Шер-хан

      Огненными искрами переливается на солнце шкура. Огонь — мой страх, огонь — я сам, от подрагивающих усов ощеренной морды до кончика полосатого моего хвоста. Шер-хан — раскат громового рыка, шипение и испуганные вопли тех, кто мелок. Шер-шах — хозяин джунглей, царь-тигр…       Кто хил и слаб, тот погибает первым. В помете нас было четверо. Слепые котята с молочными зубами. И я самый слабый из всех. Лунгри — Хромой.       Но порой хромые оказываются живучими…       Прошло не больше двух месяцев с нашего рождения, когда мать сочла нас четверых достаточно крепкими, чтобы уйти от логова, где мы родились. Переход казался мне тогда увлекательной прогулкой и я, задираясь и беззлобно покусывая братьев, не обращал особенно внимания на творившееся вокруг. А зря.       Не помню, чтобы еще раз когда-либо слышал рев, подобный услышанному в тот день. Меня, самого любопытного, тогда откинуло мощной материнской лапой в колючий кустарник. Мгновением после — оглушило хлопком и ослепило негаданной вспышкой яркого пламени.       Двуногие звери вышли в тот день на охоту, свежевать ради драгоценных шкур мягкозубых котят.       Так я остался сиротой. Так погибли сильные мои братья.       Изначально тощий, теперь я заматерел. Изначально слабый, я научился оглушать одним ударом лапы, переламывать, едва прикусив, хрупкие позвонки. Изначально хромой и жалкий, теперь я грациозная смерть, мягко ступающая по земле, текучая и ловкая. Испугавшийся в детстве огня, я несу его на себе, тая страх в расплавленном золоте собственной шкуры.       На боках моих со временем появилось много грубо затянувшихся рубцов. Мои шрамы — мои боевые отметины. Они напоминание, что надо быть сильнейшим, что нельзя быть милосердным. Особенно с двуногими и голокожими лягушатами.       За скорость и жестокость, за удачу в охоте, меня стали именовать Аатнанк*. А после, окончательно забыв хромого Лунгри, стали благоговейно шипеть вслед: Шер-хан…       Ты, двуногий лягушонок*, появился в моих джунглях весьма кстати.       Повторяй мое имя со страхом, человечий детеныш, потому что однажды моя лапа дотянется и до тебя, чтобы прихлопнуть, как жалкую назойливую мышь…       И помни, ты — моя добыча, сколько бы ни ярилась желтозубая Ракша.