Ab initio ad finem

      Кристиан Лоренц сам не понял, когда глубокое уважение к Алёше сменилось восхищением и успело мутировать во влюблённость — неестественную, болезненно сильную. Он с широко открытыми глазами наблюдал за каждым действием мужчины, ставшего для него сродни божеству, внимал каждому его слову и готов был заменить хоть гитариста, хоть барабанщика, хоть чёрта лысого, если только кумиру это будет нужно.       Ромпе не переставал удивляться рвению паренька, но искренне считал это жгучим желанием творить и стремлением быть на сцене перед толпой таких же как он панков. Даже когда Флаке признался, Алёша не принял это всерьёз. Он предпочитал думать, что это почти детский восторг от замаячившей впереди благодаря опытному панку новой жизни превратился под влиянием юношеского максимализма во что-то, что Кристиан по ошибке принял за любовь. Наверняка со временем пройдёт.       Единственной поддержкой для Флаке тогда стал юный Хайко. Он хоть и был старше Кристиана всего на два года, с готовностью взял на себя роль взрослого друга и не давал приятелю скучать, то и дело увлекая в рискованные предприятия. К сожалению, это длилось недолго.       В прохладу фургончика почти ворвался Хайко, от которого буквально пахло солнцем и летней жарой. Кристиан мгновенно проснулся от грохота старой двери и зашарил рукой в поисках очков — что-то в облике друга было новым.        — Смотри, как тебе? — Хайко не стал утруждать себя пожеланиями доброго утра — повертел непривычно белобрысой головой и звонко рассмеялся. Для высветленного хвоста характеристика «теракт на макаронной фабрике» была не оскорблением вкусу юного панка, а суровой констатацией факта, и Флаке, водрузив очки на нос, оценил новый образ по достоинству. Поднял большой палец:        — Во!       Хирше игриво потряс шевелюрой и полез стаскивать с друга одеяло:        — Вставай, вставай, вставай! Сколько можно дрыхнуть?       На шум из фургона пришёл Ромпе. Упрекнул разоспавшегося почти до полудня Кристиана («Ну что же вы, барин...») и уставился на Хайко:        — Ну и ну! — восхитился Алёша. — Высветлил! Пожёг ещё, поди? — Хирше кивнул и развёл руками — мол, что поделаешь? Ромпе подошёл и ласково потрепал его по голове.        — Эх, я и сам в своё время... — он задумчиво поскрёб намечающуюся лысину. — А, пустое. Пойдём, что покажу.       Хайко мгновенно вскочил и, даже не попрощавшись с Кристианом, выбежал в летний зной вслед за деловым панковским божеством.       Флаке тогда оставили одного и самым наглым образом предали: Алёша уже через несколько дней почти совсем беззастенчиво мог приобнять Хайко или уйти куда-нибудь только с ним спозаранку и не возвращаться до вечера. Кристиан старался лишний раз на парочку не смотреть и украдкой злился на веснушчатого наглеца, на выборочно правильного Алёшу и на себя самого. Где-то глубоко он понимал, что никто ни в чём не виноват — в конце концов, Хайко о нешуточной любви Флаке к кумиру и не подозревал, а Алёша слишком явно давал понять, что ничего быть не может даже в теории, — но было до ужаса горько осознавать, что его оставили одного. Что ему предпочли белобрысого, смешливого, красивенького Хирше.       Потом Лоренц поймал себя на мысли, что не может даже себе ответить толком, за что ему обиднее. С одной стороны был неприступный, давно и привычно любимый вокалист, а с другой — ставший самым близким другом паренёк, который никогда не сидит без дела, у которого всегда в голове целый ворох идей и новых придумок.       Вопрос решился сам собой, когда Хайко вернулся к нему, недоумевая, с чего и так не самый весёлый Флаке вдруг стал совсем ворчливым и замкнутым. Прилёг рядом с ним, как раньше, и начал как ни в чём не бывало рассказывать какие-то глупости, какие-то затеи и свои мечты — вот когда они станут знаменитыми и объедут весь мир... Тогда Кристиан внезапно для себя самого осознал, что скучал вовсе даже и не по Алёше.       Осторожная возня под одеялом в тесной палатке на миг остановилась — Флаке и Хайко напряжённо вслушивались в звенящую тишину, потому что Кристиану вдруг показалось, что на улице кто-то кашлянул. Но слышно было лишь стрекотание сверчков. Опасения не подтвердились, и Хирше снова аккуратно задвигал пальцами — Лоренц тихо довольно замычал, выгибаясь навстречу.       А потом появился Шнайдер. Алёша пригрел под своим крылышком это юное дарование, когда им срочно понадобился барабанщик. Кудрявого длинноносого парня Флаке быстро про себя окрестил «глупостью ходячей» и относился к нему поначалу, как к любому новому человеку, с огромной долей недоверия. Как может называться истинным панком отпрыск интеллигентнейшей семьи, избегающий в речи непечатных выражений, скромно сидящий в уголке и поглядывающий оттуда за весельем? Но вскоре привык к новому согруппнику. Прозвище, правда, не забыл, но в общении стал гораздо снисходительнее.       А вот Хайко — уже ставший на тот момент Паулем — на одуванчикового Шнайдера с самого начала смотрел с интересом. Вертелся вокруг, вызнавая всё новые подробности биографии Кристофа, лез под руки и всё норовил втянуть барабанщика в свои авантюры. Шнайдер в такую активность включаться не спешил, но к Ландерсу заметно привязался и чувствовал себя намного увереннее с ним рядом. Флаке сначала не придавал этому значения — с кем только Пауль не общался.       Однако со временем что-то поменялось в неприятную для него сторону.       Шнайдер с упоением читал какую-то старую газетёнку и ловко крутил на пальцах барабанную палочку, когда дочитывал до особо интригующих моментов статьи. Пауль сидел напротив и внимательно наблюдал за быстрыми движениями, затем, достав где-то под столом карандаш, попробовал повторить. Не получилось. Кристиан хихикнул, а Шнайдер, не отрываясь от чтения, протянул гитаристу свою палочку:        — Не, — рассмеялся Кристоф, — у тебя так решительно ничего не выйдет! На. А теперь смотри как надо... — он, соизволив отложить газету, достал из-под бока вторую палочку и крепко зажал между пальцами. — Вот так, и крутишь.       Выходило у Пауля плохо, и новоиспечённый педагог, нахмурившись, решил проконтролировать ситуацию самостоятельно — подошёл и взял руку Ландерса в свою.        — Да нет же, не так. Ещё раз смотри, внимательно только. Вот так берёшь. А теперь этим пальцем вот так… Всё просто. Под «чутким» руководством Пауль нерешительно и неумело крутанул палочку — и тут же уронил. Но гордый своим учеником Кристоф довольно констатировал:        — О, во!       Кристиан без восторга наблюдал за смеющимися чуть ли не в обнимку парнями, которые вели себя так, будто его рядом не было. Где-то глубоко снова кольнула острой иголкой ревность — с ним так Ландерс не смеётся.       Через пару месяцев Пауль стал странно отводить взгляд, когда разговаривал с Кристианом. Всё реже приходил и ложился рядом, всё больше задерживался до поздней ночи — или раннего-раннего утра? — со Шнайдером. В конце концов не выдержал и во всём признался, решив, что лучше сохранить с клавишником тёплые отношения, чем и дальше бояться смотреть ему в глаза.       Говорил он так долго и сумбурно, что Флаке даже не сразу понял, почему именно Хайко перебирается из их палатки в палатку Шнайдера. Он ошарашено поправлял очки и слушал сбивчивую речь теперь уже бывшего любовника. Похоже, ему второй раз предпочли красавчика. Ладного кудрявого барабанщика. Только на этот раз ещё и привычную картину мира сломали: больше никто не прижимался ночами, никто не сопел рано утром под ухом, смешно причмокивая губами.       Теперь даже нагрянувшие предложения о концертах казались не в радость.       В серую повседневность клином врезался Тилль. Суровый на вид, он производил совершенно иное впечатление, стоило только заговорить с ним в уединённой обстановке.       Сначала Флаке просто нравилось быть рядом и наблюдать за неторопливыми движениями здоровенного мужчины, когда тот занимался рутинными домашними делами, потом появилось желание чего-то большего. Кристиан сам не помнил, когда именно Линдеманн впервые увидел в его взгляде робкий вопрос — можно ли прикоснуться? прижаться? Оказалось можно.       Позже их встречи приобрели чисто интимный характер — Флаке приезжал, проводил с Тиллем всю ночь и уезжал, нередко засыпая только в транспорте до города. Линдеманн открыл для него пугающий, но оттого не перестающий быть интересным мир своих жестоких фантазий, и Кристиан с радостью включился в игру. Наверное, среди проведённых в деревенском полуразваленном доме ночей не нашлось бы двух одинаковых — Тилль всегда знал, что можно предложить и чем разнообразить обычный секс.       Флаке нравилась эта игра. Как нравилось потом лежать или сидеть рядом, слушая длинные монологи о каких-то давно забытых всеми немецких поэтах, о которых Кристиан даже не мог с уверенностью сказать, что слышал их имена в школе; о каких-то глухих местах, достойных, судя по словам Линдеманна, кистей лучших художников; о людях и странных воспоминаниях.        — Тебе надо это записать и читать где-нибудь как лекции, — Кристиан сладко потянулся и откинулся на спину. Тилль удовлетворённо хохотнул:        — Эти бредни только тебе и интересны. Думаешь, кто-то ещё захочет слушать россказни здоровенного дурня по доброй воле? — он поднялся на кровати и навис над Лоренцом тяжёлой громоздкой грудой мышц. Наклонился и коротко поцеловал в ключичную ямку — Кристиан громко выдохнул и смешно вжал голову в плечи. — Не, Флаке, такого как ты ещё поискать...       Но он нашёл.       Тилль нашёл Рихарда, или Рихард сам нашёлся, Кристиан не знал и, честно говоря, знать не хотел. Просто однажды Линдеманн заговорил о новом знакомом — восхищённо рассказывал о побывавшем на Западе парне и обещал обязательно познакомить с ним Флаке. Тогда Лоренц отнёсся к этому с присущим ему едким ехидством, но когда знакомство состоялось, почти сразу понял, что вот-вот повторится уже отработанная история. Его пошлют далеко и надолго, едва уверятся, что Круспе никуда не уйдёт в ближайшем обозримом будущем, и снова потянется вязкое одиночество, снова будет невыносимо жечь внутри от осознания, что потерялось что-то хорошее, ставшее родным. Вот только мириться с этим на этот раз так просто не хотелось.       Сегодня посиделки с Тиллем прошли совсем не так, как Кристиан привык. Вместо привычных ласк Тилль рассказывал Лоренцу о том, что Рихард написал музыку к двум его стихам и вчера они весь день провели вместе за песнями и рассказами Круспе о мечтах о какой-то группе. Ничего другого Кристиану не перепало, и он сидел теперь дома мрачнее тучи.       «Косоглазый, с кривыми зубами, с вечно опущенными уголками губ... — Флаке презрительно фыркнул и почесал ногу через дырку в изношенных спортивных штанах. — Тилль... эстет хренов».       Снова его, кажется, собираются променять на инициативного красавчика, витающего в своих облаках. Третий раз. Третий чёртов раз...       Флаке это надоело окончательно. Теперь он так просто от полюбившихся отношений не откажется, и пусть никто даже не смеет осуждающе что-либо вякнуть.       Когда Тилль пришёл уговаривать его принять участие в новом проекте Рихарда вместе с остальными и, как предполагал Лоренц, сообщить, что глупые игры ему надоели, Кристиан был чуть наглее обычного. На участие он согласился, но с одним непременным условием.       Кристиан решительно явил свой зад — сначала судьбе-злодейке, плюнув на гордость и продолжая ходить к Тиллю, когда Рихарда рядом не предвиделось, а через несколько лет и всему миру, во время концертного исполнения «Bück dich».       Так было проще и лучше для всех: Тилль получал двух любовников — одного для нежности, другого для игр, Флаке оставлял за собой право быть личной живой игрушкой для любимого человека, а Рихард находил необходимые поддержку и тепло. В конечном итоге оба они приходили к Линдеманну за избавлением от одиночества. И каждый его по-своему получал.       Все вокруг, давно привыкнув к странным взаимоотношениям в группе, не обращали внимания ни на какие ухаживания музыкантов друг за другом. Всё казалось привычным: нежничающий со Шнайдером Пауль, уединяющийся с Тиллем Рихард, презрительно посматривающий на них Флаке и Оливер, невидимой тенью возникающий везде, куда бы ни пошёл клавишник. Кто-то из команды техников даже готов был поклясться, что иначе машина под названием «Rammstein» и работать не сможет.       Кристиан сонно разлепил глаза и посмотрел в иллюминатор. Внизу лежали ленивыми седыми волнами облака, а где-то под ними иногда виднелись огни — где там предстояло выступать? — ночной Мексики.       Все вокруг спали, только впереди через два ряда от Флаке о чём-то перешёптывались, наклонившись друг другу, Пауль и Кристоф. В просвет между сиденьями Кристиану было видно, как Ландерс вдруг быстро огляделся вокруг и потёрся носом о длинный нос зажмурившегося от удовольствия Шнайдера.       Лоренц поспешил закрыть глаза и отвернуться. Надо попытаться снова уснуть...       Всё вошло в самую привычную для клавишника колею. Были ночи с Тиллем и ночи наедине с собой, была возможность и избавиться от одиночества, как только надоест, и насладиться им — заявить Линдеманну, что он ближайшие несколько дней может рассчитывать исключительно на своего ненаглядного гитариста. Только изредка Кристиана беспокоил Оливер.       Он с первого дня смотрел на Флаке таким взглядом, каким сам Лоренц смотрел когда-то на умудрённого жизнью Ромпе, внимательно изучал и ходил следом. Это льстило и пугало одновременно — Флаке слишком хорошо знал, к чему такие вещи приводят. Смеяться над проблемой, как в своё время сделал Алёша, не хотелось, и Кристиан не придумал ничего умнее игнора — может, поймёт недотёпа, что не рады подобным фокусам, и, пока не поздно, уйдёт? Но Оливер не уходил и всё продолжал смотреть с робким обожанием на клавишника, и после нескольких лет это почему-то вселяло уверенность, что он останется рядом даже тогда, когда с Тиллем будет всё кончено.       Кристиан хотел заглянуть к Тиллю и поздравить его с очередным взрывным во всех смыслах концертом, но, даже не доходя до гримёрки, понял, что опоздал: судя по звукам, Тилль был не один. В подтверждение этих мыслей из-за приоткрытой двери донёсся хриплый отрывистый смех Рихарда.        — … только на тебя сил и хватает… — Линдеманн, устало улыбнувшись, усадил гитариста себе на колени.       Лоренц постоял в раздумьях на пороге, но войти не решился. Не надо им мешать. Не сейчас. Развернулся и направился в душевую, уже зная, что сегодняшнюю ночь проведёт у себя в номере совершенно один.       Скоро Тилль наверняка сочтёт себя слишком старым для двойной, а то и тройной игры и бросит Флаке, как ребёнок оставляет без внимания наскучившую, хоть и некогда любимую игрушку.       Кристиан предпочёл бы не думать о том, что будет после, надевая даже перед самим собой маску безразличия. От него столько раз уходили, что уже как-то даже и всё равно. Останется всегда приятный в общении Оливер, останется любимая жена. Останется и самая верная любовница — музыка…

***

      Кристиан подсел к столу. В голове роились мысли и воспоминания — сотни, тысячи прожитых мгновений, водоворот имён и лиц, уходящий куда-то глубоко, в самые закоулки мозга. Флаке открыл в ноутбуке графический редактор, глубоко вздохнул и с грустной ироничной улыбкой начал печатать:       «Der Tastenficker»...