You vanished in my head.

У нас в гостиной стены обклеены мерзкими обоями в цветочек. Сами обои салатовые, а цветы на них лимонные. Они бракованные, потому что цветы все разные. Одни меньше, другие больше, у третьих более острые края, у четвертых округлые. Стены в нашей гостиной режут мне глаза. Но моей маме они нравятся. Моя мама любит зеленый. Иногда она надевает свой любимый зеленый костюм и сливается с ними. Иногда я тоже хочу слиться с чем-нибудь. А лучше исчезнуть. Вот и сейчас я сижу в этой душной гостиной с этими мерзкими обоями. Напротив сидит Даниель и аккуратно делает глоток чая. Она пьёт чёрный, с двумя ложками сахара и лимоном. Ничего необычного. Я пью морковный сок, потому что моя мама говорит, что так лучше. Моя мама всегда решает все за меня. Даниель смеется и рассказывает о том, как прошел вчера её день в школе. Я киваю и слушаю, а самому хочется побывать там, в школе, больше, чем где-либо ещё. Я там никогда не был и школа для меня, наверное, как Париж, в котором я тоже никогда не был. Я не выхожу из дома, потому что я болен. Они говорят мне, что я болен. Мама, папа, мерзкий мистер Кобальт. Они говорят, что так надо. Что так лучше. Но наверное, так лучше только для них самих. И я слушаюсь их, не выхожу из дома. Я послушный ребенок. Я пытался вслушаться в слова Даниель. Я любил быть слушателем ее глупых, но спасительных историй. Ладно. Не все ее истории были глупыми, но многие. И я часто не понимал ее слов или жалоб, но не спрашивал ничего. Потому что я был просто слушателем. Моя задача – слушать. Моя задача – кивать когда надо. Даниель говорит много. Даниель заставляет меня задуматься над её словами. Спасибо, Даниель. Я не хочу сойти ещё больше с ума, и она останавливает меня. Но мне сказали, что дальше сходить некуда. Ха-ха. Забавно. Словно мой ум – поезд. И он примчался на последнюю станцию под названием «сумасшествие». Дальше сходить некуда. Конечная. Покиньте свои вагоны и отправитесь прямо на рельсы. Спасибо за внимание. - Луи, ты меня слушаешь? – Даниель вскидывает тонкую бровь и сверлит меня взглядом. - Я весь во внимании. И она продолжает. Она говорит о том, как ненавидит школу, о красавчике из параллели и тяжелом тесте по математике. Она говорит, и говорит, и говорит и не умолкает, как заевшая пластинка в проигрывателе. Но мне интересно. Потому что кроме как с ней, мне не с кем говорить. Я болен и у меня шизофрения. Мне так говорили. Говорили и продолжают так говорить. У меня в голове – белый шум, а перед глазами тетушка Мэйбл, которая скончалась от сердечного приступа почти десять лет назад. У меня в голове – белый шум, а перед глазами ничего не говорящая по-английски испанка с родинкой над губой и в перемазанном фартуке. У меня в голове – белый шум, а среди шума их голоса и они говорят, что я здоров. Я не верю. Я прогоняю их таблетками, сном и речами Даниель. Лучше продолжай говорить, пожалуйста, иначе они снова будут твердить мне ужасные вещи. Даниель, пожалуйста, не замолкай. Пластинка заела и не должна останавливаться. У Даниель за спиной мой дед. Он улыбается, машет рукой, а потом растворяется. У меня над ухом тетушка Мэйбл и её пышная грудь возле моего лица. Она говорит мне опрокинуть стол. Она говорит мне, что Даниель здесь по принуждению. Она говорит мне, что я нормален. Я вскипаю. На руках проступают вены. Заткнитесь, пожалуйста, и выйдете вон. - Так вот, ах да, ещё я спрашивала у Марка, можно ли нам посмотреть какой-нибудь фильм. Я принесла какие-то комедии из дома, хочешь, могу включить? – Даниель ставит мой пустой стакан из-под сока и свою чашку из-под чая на поднос и встает. Поднос из её рук принимает домработница, а потом уходит. Фильмы. Фильмы. Движущиеся картинки на экране. Костюмированные герои, искусственные чувства, каждая пылинка в кадре – декорация. Я думаю и соглашаюсь. - Д-да, б-было бы неплохо. Мне хочется опрокинуть этот самый стол, как говорит тетушка Мэйбл, но я сдерживаюсь. Даниель улыбается своей солнечной, теплой улыбкой. Мы поднимаемся ко мне в комнату, которая, вроде бы, должна быть моей крепостью, но нет. Она не является таковой. В моей комнате темно. В ней большая кровать, шкаф, полки, на полках – таблетки, всякие лекарства. Где-то стоят мои детские фото, мои фото с семьей, фото родственников, фото меня и Даниель. Воспоминания в рамках. Даниель вставляет диск в проигрыватель. Экран загорается. Белый шум в моей голове немного стихает. В зеркале я вижу дедушку. Он улыбается беззубым ртом. Мы устраиваемся на моей кровати. Даниель просит домработницу принести чего-нибудь съедобного. Я не голоден, но меня никто не спрашивает. Как всегда. Мы смотрим фильм. Это комедия. Даниель увлечена просмотром, а я увлечен видом ласточек на моем полу. Одна из них сидит на моем плече. - Л-ласточки, - шепчу я. - Ласточки? – переспрашивает Даниель. - Д-да. Ласточки, - я делаю длительную паузу, - красивые. Даниель нервно хихикает. - Да, конечно. Красивые ласточки. Хихикает и отворачивается. Её брови сводятся на переносице. Что не так, Даниель? Мы продолжаем смотреть фильм. Я слышу, как внизу открывается дверь. Мой отец пришел с работы, а мама вернулась от подруг. Мой дедушка склоняется над Даниель и сцепляет руки у неё на шее. Какого черта ты творишь?! Он сжимает её горло. - Убрал руки! Эй, Даниель! Ты разве не чувствуешь?! – вскрикиваю я. Глаза Даниель расширяются, и она испуганно смотрит на меня. Я хочу защитить её. Она мой единственный друг, я должен! - Л-Луи? Что такое? Я отмахиваюсь от него руками. Он отступает. - Убирайся, убирайся, УБИРАЙСЯ К ЧЕРТУ ОТСЮДА И НЕ ТРОГАЙ ЕЁ! – Я кричу, очень громко. Дед ошарашенно смотрит на меня, его лицо краснеет, усы над губой подрагивают. - УХОДИ, Я СКАЗАЛ! – я хочу плакать, я почти срываюсь на плачь, я держу его за запястья. Я замечаю, как Даниель убегает из комнаты. Беги, так будет безопаснее. Внизу они суетятся. Даниель что-то кричит моему отцу. Я кричу своему деду в лицо. Я кричу: "Убирайся." Я кричу: "Уходи." Я кричу: "Ты галлюцинация!" Тогда почему же я кричу, если ты не реален? Я не знаю. Я не знаю. Я не могу знать. Руки моего отца хватают меня, руки моей матери открывают мой рот, руки Даниель запихивают туда успокоительное. Горьковатый вкус на языке, я зажмуриваю глаза. - Спокойнее, Луи, солнышко. Всё в порядке. Мама рядом, - шепчет она мне на ухо. От её дыхания мне становится не по себе. Мой дед исчезает. Снова. Трус. Пустите меня, я набью ему морду! Но он же не реален. Да что же тогда реально?! Я не знаю. Я не могу знать. Мои глаза застилает белесой пеленой. Я не хочу вырываться, я не хочу бороться. Я хочу исчезнуть. Я хочу слиться с теми ужасными обоями в гостиной. Как моя мама, когда надевает тот зеленый костюм. Я засыпаю. Я сплю. Только когда я сплю, белый шум в моей голове окончательно затихает. * * * Я просыпаюсь под хор голосов: мама, папа и этот скрипучий бас, который я узнаю из тысячи. Мистер Кобальт. Какая радость, мы так давно не виделись. Разувайтесь, снимайте пальто, проходите в гостиную, а лучше сразу в окно. Я поднимаюсь с кровати и моё тело ноет, руки и ноги затекли, голова очень кружится. Я тру лицо ладонями. Голоса сидящих внизу эхом отскакивают от стен и попадают внутрь моей головы. Только вас там не хватало. Вы непрошеные гости. Но и выгнать вас я не могу. Вы не послушаете. Я с трудом спускаюсь вниз. Четыре пары любопытных глаз резко впиваются в меня, как лезвие в кожу. Мама, папа, мистер Кобальт и Агнесс, наша домработница. На одутловатом лице Кобальта расцветает улыбка. Моя мама сморкается в платок. Мой папа барабанит пальцами по подлокотнику дивана. Я сам пытаюсь устоять на ногах. А за их спинами - испанка с родинкой над губой. - П-привет, - я обращаюсь к ним. На секунду мне кажется, что где-то далеко взрывается небоскреб. На секунду мне кажется, что я рассыпаюсь алмазной пылью и падаю катышками от одежды на пол. Всего на секунду. - Луи, дорогой, - мама встает с дивана и спешит обнять меня. Она обвивает меня, её голова покоится на моем плече, я поглаживаю её подрагивающие плечи. Её слезы с щек стекает прямо на мою футболку. Я замечаю, что Даниель нет. Я думаю, где Даниель. Я спрашиваю, где Даниель. - Она ушла, Луи, - отвечает отец и в его голосе я слышу неприсущую ему строгость. Мистер Кобальт улыбается и дергает ногой. Мистер Кобальт откашливается и кряхтит. - Д-добрый де... - я делаю паузу, - день, мистер Кобальт, - говорю я. В комнате пахнет печеньем. Мне нравится. Испанка не сводит с меня глаз, а её родинка по размерам напоминает кратер на луне. - Луи, ты ведь понимаешь, что я пришел не просто так? Мы хотим сказать тебе... - Билл, подожди, не надо так сразу... - Кобальта останавливает мой отец. Он кладет ему руку на плечо. Обвисшие щеки Билла трясутся. - Хватит возиться с ним, Марк. Вы должны были сделать это ещё когда ему поставили диагноз и ты это знаешь. Так вот, - он поправляет воротник рубашки, - Луи. Твои родители приняли непростое решение. Всё это время они отвергали его, твоё лечение (твоё правильное лечение), считая, что здесь тебе будет лучше. Они ошиблись. Мы уже всё обсудили. За городом есть такое место, больница Святой Катерины. Там работает один мой знакомый врач и я позвонил ему и он сказал... Мама тянет меня за руку к дивану и на ухо шепчет "присядь, солнышко". Я слушаюсь её. - ... он сказал, что они могли бы взять тебя на лечение. Это очень тихое и спокойное место для таких же особенных, как ты. Мне сказали, что ты сможешь приехать туда уже завтра. Сегодня вечером твои родители отвезут тебя. Мистер Браун (это тот самый врач) будет ждать тебя. Даниель зайдет попрощаться. Мы договорились. А мне, - он смотрит на наручные часы, - пора. Увидимся, Луи. Пока, Марк, Джо. Было приятно увидеться. Он уходит, а за ним остается шлейф из самовлюбленности, трясущихся щек и хереса. Гадость. Моя мама снова сморкается. Мой отец уже не барабанит по подлокотнику. Лечение. Больница Святой Катерины. Такие же особенные. Сумасшедший дом. Испанка улыбается. То что надо. Мой настоящий дом. Сумасшедший дом. Нет, нет и нет. Вы ведь не серьёзно? Вы ведь шутите? Слезы матери говорят, что нет. Испанка улыбается во все зубы. - Луи, - мой отец подает голос. Теперь он дрожащий, сиплый, пропитанный горечью, - так будет лучше. Ты не будешь там всегда. Мы заберем тебя скоро. Но сейчас тебе придется потерпеть. Я задаю лишь один вопрос: почему. - Луи, - моя мать подает голос. Агнесс все ещё стоит в стороне, понурив голову, - солнышко, твоё поведение ухудшилось. Твои симптомы стали хуже. Мы что-то упустили. Что-то, что связывало нас с тобой другим. Таким же особенным, как и сейчас, но более дружелюбным. Ты набросился на Даниель сегодня и это не единственный случай. Помнишь как ты разбил стаканы? Или как кричал что-то про мальчика с соседнего дома, который портит твои вещи? Там нет никакого мальчика, милый. Твоя особенность выходит из-под нашего контроля. - Джоанна, ради всего святого. У него шизофрения, но он не умственно отсталый. Луи, тебе нужно лечение и мы дадим его. Мы верим Биллу, он ни разу нас не подводил. Мы не оставим тебя там навсегда, я клянусь, сын. Послушай нас. Агнесс поможет тебе собрать вещи, Даниель зайдет примерно минут через тридцать. Будь готов. Я не хочу плакать, я не хочу кричать, я не хочу даже исчезнуть. Я хочу не быть особенным. Мама, прекрати меня так называть. Это отвратительно. Шизофрения. Называй вещи своими именами. Я шизофреник. Я шизофреник. Я не знаю, что реально, а что нет. Мне нужна помощь. Но не мистера Кобальта. Мне нужно немного больше сна, чтобы белый шум в моей голове стих. Как же вы не понимаете?! Агнесс тянет меня с ней наверх. Я иду. Я ведь послушный ребенок. От неё пахнет базиликом, а волосы у неё цвета грязи. У Агнесс мужеподобные плечи, но она красива. Красива. Прекрасна. Тетушка Мэйбл стоит за углом. Испанка остается внизу. Половицы скрипят. Скрипит мой мозг. Если он, конечно, есть. Ведь в моей черепной коробке - сплошной шум. Агнесс собирает мои вещи. Я сижу в сторонке. Я осматриваю свою комнату. Пока я спал, ничего не изменилось. Та же кровать, тот же шкаф, те же воспоминания на полках. А моя жизнь изменилась. А я нет. Только моя жизнь. И эти изменения не моих рук дело. Но кто спрашивает меня? Только я сам. Но даже мне мои ответы не нужны. Агнесс собирает вещи, а я отсчитываю время до прихода Даниель. Отец сказал "тридцать минут". Я считаю тридцать минут. 1681 секунда. 1682 секунда. 1683 секунда. 29 минут. 29 минут и 30 секунд. 30 минут. Где же ты, Даниель? Где же? Агнесс говорит, что все собрано. Агнесс гладит меня по лохматым волосам. В нос просачивается запах базилика и щекочет ноздри. Мои волосы щекочут ладони Агнесс. Даниель приходит через 35 минут, вместо 30, и с порога кидается обнимать меня. Я обнимаю её. Она говорит, как ей жаль. Она говорит, что любит меня. Она говорит, что все будет в порядке. Я буду в порядке. Я могу быть в порядке. Но я не умею. - Лу, все будет хорошо. Я буду навещать тебя. И твои родители тоже. Люди там... медперсонал... они не дадут тебя в обиду. Там будут похожие на тебя люди. Я буду приходить, я уже говорила? Да, обязательно буду. Жди меня на следующих выходных. Я тебя не брошу, Лу. Совсем нет, честно! Не забывай меня и держись хорошо? Лу? Ох, Лу, мне так жаль, так жаль... Пластинка снова идет по кругу. Заела и никто не хочет её исправить. Я не хочу. Меня провожают Агнесс, Даниель, тетушка Мэйбл и дедушка. В машине нечем дышать. Здесь мягкие сидения и здесь темно. Мне не нравится темнота. Папа включает радио. По радио тошнотворная музыка и помехи. Как в моей голове. Моя голова - эпицентр всего. Я - лишь маленькая песчинка этого самого "всего". Моя голова - эпицентр всего. В моей голове - создание всего. Внутри меня - карты неоткрытых материков и легенды о мучениках. Внутри меня есть всё, но там негде спрятаться моим мыслям. Поэтому они одной волной выходят наружу. Раз за разом. Как и сейчас. Всем будет на меня плевать, - говорю я. Меня могут убить, - говорю я. Я могу себя убить, - говорю я. Белый шум не стихнет, - говорю я. Мама рыдает. Мама рыдает очень громко. Её всхлипы раздражают меня. Эй, мамочка, не плачь. Я особенный. Ты ведь не лжешь?