился на Остапчука, прекрасно понимая, что тот сейчас чувствует. Разнос, полученный от тренера, мог быть неприятным, но всегда полезным, претензии политрука могли испортить твою карьеру, но возмущение общественности было самым опасным из всего. Общественность могла спасти от политрука и даже генсека, но ни политрук, ни Соснин не спасут, если от тебя откажется народ. Только по этой причине Меркулов согласился на открытую тренировку и интервью, но выставил условия: не в формате пресс-конференции, не более пяти журналистов в зале и не снимать его в полный рост. Первый вопрос, разумеется, был: — Как идет восстановление? — Полным ходом, — убедительно заявил Меркулов. — Я буду играть в Суперсерии. — Как вы оцениваете силы противника? — поинтересовался представитель "Советского спорта", тот самый, сфотографировавший Меркулова с заплывшими от аллергии глазами. — Канада всегда была достойным соперником, — Меркулов пожал плечами. — С ними приятно сражаться. — Но тяжело? — настаивал "Советский спорт". — Не тяжелее, чем им с нами, — вспомнил Меркулов заготовку Коровина. — Александр, скажите, кого бы вы — лично вы — обязательно позвали в сборную? — спросила "Комсомольская правда". — Себя, — Меркулов улыбнулся. Журналисты с готовностью посмеялись. — А если расширить список? — не сдавалась журналистка, совсем юная и оттого, видимо, смущающаяся. — Всех, — Меркулов чуть наклонился вперед, глядя ей в глаза. — В Советском Союзе любой хоккеист, играющий в Континентальной хоккейной лиге, достоин вызова в сборную и готов сражаться за честь Отечества! — Ответ капитана! — одобрил бородатый здоровяк из "Известий". — Но, если позволите, Александр: что вы думаете о словах Ильи Остапчука, который сомневается, имеет ли смысл вызывать вас в сборную после травмы? — Вы неправильно поняли его тогда и перевираете сейчас, извините, — Меркулов нахмурился. — Илья не имел в виду, что я не заслуживаю вызова или не смогу играть в полную силу. Но Илья, как любой другой хоккеист, получавший тяжелые травмы, отлично знает, как легко превысить допустимый предел нагрузок при восстановлении и навредить себе еще сильнее, возможно, уже без шансов на полное излечение. Илья всего лишь беспокоился обо мне, я признателен ему за эту заботу и буду рад встретиться с ним в сборной, он отличный хоккеист и нужен Союзу, и он нужен мне — как друг и соратник. — Я с трудом сдержался, чтобы тебе не аплодировать, — сказал Коровин, когда журналисты ушли. — Речь про Илью была невероятно убедительна и патриотична. В редакцию начнут приходить письма с извинениями, я думаю. — Не смейтесь надо мной, дядь Слава, — попросил Меркулов. — Я не смеюсь, — Коровин покачал головой, сжал его плечо. — Ты молодец, Саша. Немногие на твоем месте заступились бы за человека, который на самом деле высказал сомнение в твой адрес. Мы ведь с тобой знаем, что сказал Илья на самом деле. — Он не имел этого в виду, — уперся Меркулов. — Илья... — он замолчал, не в силах выразить то, что чувствует. Коровин посмотрел на него. — Саша, — уточнил он негромко, — так тебе действительно нравится Илья? В этом смысле? Я правильно тогда тебя понял? Меркулов встал. Даже без коньков он был выше Коровина почти на голову и обычно чувствовал себя неловко, глядя на него сверху вниз, но сейчас это придавало ему уверенности. — Я хочу, чтобы у него все было в порядке, — сказал Меркулов угрюмо. — Я хочу, чтобы он был жив и здоров. Чтобы у него удалась карьера. И если вас интересует, хочу ли я его поцеловать, словно он девка, то — да, хочу. Что с того? Он не хочет. Это не имеет значения. А я... ну, выходит, я — такой. Игорь был прав. Коровин вздохнул. — Ох, Саша, — он снова сжал плечо Меркулова. — Саша. Мальчик мой. — Это очень плохо, да? — севшим голосом спросил Меркулов, сник. — Вы не одобряете? — Мне не нравится твой выбор, — признался Коровин. — Но не то, что ты этот выбор сделал. Понимаешь, Саша? Твой выбор не сделает тебя плохим. Ты не "такой". Ты нормальный. — Статью за это отменили только в восемьдесят первом году, — сообщил Меркулов. — Я проверял. — И это было за двенадцать лет до твоего рождения, — напомнил Коровин. — Ох, Саша, Саша, идем со мной. Тебе нужно поговорить. — А вам — выпить? — пошутил Меркулов. — Да, Саша, — согласился Коровин. — Мне определенно нужно выпить. Меркулову стало легче после откровенного разговора, и когда позвонил Петренко, Меркулов уже гораздо меньше боялся того, что чувствует и чего хочет. — Я тут Женьке Артемьеву звонил, — с места в карьер начал Петренко. — Твой там рвет и мечет, вопит, что ему не нужна защита и вообще ведет себя как невеста перед свадьбой. Меркулов невольно улыбнулся, представив себе Остапчука, бегающего по раздевалке. — А где они сейчас? — спросил он. — В Карелии, как обычно, — Петренко помолчал. — Ты очень спокойный, Сань. Колись, чего я не знаю? — Ты даже больше меня знаешь, — успокоил его Меркулов. — Просто я смирился. Ты был прав. — Ты успокоительного нажрался, что ли? — забеспокоился Петренко. — Просто с дядь Славой поговорил, — объяснил Меркулов. Петренко шумно выдохнул. — Слава яйцам, — сказал он. — И какой у нас теперь курс? — У нас? — переспросил Меркулов. — Ты тут ни при чем. Не примазывайся. — Ага, то есть, как Илюха тебе хамит, так это он заботится, а как я забочусь, так это называется "примазываться"? — подхватил Петренко. — Я тоже рад тебя слышать, — ухмыльнулся Меркулов. На следующий день он пропустил тренировку, спал до обеда, потом сходил на процедуры и спустился в бассейн, в воде размялся и растянулся, поплавал с полчаса в энергичном темпе, а затем перевернулся на спину и просто лежал, раскинув руки и слушая, как вода журчит в ушах. Сойкин там его и отыскал, подошел к краю и сел на корточки, улыбаясь, помахал рукой, когда Меркулов его заметил. — А ты чего не на тренировке? — спросил Меркулов, переворачиваясь вертикально и тряся головой. — У вратарей свой график, — Сойкин заулыбался еще шире. — Ты так здорово про Илью сказал. Почему ты редко интервью даешь? — Не люблю на вопросы отвечать, — проворчал Меркулов, подплыл к лестнице, медленно поднялся и постоял, покачиваясь с ноги на ногу, наслаждаясь забытым ощущением не болящих коленей. Длилось это, правда, недолго, поврежденное колено заныло, и Меркулов потер по привычке левое. И увидел, как Сойкин смотрит на его ноги. — Держи рот закрытым, — велел Меркулов, когда Сойкин выпрямился. — Понимаешь? Сойкин сглотнул. — Ты охуенный, — сказал он растерянно. — Саша. Ты... — Держи рот закрытым, — повторил Меркулов. — Сейчас и всегда. Он мысленно выругал себя за то, что снял бандажи, понадеявшись, что в бассейне никого не будет, дошел до скамьи и первым делом застегнул бандажи на мокрых ногах. — Я никому не скажу, — запоздало пообещал Сойкин. — Но зачем?! Это же опасно! Меркулов оглянулся на него, помолчал. — Подожди меня снаружи, — предложил он наконец. Когда он вышел, одевшись, Сойкин кружил под дверью, выпалил, словно повторял про себя все это время: — Тебе же было больно! Ты хромал не на ту ногу! — Ну, больно, — Меркулов пожал плечами. — Так бывает. Боишься — возвращайся в Новокузнецк, иди служить. Сойкин нахохлился. — У тебя была операция на колене, — снова начал он. — Саша. А если хроническая травма?! Меркулову вдруг стало смешно. — Сойка, — спросил он почти ласково. — Ты сам-то хоть раз травмировался? — Нет, — Сойкин задрал подбородок. — Не все обязательно надо пробовать на себе... — Не все, — согласился Меркулов. — Иди сюда. Он поднялся на пол-этажа к Мемориальной доске. — Знаешь, кто это? — Храмов, — Сойкин пожал плечами. — Кто его не знает. — Вышел на лед через четыре месяца после сложного оскольчатого перелома голени, — Меркулов шагнул вперед, пропустив всего одну фотографию. — Это? — Кречетов, — Сойкин начал хмуриться. — В матче коньком ему разрезали сонную артерию. Вернулся на лед через несколько недель. Дальше Меркулов не спрашивал. — Зафиров. Отыграл чемпионат мира с порванными связками паха. Столяров. Тот же чемпионат, выбитый мениск. Хабаров... — Я знаю, — перебил Сойкин. — Остановка сердца на скамейке во время Олимпиады восемьдесят четвертого. — Угу, — подтвердил Меркулов. — Его реанимировали, и знаешь, что первое он спросил? "Моя смена?"! Про Игоря Петренко, вышедшего на Олимпиаду четырнадцатого, ты тоже должен знать. Сойкин упрямо смотрел на него. — Так что, — подытожил Меркулов, — травма, не травма... Меня ждут. Неважно, по какой причине. Значит, я должен встать и идти. — Но — так?! — Сойкин указал на его здоровое колено. Меркулов помолчал. — Они бьют по ногам, Илья, — ответил он наконец. — По любому больному месту. Пусть думают, что бьют. Хотя бы один раз, но это может выручить меня — и всю сборную. В середине августа ЦСКА вернулся на базу со сборов в Латвии, стало шумно, людно и весело. Меркулов не снимал больше бандажи, ходил в них в душ, в бассейн и к врачу, и командный техник обновлял их раз в неделю, чтобы не растягивались крепления. — Сашка, смотри, потом снимешь, коленки развалятся без внешней поддержки, — посмеялся Юрков. — Склею "моментом", — отмахнулся Меркулов. — У нас химическая промышленность хорошо работает. Теперь он вынужден был подстраивать свои тренировки так, чтобы не мешать основному составу. Коровин и Макаров уехали, чтобы лично посмотреть все клубы КХЛ и определиться с составом сборной, за Меркуловым присматривал только Рожков, вернувшийся вместе с ЦСКА со сборов. И еще Петренко, конечно. Вместо того, чтобы в свое свободное время отдыхать, он страховал Меркулова в зале, ходил с ним в бассейн и сопровождал на льду. — Вымотаешься, — только и сказал Меркулов. — Отдохну на сборах, там будем в одном режиме, — Петренко усмехнулся. — Я вообще тоже рассчитываю попасть на Суперсерию, если ты забыл! На льду выяснилось, что скорость Меркулов набирает плохо: подводило правое колено, снизилась общая выносливость, да и до пика формы было еще далеко. Но хуже всего было то, что Меркулов боялся. Он повредил колено, въехав на высокой скорости в штангу ворот, и теперь попросту боялся набирать такую скорость снова. — Я не могу, — признался он, упираясь руками в борт и наклоняя голову. — Игорь, я не могу. Петренко похлопал его по плечу. — Ничего, — пообещал он. — Мы справимся. Помнишь, что сказал Коровин? Если кто и может это сделать, то только ты. На тебя вся страна надеется, Сань. Это пугало Меркулова отдельно, он раздражался, плохо спал, просыпался от кошмаров; в понедельник, когда должны были привезти свежую прессу, Меркулов проснулся до будильника и едва успел добежать до унитаза, как его вывернуло. Командный врач, узнав об этом, назначил обследование, но анализы ничего особенного не показали. — Похоже, это нервы, Саша, — развел руками врач. — Ты слишком волнуешься, так нельзя. — Нельзя, — согласился Меркулов. — Отправите меня к психологу? — Пока нет, — врач выдал ему оранжевый пузырек с таблетками. — По одной три раза в день во время еды. Если через неделю не станет лучше, тогда будем принимать более серьезные меры. Таблетки помогли, Меркулову полегчало, но параллельно с приемом таблеток он перестал читать газеты, не выходил в Интернет и не смотрел телевизор, только новости и "Служу Советскому Союзу" в столовой. Неожиданно ему начали нравиться политсобрания, казавшиеся раньше самым тоскливым и тягомотным времяпровождением, какое только можно придумать; Меркулов садился теперь в первом ряду и буквально ел глазами Клочкова, политрука ЦСКА. — По-моему, ты рехнулся, — констатировал Петренко. Он сунул в руки Меркулову "Советский спорт", когда опубликовали расширенный состав сборной. — Наслаждайся, — пошутил он, — твой в списке. Меркулов глубоко вздохнул и расправил газету. В списке были все, кого назвал ему Коровин, плюс, собственно, Петренко, Гарышев и Лисенков, Русаков и Алыфин, Юганов и Булочкин, но Меркулов смотрел только на фамилию Остапчука, о котором "Советский спорт" отдельно написал, что ему "простили его неосторожное замечание". — Илюха меня ненавидит, наверное, — Меркулов покачал головой. Вице-капитанами предварительно назначили Булочкина и Грызлова, и Меркулов практически не сомневался, что так и останется. — Ну, поехали, — Петренко радостно потер руки. — Не ссы, Саня. Никуда твой Илья не денется. Всю жизнь тебе на шею вешался, а тут возненавидит? — Он не вешался мне на шею, — машинально поправил Меркулов. Он не знал, как вообще себя вести с Остапчуком теперь, после того, как кое-что о себе понял. Петренко дразнил его в меру, как обычно, а остальные ничего не подозревали, и Меркулову не хотелось никого просвещать, он был уверен, что для него это плохо кончится: в самом деле, кому из ребят понравится, что с ними в раздевалке находится — Меркулов все еще спотыкался на определении "гомосексуал", которое легко и естественно произносил Коровин; Меркулову было проще сказать "такой", и это ничего не объяснило бы вслух, но ведь он не говорил, он всего лишь думал. ЦСКА на период тренировок сборной переехал на базу хоккейного клуба МВД, опустевшие комнаты убрали, в столовой переставили столы, в раздевалке наклеили новые таблички. Меркулов занимался в прежнем режиме, все так же под наблюдением Петренко и Рожкова, и очень обрадовался, когда вернулся Коровин. — Саша, что скажешь? — весело спросил тот. — Я могу играть, — ответил Меркулов. — Я в форме. — Ну, не совсем, — вмешался Петренко. Меркулов поморщился, но Петренко неумолимо продолжил: — Вячеслав Андреич, Саня боится быстро ездить. Скорость вообще не та, темпа нет в помине. Технично — да. Но это техничность раненой в пятку черепахи. Коровина это как будто не напугало. — Разберемся, — кивнул он беззаботно. — Молодец, Саша. Доработаем, все у нас получится. — Интересно, что его так воодушевило? — вполголоса полюбопытствовал Петренко. На следующий день приехали все вызванные хоккеисты. Меркулов следил в окно, как они выгружаются из автобуса, безошибочно нашел взглядом Остапчука и прижался лицом к стеклу, провожая его глазами до козырька главного входа, затем спустился в зал, зная, что сегодня в это время там никого не будет. Кроме вездесущего Петренко, конечно. — Видел? — спросил Петренко. — Что именно? — Меркулов насупился. — Илью же, — Петренко развел руками. — Красава! Подстригся, побрился, галстук клубный нацепил — картинка просто! — Не смейся над ним, — попросил Меркулов хмуро, добавил негромко: — Он ведь и правда красивый. — Ты безнадежен, — подытожил Петренко. — Ну, давай разминайся, и я тебя погоняю. Они встретились за обедом. Меркулов взял поднос, обернулся, решая, куда бы сесть, и растерялся, когда Остапчук поманил его к себе. Меркулов подошел, уточнил: — К тебе — можно? — Я же сам тебя позвал, — напомнил Остапчук. — Садись уже. Меркулов сел, развернул салфетку, в которую были завернуты столовые приборы. — Что? — спросил Остапчук под его взглядом. — У меня что-то с лицом? Меркулов покачал головой. Илье этого как будто хватило. — Между прочим, я должен тебя поблагодарить, — сказал он. — Ты спас мою репутацию. — Ты мне ничего не должен, — вырвалось у Меркулова. Остапчук осекся, приподнял брови. — Саша, — заметил он, — ты странный. Если ты не рад меня видеть, я, в общем-то, это пойму... — Я рад, — снова перебил Меркулов. — Тогда не понимаю, — признался Остапчук. Он надеялся, возможно, что Меркулов что-то пояснит, разовьет тему, но Меркулов потерялся окончательно, опустил глаза и лишь изредка на Остапчука посматривал, так что они ели в молчании, пока не подошел Петренко. — Можно? — спросил он и, не дожидаясь ответа, отодвинул стул и сел. — Илюха, как жизнь? Как настроение? Он успешно поддерживал разговор в течение всего обеда, и к концу Меркулов тоже потихоньку начал оживать, так что когда Петренко собрал тарелки и ушел, сославшись на необходимость позвонить супруге, Меркулов не стушевался обратно. — А ты знаешь, что я впервые у вас на базе? — спросил Остапчук. — Не может быть, — удивился Меркулов. — В прошлый раз у вас был ремонт, — Остапчук загнул большой палец. — До этого я сидел на травме. Еще годом раньше сборы были в Казани. До этого, по-моему, в Омске. Так что вашей базы я не знаю. Проведешь экскурсию? — Конечно, — согласился Меркулов. Несмотря на неловкость, он был рад остаться с Ильей наедине. Они обошли главное здание, потом под мелким моросящим дождем перебежали в трехэтажный корпус, где располагался каток; Меркулов по стенке миновал вахту и провел Остапчука сначала вокруг площадки, а потом по черной лестнице на балкон под потолком, рядом с камерами и софитами. Здесь было тихо и пыльно, Остапчук коснулся пальцем перил, вздохнул и облокотился о них, едва не свешиваясь вниз, так что Меркулов забеспокоился и потянул его за плечо. — Илюх, не надо, — попросил он. — Я волнуюсь, когда ты так перегибаешься. Остапчук оглянулся и выпрямился, и Меркулову показалось, что он снова ляпнул что-то не то. Он смотрел на Остапчука, не в силах отвести взгляд, почти не дыша, и сжимал изо всех сил подкладку кармана, чтобы не шелохнуться, не наделать глупостей. Внизу со скрипом открылась дверь, и Меркулов подумал, что Остапчук сейчас отвернется, но Илья продолжал так же пристально смотреть на него. — Слава, ты знаешь, чего от вас ждут, — сказал внизу Ерёменко. Остапчук внезапно улыбнулся и шепнул: — Я даже не представлял, что он умеет без "товарищей" разговаривать! Меркулов хмыкнул, прижал палец к губам, не решаясь попятиться из опасения, что поднимет шум. — Знаю, Яша, — подтвердил Коровин. — И у нас будет лучшая сборная за последнее десятилетие. — Ты понимаешь, какая ответственность лежит на Меркулове? — снова спросил Ерёменко. — Уверен, что он сможет зажечь команду? — Яша, ты знаешь, через что он прошел и проходит прямо сейчас, — Коровин кашлянул. — Для него уже нет ничего невозможного. Остапчук посмотрел на Меркулова с любопытством, и Меркулов пожал плечами, мол, понятия не имею, о чем они. — Если вы не выиграете Суперсерию, Хабаровск покажется вам курортом, — Ерёменко вздохнул. — И я ничего не смогу сделать, Слава. Это принципиальный вопрос для Советского Союза. В случае поражения будут искать виноватых. — Поражения не будет, — отрезал Коровин. — Но если нужен будет виноватый, это я. Я тренер, я отвечаю. — Ты и твоя лучшая половина, — Ерёменко усмехнулся. — Освободи мне ребят завтра с утра, у меня свежая программа из Политбюро. — После завтрака, — согласился Коровин. Он чем-то постучал внизу, и они ушли. Остапчук с облегчением выдохнул. — На тебя надеется вся страна, — сказал он, улыбаясь. Меркулов покачал головой. — У меня проблемы, Илюха, — признался он внезапно даже для себя. — Я боюсь играть. Остапчук нахмурился. — Волнуешься? — спросил он, подходя ближе. Меркулов пожал плечами, выпрямился — и забыл, что хотел сказать. — Ты меня выше! — удивился он, уставившись на Остапчука. Тот тоже опешил, прыснул, рассмеялся. — Это тоже проблема? — не поверил он. — Серьезно?.. Он взял Меркулова за лацкан куртки и наклонился. — Ну? — шепнул он. — Ты уже что-нибудь сделаешь?.. Меркулов положил ему руку на затылок, притянул к себе и поцеловал. Потом они сидели у стены, вытянув ноги к перилам, и молчали, но теперь Меркулова это совершенно не тяготило и Остапчука, кажется, тоже. Они соприкасались тыльными сторонами ладоней, едва-едва, будто случайно; это кружило Меркулову голову и будоражило воображение, словно ему снова было семнадцать, словно у них первое свидание. Внизу снова хлопнула дверь, прошел кто-то из администраторов, крикнул: — Что за хлам? Убрать к черту, съемочная группа сейчас приедет! — Точно, — вспомнил Остапчук, но не пошевелился. — Открытая тренировка. Если мы тут останемся, как скоро нас найдут? — К вечеру, — Меркулов вздохнул. — Когда придут свет включать. — Хорошо, — подытожил Остапчук. Он встал первым, когда стихли голоса внизу, протянул Меркулову руку, помогая подняться, спросил снова: — Как нога? Болит? Поэтому боишься? Теперь уже Меркулов посмотрел вниз, на площадку. — Разгоняться боюсь, — сказал он тихо. Сердце стучало как после теста Кожевникова-Купера. — Все думаю, как въехал тогда. Остапчук кивнул. — Понимаю, — согласился он, но не продолжил, сменил тему вместо этого: — Пошли гулять. Еще полчаса точно можем себе позволить. — Дождь же, — нахмурился Меркулов. Остапчук, улыбаясь, натянул капюшон толстовки. — Разве это дождь, — сказал он пренебрежительно, когда они вышли из-под навеса. — Ну да, все время забываю, что это обычная погода для Ленинграда, — хмыкнул Меркулов. — У вас жабры не отрастают годам к двадцати? — Хочешь проверить? — Остапчук сунул руки в карманы. — Хочешь, чтобы я проверил? — хрипловато переспросил Меркулов. Некоторое время они молча шли по посыпанной гранитной крошкой тропинке, потом Остапчук свернул на песчаную, утоптанную воспитанниками "Красной Армии". — Хочу, — сказал Остапчук, когда Меркулов уже почти забыл, о чем они говорили. На Меркулова он не смотрел, усмехнулся, добавил: — Нам надо, наверное, поговорить об этом? Он остановился и повернулся к Меркулову. — Не надо, — Меркулов сглотнул. Ему было все равно, видит их кто-то или нет, он взял в ладони лицо Ильи и снова поцеловал. Остапчук смял в кулаке его толстовку, положил другую руку ему на плечо. — Я все ждал, — признался он шепотом, когда Меркулов отпустил его, чтобы вздохнуть, — все ждал, ты сделаешь это когда-нибудь или нет. Я надеялся, что да. Дождь усилился. Капли собирались у них обоих на лбу, стекали по бровям и переносице в глаза. В кармане Меркулова зазвонил сотовый и словно в унисон ему раздалась трель сотового Остапчука. — Ищут, — сказал Меркулов. — Илюха. И ты не боялся? — Советский хоккеист ничего не боится, — неожиданно серьезно ответил Остапчук. — А разве я должен? Меркулов вспомнил разговор с Коровиным, но вслух произнес другое, совершенно не имеющее отношения к текущему моменту. — Я хочу выиграть Суперсерию. — Так давай выиграем, — Остапчук легко пожал плечами и снял дождевую каплю с кончика носа Меркулова. — Я боюсь, — напомнил Меркулов. — Боюсь ускоряться. Оба их сотовых снова зазвонили, требовательно и настойчиво. Остапчук неохотно Меркулова отпустил. — Это мы решим, — сказал он. — Сегодня и разберемся. Он первым пошел к главному корпусу, обернулся, протянул Меркулову руку и позвал: — Идем, Саш. И спросил он Меркулова вовсе не о страхе скорости, когда вечером они остались вдвоем на льду. — Я хотел приехать, когда тебя из больницы выписали, — заметил он как бы между делом, опустившись на одно колено, чтобы подтянуть шнурок. — Позвонил. А ты не взял трубку. Меркулов нахмурился, не зная, как объяснить то, что тогда чувствовал, но Остапчук в объяснениях не нуждался. — Я думал, что у тебя с Игорем роман, — признался он, выпрямляясь. — А когда перестал так думать? — Меркулов оперся на клюшку. — Когда ты речь в мою защиту сказал, — Остапчук помолчал. — Хотя они были правы: я не хотел, чтобы ты ехал на Суперсерию. — Почему? — тихо спросил Меркулов. Остапчук не ответил. — Клюшку поставь, — кивнул он. — Она тебе не нужна. Он откатился назад на несколько шагов, велел: — Догоняй. Меркулов медленно поехал за ним. Остапчук не торопился, поддерживать его темп было не сложно, он вообще как будто забыл, что не один, по крайней мере, Меркулову начало так казаться, когда Илья вдруг спросил через плечо: — Чего я должен был бояться, по-твоему? Меркулов растерялся. — Осуждения, — предположил он, прибавляя шаг, чтобы не кричать на всю площадку. — Илья!.. — Чьего? — удивился Остапчук. — Команды, — Меркулов почти догнал его, но в последний момент Остапчук ускользнул из-под его руки. — Тренера. Семьи!.. Илья! — Почему они должны осуждать мой выбор? — снова не понял Остапчук. — Потому что это... — Меркулов замялся в поисках нужного слова. — Это не традиционно! Он почувствовал, что начинает злиться. Он не хотел выносить это на всеобщее обсуждение, но если им сверху было прекрасно слышно негромко разговаривающих Коровина и Ерёменко, значит, их с Остапчуком диалог могут услышать даже в коридоре!.. — Илья! — сделал очередную попытку Меркулов. — И это тебя беспокоит? — Остапчук оглянулся. — Тебе традиции важнее твоих чувств? Меркулов не ответил, просто рванул за ним, чтобы заставить его наконец замолчать, и внезапно догнал, врезался в него, и они вместе по инерции въехали в борт. Остапчук охнул и засмеялся. — Надо же, добежал, — ухмыльнулся он. — Хватит меня провоцировать, — попросил Меркулов. — Я не хочу ставить всю команду в известность. — Ага, — Остапчук отпихнул его, доехал до калитки и вернулся с клюшкой, кинул шайбу Меркулову под ноги. — Ну, теперь показывай, чего боишься ты. Меркулов посмотрел на шайбу, на него, взял клюшку, но Остапчука не отпустил, задержал его руку. — За тебя я боюсь, ты, блаженный, — бросил он. — Ты же можешь нормально жить!.. — Я и так нормально живу, — тихо ответил Илья. — А хочу — хорошо. А ты ссышь при всех меня за руку взять. Он поехал назад, к противоположным воротам. — Тебе слабо! — крикнул он. — Ты шесть лет раскачивался меня поцеловать! Меркулов дернулся за ним. Остановился. Посмотрел на шайбу под ногами и перехватил клюшку. — Уебу, блядь, — пообещал он. И погнал шайбу к воротам. За неделю до вылета в Канаду им дали увольнительную на один день, но, как сказал Петренко, это был подарок бессмысленный и беспощадный: слетать домой никто из хоккеистов не успел бы, а выезжать в город попросту не стоило: ажиотаж вокруг Суперсерии практически достиг пика, игрокам сборной прохода не дадут. — Мрак, — Петренко дочитал новости и отложил газету. — Если не выиграем, поедем всем составом целину покорять. — Где ты целину найдешь в наше время? — лениво отозвался Артемьев. — Лесоповал — это я еще понимаю. — Ну, сначала на лесоповал, а потом поднимать то, что после него останется, — не растерялся Петренко. — Третью площадку Байконура строить. Пошли пирог у Гали выпросим? К обеду? — Она к обеду не успеет, — Артемьев посмотрел на часы. — Но кто нам мешает пополдничать? — Просите с черникой! — в спины им крикнул Булочкин. Остальные тоже разбрелись кто куда, благо, размеры базы позволяли не мозолить друг другу глаза и даже не встречаться без необходимости. — Пошли поплаваем? — предложил Остапчук. Меркулов кивнул, встал — и замер: он не надевал бандажи сегодня, поскольку не планировал до вечера снимать брюки, дал ногам отдохнуть, и меньше всего ему хотелось сейчас посвящать Илью во всю эту историю. — Что-то не так? — уточнил Остапчук. — Мне бандаж надо надеть, — прямо сказал Меркулов. — Подождешь? — Схожу с тобой, — Остапчук усмехнулся. — Не возражаешь? Меркулов почувствовал, как у него вытянулось лицо. — Я не... — он шумно вздохнул, поперхнувшись. — Илья. — Не буду я к тебе приставать, — пообещал Остапчук, разглядывая его с насмешкой и удивлением. — Чего ты так переполошился? Еще несколько секунд Меркулов лихорадочно искал выход, но так и не нашел. — Хорошо, — беспомощно согласился он. — Пойдем. Просто закатать брюки и натянуть бандаж не получилось тоже. Остапчук с любопытством наблюдал за тем, как Меркулов мечется, затем отошел в угол, взял в руки ненужную уже трость, покрутил, сказал, стоя спиной к комнате: — Да сними ты штаны, что ты мучаешься. Ты что, правда меня боишься? Судя по голосу, он уже не улыбался. — Я не боюсь, — ответил Меркулов, выпрямляясь. — Ты же знаешь. Ты все знаешь. — Видимо, не всё, — отозвался Остапчук. Меркулов расстегнул ремень, и брюки свалились к его босым ногам. Стоя в толстовке и семейниках и чувствуя себя полным идиотом, Меркулов позвал: — Илюх!.. Остапчук обернулся. — Пиздец у тебя колени!.. — вырвалось у него. — Зачем тебе два... Он замолчал, долго смотрел в лицо Меркулова, потом кивнул. — Надевай, — согласился он. — И пошли плавать. И спросил: — Это ты придумал или Коровин? — Я, — Меркулов сел, натянул и зафиксировал бандажи. Остапчук подошел, встал между его ногами, Меркулов задрал голову, и Остапчук запустил пальцы ему в волосы. — И еще шесть лет они ждали первой брачной ночи, — произнес он задумчиво. — Я тебе сейчас брачный день устрою, — пообещал Меркулов. Остапчук предсказуемо не поверил, фыркнул, но не отошел, продолжая перебирать волосы Меркулова, отросшие за лето. Через пару дней всю команду должны были подстричь по форме, так что Меркулов сам ничего с этим не делал, и пряди, которые Остапчук тянул сквозь пальцы, были уже довольно длинные. Меркулов не удержался, наклонился вперед, прижался лицом к животу Остапчука. Коровин ему не запрещал развивать отношения, только попросил быть осторожнее, впервые смутившись при упоминании этой темы, но Меркулов сам не хотел ничего делать до окончания Суперсерии. Ему было страшно, что что-то получится, и еще страшнее — что не получится. А Остапчук, похоже, его опасений не разделял: он погладил Меркулова по шее и отстранился, сел на корточки. — Брачный день? — спросил он тихо. — Саш. А может, правда?.. У него были черные как крымская черешня глаза. Он совсем не был похож на тех людей из Екатерининского сада в Ленинграде, что напугали Меркулова когда-то давно, Меркулов вообще больше не понимал, какое отношение они имеют к ним с Ильей, пусть они там делают что хотят, здесь и сейчас ведь все совсем по-другому. Меркулов покачал головой. — Нельзя, — шепотом ответил он. — Я не могу. Не хочу рисковать. Тобой. Собой. На этот раз Остапчук спорить не стал. Они плавали, пока у Остапчука не устали руки, тогда он зацепился за канат между дорожками, повис на нем, дожидаясь, пока Меркулов развернется в противоположном конце бассейна и вернется к нему. — Саш, — позвал он. Меркулов подплыл к нему, тоже ухватился за канат. — Помнишь, я давал интервью? — Остапчук закусил губу. — После которого тебе пришлось меня спасать. — Ну? — Меркулов нахмурился. — В моем военнике лежит закладка, — признался Остапчук. — Если мы не выиграем Суперсерию, вы уедете домой, а я — в дисбат. И мне пиздец как страшно, Саша. Чем ближе, тем страшнее. Меркулов взял его за плечо. — Мы выиграем, — сказал он уверенно. — Что за антисоветские настроения? — Не смешно, — буркнул Остапчук, но поднял голову и попытался улыбнуться, и Меркулов не удержался, поцеловал его, потерся щекой. — Мы выиграем, — повторил он. — Даже не сомневайся. — Первый матч может показаться вам легким, — напомнил Коровин, расхаживая по раздевалке. — Канадцы будут пытаться обмануть вас, как мы будем пытаться обмануть их. Держите в голове две вещи: во-первых, дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина. На вас смотрит весь Союз. От вас ждут того, что вы будете достойными представителями великой нации, — он набрал воздуха в грудь. — А во-вторых, не расслабляйтесь. Завтра начнется акклиматизация. Послезавтра вы будете разваренными креветками, новички могут спросить тех, кто уже летал на Суперсерию. Поэтому сегодняшний матч будет наш. Не расслабляйтесь, не доверяйте им и помните: вы — лучшие. Вы — элита хоккея. Вас хорошо научили, вы в отличной форме. Вы можете. Любой и каждый из вас. Ради своей страны. Ради тех, кто вас любит и ждет сейчас вашего выхода на лед. — Пора, — сказал Макаров, глядя на часы. — Погнали, — распорядился Меркулов. Он ни на секунду не сомневался, что они готовы. Схемы были отработаны, тактика канадцев — изучена, насколько это было возможно; они знали попавших в заявку канадцев так, словно играли с ними в одной команде, все жесты, привычки, пристрастия, даже те, что не имели отношения к хоккею, но были известны тренерскому штабу СССР. Трибуны встретили их свистом — как обычно, — и Меркулов с трудом удержался, чтобы не засвистеть в ответ. — Даже не думай, — наклонился к нему Остапчук. — Я знаю, чего ты хочешь! Меркулов ухмыльнулся. — Is your leg OK? — поинтересовался у него капитан канадцев, здоровяк Сид Холтби. Меркулов ждал этого вопроса, ответ он придумал еще месяц назад, заучил не менее тщательно, чем тактику игры. — I feel my best, — сказал он, — and I'll do my best. — Your english is good, — ехидно похвалил Холтби. К этому Меркулов тоже был готов. — Let's see your russian later in Moscow, — напомнил он. Они выстроились на синих линиях на символическое вбрасывание. Оператор с камерой проехал вдоль обеих команд, запечатлевая участников Пятидесятой Суперсерии, и где-то в административном секторе уже начали вырезать лучшие кадры для плакатов и сувениров. Официальные лица и все, кроме первых пятерок, ушли со льда, персонал убрал ковровую дорожку. Таймер на табло отсчитывал последние секунды. Меркулов почувствовал, как заныло колено, почему-то левое, он поморщился и дернул ногой, поймал на себе взгляд канадского защитника Холла. Алыфин встал на вбрасывание напротив Холтби. — Good luck! — достаточно громко пожелал Петренко. И началось. Сойкин попытался запихнуть себе в рот кулак, не отрываясь от телевизора, Никитин ткнул его локтем и сунул баранку, Сойкин машинально впился в нее зубами. Никаких матчей не проводила даже молодежка, вся страна смотрела Суперсерию, дышала в унисон, ахала в опасные моменты. — Вот это скорость, — прошептал Проворов, сжимая в руках эспандер так, что он поскрипывал. "Красная Армия" смотрела матчи коллективно, рассевшись в зале для политсобраний перед огромной плазмой. Шайба сорвалась с крюка клюшки МакКолта в сторону ворот Козловского, все затаили дыхание, но вмешался Белый, прикрыл вратаря корпусом. — Ой, — поморщился Никитин, тоже взял баранку. Камера в краткой паузе наехала на площадку, взяла крупным планом бесстрастное лицо Коровина и отчего-то чуть улыбающегося Макарова, тренера вратарей Андреева, приостановилась на мгновение на Ерёменко. — Интересно, что они там сейчас у себя говорят? — спросил в пустоту Самохин. — А ты по-французски поймешь, что ли? — Проворов кинул в него эспандером, Самохин, едва обернувшись, поймал и вернул обратно. — Я-то пойму, — сказал он. — А ты вот даже по-английски не поймешь. Сойкин наклонился, сунул приятелю свой планшет с намотанными наушниками. — Второй канал звука, — пояснил он. Самохин показал ему большой палец — молча, потому что игра возобновилась. Сойкин чуть не свалился со стула, когда Холл вытянул Меркулова клюшкой по голени сзади, Меркулов упал, но свисток раздался лишь несколькими секундами позже. Меркулов приподнялся на локтях, стало ясно, что сам он не встанет; к нему подъехали Петренко и Юганов, подняли под руки и отвезли на скамью. — Две дадут, — уверенно заявил Возчиков. — Не дадут, — возразил главный тренер "Армии" Михайлов, заговорив впервые с начала просмотра. Он оказался прав: сборная Советского Союза выпустила на лед второе звено, и игра возобновилась в формате пять на пять. — Но почему?! Наши должны пожаловаться... Проворова заткнули тычками сразу с двух сторон, он замолчал. Сойкин дотянулся до пакета и вгрызся в следующую баранку. Скамейку больше не показывали, но через две смены Меркулов снова был на площадке. "Красная Армия" облегченно выдохнула в едином порыве. — Во бля, — сказал Никитин. — Двадцать отжиманий, — заметил Михайлов вскользь. Никитин хлопнул себя по губам, послушно слез со стула, встал в стойку и начал отжиматься, шепотом считая себе под нос. Михайлов на него не смотрел, но о том, чтобы его обмануть, никто из армейцев не мог даже подумать. — Канадские комментаторы тоже не поняли, — сообщил Самохин, прижимающий к голове наушник. Сойкин стиснул зубы, чтобы не ляпнуть лишнего. Ему было отчаянно Меркулова жалко: Меркулов не хотел, чтобы кто-то знал, какая нога, надеялся себя обезопасить, но удар был сзади, Меркулов упал на оба колена сразу, и не важно, какое было травмированным на самом деле. — Говорят, СанВадимыча холодом заливали, — добавил Самохин. — Но нам не показали. — Еще бы, — проворчал Маркин. — Пропаганда... Он вовремя удержал готовое сорваться с языка слово, опасливо покосился на Михайлова, но тот промолчал. — Мы выиграем, — сказал Сойкин. На него обернулись, кто-то спросил: — Откуда ты знаешь? Сойкин смотрел на экран. — Потому что они — сборная Советского Союза! — отчеканил он, словно на плацу. — Потому что они — лучшие. Потому что Саша. Оператор телекамеры, словно услышав его, выхватил крупным планом лицо Меркулова, глядящего, чуть сощурясь, куда-то на площадку. — Они выиграют, — повторил Сойкин. И замолчал до самого конца. Он не орал вместе со всеми, когда за три секунды до финальной сирены Остапчук забил победную шайбу, сидел тихо и смотрел на Меркулова, смотрел, как он обнимает соратников, как практически подхватывает Козловского вместе со всей его амуницией. О Мемориальной доске он не думал. Только о сезоне. Обо всех своих следующих сезонах. И о том, что однажды он тоже выиграет Суперсерию.