manic sunshine

Ludovico Einaudi – Petricor Кисти моих рук вымазаны краской. Стоя босиком на ледяном балконе в –15, я давлюсь очередной сигаретой. Легкие сдавливает в спазмах, и я в буквальном смысле выблевываю дым из своей глотки вперемешку с частью своего разума. Тело потряхивает легкой дрожью, а по позвоночнику скатываются капли ледяного пота. Еще пять минут назад в моем сознании рисовался образ новой картины, полной ярких, чистых и свежих цветов. Нежные лепестки цветущей сакуры, поблескивая, кружатся в незамысловатом танце-полете. Юный незнакомец сидит под кроной деревца, наблюдая за их падением (освобождением от цепких пальцев-ветвей). Юноша купается в теплых весенних лучах, задумавшись о чем-то в легкой истоме. Но вот настоящее солнце, мое, живое и пульсирующее, скрывается за кучевыми облаками. Тьма окутывает мой взор. Воющий ветер затыкает мне уши. И что-то ломается. Стоит звон, и тогда я понимаю, что этот звук разбившегося стекла – мое треснувшее сознание. Я поспешно ретируюсь в свою комнату, больше напоминающую пещеру. Не в силах удержаться на ногах, заваливаюсь на близстоящий диван и судорожно бегаю глазами по комнате. Мой взгляд останавливается на шкафу с книгами и различными безделушками. И я с ужасом понимаю, что не узнаю эти вещи. О, черт побери, это МОИ ВЕЩИ, но я НЕ ПОМНЮ ИХ. Я напряг слух, но услышал лишь собственное сердцебиение. Вы когда-нибудь пугались стука своего сердца? Мне хочется бежать. Мне хочется кричать. Мне хочется спрятаться. Паника охватывает меня слишком быстро, чтобы я мог противостоять ей. Господи Иисусе, я никогда не верил в тебя, но, пожалуйста, верни все назад. Я смотрю на все эти вещи: книжный шкаф, телевизор, покрытый слоем пыли, теплый плед, сложенный аккуратно на краю дивана, сам диван, зеркало, не пойми откуда взявшееся, стол, заваленный кистями и карандашами, мольберт с чистым холстом, - и не узнаю их. Желая выйти из помещения, я разворачиваюсь, но вдруг замираю. Мой взгляд цепляется за стену. Стену с фотографиями. Невольно прикрываю рот рукой, пока медленно отхожу назад. Все эти кадры, снимки людей, которых, мне казалось, я знаю, все они вводят меня в ступор. Я… я не узнаю этих людей. Я их не знаю. Кто они? И… и зачем они здесь? Эти чужаки пристально смотрят на меня со своего двумерного прибежища. Они меня пугают. В страхе я отворачиваюсь от их вездесущих глаз, но натыкаюсь взглядом на свое отражение в зеркале. Неужели это… я? Воздух застревает в легких, и голова начинает кружиться. Я рассматриваю свое отражение, будто вновь знакомлюсь с собой, но вижу лишь незнакомца. Черные как вороново крыло растрепанные волосы, черничные круги под глазами и лицо, застывшее в ужасе. Там, за тонким стеклом, монстр, которого я так боялся. Здесь тот, чьи руки дрожат от нарастающей паники. Там тот, кто не дает мне спать по ночам. Здесь я. И там тоже я. Я отступаю назад, в попытке сбежать от самого себя, и упираюсь спиной в стеклянные дверцы шкафа. По спине пробегает холодок, а все тело сводит судорогой. Мне нужно бежать. Дверь близко, но как только я глянул дальше порога, то замер, скованный страхом. А что там? Там же тоже все чужое, незнакомое. Там… моя пропасть? Я оседаю на пол, пряча голову в коленях, и зажимаю уши. В глазах стоят слезы, а внутренности сжимаются. Меня всего трясет, я раскачиваюсь как душевно больной из стороны в сторону. Я ничего не понимаю. Я в ловушке. Я боюсь. Спустя полчаса входная дверь открывается, но я не испытываю ровным счетом ничего. Мой взор пуст, мой мир превратился в руины, медленно тлея под тоннами пепла. Он кидает взгляд на меня и проходит на кухню, шурша пакетами. Я продолжаю сидеть в углу, моем убежище. В голове стоит звенящая пустота. Он развязывает шарф, все еще не проронив ни слова. Пристально смотрит на меня, но я не проиграю этот бой. Ядовитая ухмылка расползается на моих губах. На его лице появляется недоумение. Он говорит: «хватит». Моя ухмылка становится шире. Он говорит: «прекрати». Из моего рта вырывается смешок. Он кричит: «останови этот цирк!» И я раздаюсь громким истерическим смехом. Он дает мне пощечины и кричит о том, как ненавидит меня. Я говорю, что люблю его таким: разбушевавшимся, переполненным эмоциями, рвущимися наружу, таким диким и озлобленным. Таким чистым и естественным, таким правильным. Помнится, моя дорогая мамочка говорила, что я, обдолбанный и облеванный, сгнию в какой-нибудь канаве. Но кто же знал, что это неуравновешенная женщина была права, вот только мне не пришлось искать канаву и деньги на наркотики. Он мой наркотик. А я и есть та канава. Я не слышу его криков, но не сложно догадаться, что он на взводе и готов взорваться в любую секунду. Мои щеки горят от его ладоней. Мой живот болит от смеха. Мои легкие валяются где-то на балконе рядом с пачкой мальборо красных. Внезапно все замирает. Вся эта ситуация уже не кажется мне смешной. Я будто отделяюсь от тела и наблюдаю за всем со стороны. Он вдруг замолкает. Утирает рот от слюны рукавом. Проводит руками по волосам, слегка сжимая и оттягивая их. Я смотрю на него. Он идет в коридор, сплевывая на ходу. Я смотрю на него. Он хватает шарф. Я смотрю на него. Он оборачивается, и его взгляд полон презрения. Я смотрю на него. Он уходит, хлопая дверью. Я смотрю на дверь. Я остаюсь один, и только стук сердца разрезает тишину квартиры. Солнечный луч прорывается сквозь тучи и через открытое окно попадает в комнату. Он падает мне на щеку и, обжигая своим теплом, играет всеми цветами радуги, преломляясь в моих слезах. Я улыбаюсь. Я поднимаюсь со своих колен и подхожу к мольберту, на ходу смешивая цвета на палитре для цветущей сакуры.