Капля за каплей

~ Кап. Варрик не видит, откуда срываются капли, то и дело звонко шлепающие по поверхности никогда не высыхающей лужи посреди тюремного коридора. Он слышит только сам звук и давно уже считает время промежутками между ударами капель об пол. Кап. Семь тысяч двести тридцать семь капель между тем, когда узникам, навсегда оставленным в подземельях редклиффского замка, приносят жидкую похлебку с вечными красными разводами и, едва разрешив вылакать ее прямо из миски, задувают лампы, и моментом, когда их будят звоном меча о решетку. Четыре тысячи восемьсот двадцать пять капель от побудки до того, как в многотысячный раз придет стражник в светящихся от красного лириума доспехах и уведет кого-нибудь из них с собой. Они никогда не знают, кого именно. Варрик пытался как-то высчитать систему, но системы, похоже, никакой и не было. Поэтому каждый раз он играет сам с собой в загадки, пытаясь понять, кто сегодня удостоится чести отдать еще немного отравленной красным лириумом плоти на благо нового Бога. Забирают Искательницу. Варрик не знает, нарочно ли их кинули в камеры друг напротив друга. Скорее, нет, чем да, но если все-таки это было специально, то он даже готов поблагодарить своих тюремщиков за такой финт. Он бы свихнулся от скуки, сидя столько времени напротив, например, Соласа. Впрочем, они перестали разговаривать уже, кажется, миллион пятьсот тысяч двести восемьдесят три капли назад. Но поначалу было даже отчасти забавно — пока лириум, росший из тела Варрика, не начал причинять слишком много… неудобств, и каждое движение, не исключая смех, не стало вызывать боль. Слишком много боли для одного веселого гнома. Потом, конечно, Варрик привык и к боли, и к зуду, который предварял прорастание через кожу очередного кристалла, и к вечному гудению в голове, отупляющему гулу и звону, с которым он пытался бороться, считая капли и запоминая, сколько их ударов связано с каким-либо событием. Несколько лет назад Варрик плюнул бы в рожу тому, кто сказал бы, что к боли можно привыкнуть. Хотя, скорее всего, дело было в выборе верной формулировки, а уж находить самое правильное слово для точного и яркого отражения смысла Варрик Тетрас был мастак. Он научился сосуществовать в собственном теле с постоянной болью. Она просто стала частью его странного бытия, наряду с сырой теменью подземелья, вонью от прелого сена и спасительными ударами капель. Кап. Искательницу увели уже давно. Тысячу четыреста, нет, уже тысячу четыреста пять капель назад. Ее обычно держали примерно столько, редко — чуть дольше, но Варрик каждый раз волновался, если она задерживалась с возвращением из Молельни. Они так между собой называли ту комнату, в которую их притаскивали, чтобы спилить с тел свежевыросшие кристаллы. Молельня, посвященная новому Богу, пищей для нужд которого они стали. Стоит отметить, что венатори быстро научились отодвигать момент смерти пленников от красной заразы, стремясь вытянуть из живых лириумных “клумб” максимум. Жертвы теперь жили подолгу, но даже в сравнении с этим изрядно удлиненным сроком, Варрик и Кассандра держались уже слишком давно. Наверное, потому что Варрик был гномом. Наверное, потому что Искательница была тем, чем была. Варрик иногда размышлял, стоит ли ему благодарить хреновых Предков за такой “подарочек” или нет. Это, безусловно, было лишь теорией, да и чаша весов каждый раз склонялась в разные стороны. Варрик еще не выработал на этот счет окончательной позиции. Ему, конечно, жуть как хотелось умереть. Даже не ради того, чтобы избавиться от боли, от почти ежедневной пытки, от постоянного назойливого голода — просто, чтобы скука эта проклятая, наконец, прекратилась. Варрик считал капли. Варрик сочинял стихи. Варрик непонятно зачем придумывал сюжет для романа, который он уже никогда не напишет. Но время, размеченное ударами капель, тянулось все так же тошнотворно. И почему человек — или гном — не может просто взять и умереть, когда захочет сам? Варрик бы задал этот вопрос Создателю. Ну или новому Богу, в конце концов, теперь ведь он за все отвечает. Да только вряд ли представится шанс что на первое, что на второе. Поэтому Варрик жил, а что еще оставалось? Кап? Да, именно сейчас капля и должна была ударить. Он снова угадал. А иногда ему становилось стыдно за собственную слабость, особенно, когда он смотрел на Искательницу. Кассандра стоически сопротивлялась всему — душной неволе, росту лириума в теле, попыткам тюремщиков изломать ее разум, чтобы вытянуть из нее какую-то информацию, которая невесть зачем была нужна новому, мать его, Богу. Она даже спала с достоинством, пусть даже и свернувшись в странный клубок среди набросанного на пол камеры тряпья. Варрику иногда хотелось водрузить на ее обросшую спутанными волосами голову корону. Она, наг задери всех оставшихся снаружи королей, этого заслуживала, потому что… Потому что он так для себя решил. С глаз долой — прошла любовь, так говорят в народе. А если перед глазами маячит уже хренов миллиард — или сколько там? — капель один и тот же человек? К чему это может привести? Никого ближе нее у Варрика не осталось — во всех известных смыслах. Разве что иной раз в путаных снах приходил Бартранд и почему-то истерически хохотал. Но то всего лишь сны, а в мутной от боли яви рядом была только Кассандра. Варрик восхищался Искательницей: силой воли, изможденной гордой красотой. Варрик был рад, просыпаясь, видеть Кассандру за решеткой напротив, а перед тем, как солдат в очередной раз погасит свет в их гнилом подвале, ловить на себе ее насупленный взгляд. А еще он всегда волновался, да, искренне волновался, когда ее слишком долго не возвращали с экзекуции. И ему нравился тихий звук голоса Искательницы, когда та, несмотря на, казалось бы, потерянную начисто надежду спастись, каждый вечер молилась Создателю. Это было в тысячу раз лучше звука от капель. Кап. Ну что же так долго? Сколько они пробыли здесь, Варрик не знал точно. Он начал считать капли не сразу, когда их поймали, а гораздо позже, и поэтому теперь летопись была, считай, неполной. Те, кто был раньше заперт в соседних клетках, давно превратились в ослепительно-красных, обвитых сияющим дымком страшилищ, а потом исчезли. Наверное, стоило им позавидовать, но Варрик не желал умирать раньше Искательницы — тогда ведь и их пробуждениям в соседних клетках придет конец. И он не хотел умирать позже, чем она, — что-то подсказывало, что это будет, по крайней мере, неприятно. Умереть в один день — вот в чем, оказывается, состоял настоящий смысл расхожей фразы, которую Варрик когда-то брезговал совать даже в ненавистную, но такую прибыльную любовную прозу. Сегодня он снова считает капли и ждет. Кап. Кап. Кап. Когда в недоступной взгляду глубине замка скрежещет засов, он готов вскочить, чтобы, подковыляв к прутьям клетки, попытаться увидеть, как ее ведут; чтобы убедиться, что она все еще с ним. Но сил нет, ноги давно не держат, и Варрик, с трудом приподнявшись на руках, подползает к решетке и валится мешком, вдыхая струю свежего воздуха, тянущуюся из-под двери. Дверь распахивается, готовая вернуть Варрику Тетрасу смысл его сдобренного красным лириумом существования. Но стражник приходит один, деловито открывает клетку Кассандры и сгребает в охапку тряпье, не обращая на едва слышное мычание Варрика никакого внимания. — Где Искательница? — хрипит Варрик и, дотянувшись рукой до какого-то куска деревяшки, бросает ее в ноги стражнику. Тот оборачивается — это не красный храмовник, а обычный человек, серый от усталости, со ввалившимися небритыми щеками. — Уже не здесь, — грубо бросает он. — Радуйся, гном, воздуха тебе станет больше. — Но она не могла умереть, — хрипит Варрик, пытаясь встать хотя бы на колени. — Утром все было… как обычно! — Ты так и не понял, гном, — сжалившись, качает головой стражник. — Ничего тут не бывает “как обычно”. Ее тело сегодня отдавало материал слишком неохотно. А армии Старшего нужен лириум, много лириума. Пришлось быть понастойчивее. Когда дверь оглушительно грохает и с той стороны скрипит закрывающийся засов, Варрик падает вниз лицом на камень, чувствуя, как внутри что-то останавливается. Сколько капель уже успело сорваться вниз с момента, когда стражник принес ему новость, Варрик не понимает. Ему будто бы и незачем больше их считать. А жизнь все-таки не кончается, хотя и кажется, что привычный ритм внутри затих. Варрик чувствует, что все еще сипло дышит. Он поднимается и уползает в свой угол, откидывает голову на стену и усмехается, чувствуя, как лопаются, растягиваясь, истерзанные губы. Он сочинит новый роман, который напишет в уме, – и пусть его никто никогда не издаст. Название на этот раз Варрик придумывает на ходу. “Тридцать три миллиона капель, которые она жила”. Это будет успех.