Совершенство

– Ты, кажется, обещал предоставить мне возможность почитать, – недовольно сообщает Великий Магистр, едва повернув голову. Вообще, сохранять спокойный, даже отчасти величественный вид и коситься с осуждением, когда лежишь в постели, довольно сложно. Но бывший Мастер Пресекающий справляется. – Да ты просто талант, Шурф! Покосись так еще раз пять, и мне точно станет стыдно. Заодно, может, научусь делать такую же устрашающую рожу! – Не научишься, – высокомерно отвечает Лонли-Локли. – Для этого нужны годы практики. – И врожденный талант, – добавляет Макс. Фыркает, удобнее устраивается на плече, натягивает на них обоих как минимум три одеяла сразу и тоже начинает смотреть в книгу. Даром, что не понимает ни полслова. – Это что за язык? – Один из древних диалектов Куманского Халифата, – со вздохом страдающего за веру мученика отвечает Шурф. – Считается, что только тот, кто правильно применяет гематрию к этому языку, способен понимать истинный смысл трактата о пяти тысячах полезных свойств песка пустыни Хмиро. – И как? – живо интересуется Макс. – Ты уже понял этот самый смысл? – Думаю, я бы его понял, если бы имел возможность ознакомиться с этой главой без помех, – флегматично отвечает Шурф. – Когда ты сказал мне, что почитать в постели можно и у тебя, я был уверен, что... Макс начинает хохотать, и Лонли-Локли тоже улыбается. Очень сдержанно, уголками губ. В привычках есть своя прелесть, Макс бы сказал, наверное, что на постоянстве совокупности мелких привычек держится Мир. Он сам – отвлекает, нарушает привычное течение жизни, отрывает от дел, заставляет тратить время попусту, засиживаться до ночи, болтать с удовольствием, совершать маленькие и большие безумства. И никогда не жалеть ни о чем из упомянутого. Шурф – призывает к порядку и дисциплине, читает нотации, повторяет и обучает, заставляет владеть собой, постоянно ищет новые знания, делает вид, что недоволен, но при этом вечно влезает во все маленькие и большие безумства вслед за Максом. Считается, что ради безопасности Макса, но на самом деле ради собственного удовольствия тоже. И всегда готов нести ответственность за себя и за того парня. Ну то есть за совершенно определенного парня. Макс вытаскивает книгу из чужих рук – как и следовало ожидать, не встретив ни малейшего сопротивления. Лонли-Локли провожает ее взглядом: увидеть и запомнить номер страницы. И Макс чуть поворачивает к нему разворот. Одного мига достаточно. Они знают друг друга так, что иногда становится страшно. Но не задумываются об этом. Ведь если магия этого Мира упорно стягивала, сплавляла, сплетала их в одно, то не сопротивляться же этому, в самом деле. Один из них для этого слишком умен, а второй слишком могущественен. А когда от этого становится тошно, можно просто поменяться ролями. Великий Магистр позволяет бесцеремонно выдрать из рук книгу, тормошить и дразнить себя, перенося все это с раздражающим смиренным терпением. Потом Максу надоедает, он укладывается рядом, закуривает и смотрит в потолок так задумчиво, словно видит сквозь него Хумгат. Шурф поворачивается на бок, опирается на локоть, наваливается, наклоняется к сигарете в Максовой расслабленной руке. Затягивается. Прядь его волос падает Максу на нос, и он тихонько сдувает ее. Шурф ловит губами его дыхание так внезапно и жадно, словно не готов пожертвовать ни молекулы окружающему миру. Снова – как и всегда – Макса изумляет этот невероятный контраст. Жесткие поцелуи, почти укусы – и пальцы, притрагивающиеся к вискам так осторожно, словно каждое прикосновение – величайший дар. Одеяла, старые газеты, только вчера добытая из Щели между Мирами пепельница с забавным рисунком, пустая кружка из-под камры, пара книжек – все это разлетается по спальне, словно в ней бушует небольшой, но интенсивный тайфун. И в эпицентре этого тайфуна худое сильное тело скользит над ним, в нем так бережно, словно каждое движение может принести боль. Шурф не умеет брать. Не умеет для себя. Но отдавать и для другого – умеет безупречно. Как и все, за что он берется. Но Макс слишком хорошо знает, что такое равновесие. К тому же, у него ничего не получается безупречно. Он хорошо помнит, как чувствителен его друг и любовник к малейшему несовершенству: неправильному дыханию, не соответствующему доле секунды действию. Но сейчас ему на все это плевать – он стонет невпопад и шепчет не тогда, когда нужно, и рвано двигается, и даже больно стукается носом о плечо Шурфа, и ойкает, и смеется, и кричит. И поток магии словно ввинчивается в них обоих, перемешивая в невероятное объединенное множество друг с другом, и с этими стенами, и с влетевшим в окно ветерком, и с покачивающимися от ветерка листьями того-самого-растения на стенах Мохнатого Дома, название которого Макс так никогда и не запомнит. Если бы кто-нибудь знал, что весьма уважаемый в Ехо Великий Магистр может рычать от удовольствия, а потом по-кошачьи тереться щекой о плечо, умер бы от удивления. Впрочем нет, не успел бы. Макс бы убил этого нечестивца раньше. Есть вещи, в которых его жадность доходит до крайности. Ему трудно дышать: Лонли-Локли не только высокий, но еще и страшно тяжелый, аж ребра ноют. И, кажется, вовсе не собирается менять свое положение в пространстве. И действительно, вот еще. Максу лень говорить вслух, да и вдохнуть для этого неимоверного усилия не получается. Поэтому он пользуется безмолвной речью, чтобы сообщить что-то страшно глубокомысленное типа «грмпф!». Но этого хватает. Лонли-Локли приподнимается на нем (отчего дышать становится вовсе невозможно), рассматривает пристально и долго. Глаза у него сейчас отчетливо светятся в полумраке. – Я иногда удивляюсь, насколько ты все-таки совершенное существо, – говорит Великий Магистр слегка заинтересованным тоном. – Я?!? – Макс хотел бы возмутиться как-нибудь выразительнее, но для этого ему надо спихнуть с себя Шурфа и вдохнуть. – Я – совершенное существо? – Конечно, – авторитетно заявляет этот невыносимый зануда, да еще и опирается на локоть, собираясь читать лекцию. Да, прямо тут и сейчас, ибо нет неподходящего времени для получения новых знаний. – Между прочим, понятие совершенства изначально наделялось субъективной коннотацией, поскольку... – Слезь с меня, – не выдерживает Макс и начинает смеяться. Лонли-Локли послушно сползает рядом, вытягивается во весь рост и бесцеремонно подтаскивает Макса поближе. – Так что там с коннотацией? – Она субъективна по своей природе, – лаконично отзывается Шурф и умолкает. Макс, изумленный столь коротким ответом, поднимает голову и видит, что его любовник спит. Натурально дрыхнет, заснув в какое-то мгновение ока. – Ого, – восхищается Макс вслух. – Во даешь, субъективный ты мой. Длинные худые пальцы с незаметными в темноте рунами на ногтях вдруг осторожно сжимаются на его плече. – Да! – твердо и непререкаемо говорит Шурф. И засыпает окончательно. И Макс лениво размышляет, с чем именно Лонли-Локли согласился. Хотя, пожалуй, он знает ответ.