Проклятый

Карвер ненавидел свою сестру. Эта ненависть отравляла всю его жизнь, болезненно скручивая изнутри каждый раз, как сестра с усмешкой смотрела ему в глаза. Стоило ему услышать ее тихий приказ, как отвращение, смешанное с презрением к самому себе, жгучей волной прокатывалось по венам. Руки начинали дрожать, судорожно сжимались кулаки, противный липкий комок подкатывал к горлу, а в глазах темнело. Но не подчиниться он не мог. Несколько темно-алых капель стекали по ее запястью, и он покорно вставал на колени, преданно заглядывая сестре в глаза и стягивая с себя одежду. Улыбался, когда она доставала свой любимый кинжал и отточенное лезвие скользило по его груди, оставляя за собой пунцовый след. Тихо стонал, когда она, упираясь ладонями в свежие порезы, приникала к нему всем телом, обжигая горячим дыханием губы. И после ловил ртом ее пальцы, испачканные кровью. Их кровью. Его сестра любила только те раны, что наносила сама. Свежие, кровоточащие отметины, к которым можно прильнуть губами, раздвигая языком порезы и слизывая проступающую кровь. И потому на утро Карвер, ненавидя и ее, и себя, крался через просыпающийся Киркволл в Клоаку, к единственному целителю, который мог привести его тело в порядок, не задавая лишних вопросов. С ним пытались заговорить, видя причину его ненависти только в том, что он — младший. Смеялись, ободряюще хлопая по плечу, угощали элем. И никто, слыша от него в ответ ставшее уже привычным «Поговори с моей сестрой. Это она тут всё решает», не видел всей боли, скрытой за словами. Карвер надеялся, что Фенрис смог бы понять его. Ждал, что бывший раб разглядит раба настоящего. Но все было впустую. — И все же, я на твоем месте... — Ты не на моем месте, — с этими словами Фенрис отворачивался, замыкаясь в себе, а Карвер проклинал себя и кровь, не дававшую ему сказать все прямо. Днем они советовали ему показать характер и стать самостоятельнее, а ночью она стягивала ему запястья веревкой, перекидывая второй ее конец через балки потолка, и хлесткой плетью проходилась по обнаженной спине, покрывая ее сетью ран. Чуть позже, когда кровь начинала стекать на пол, она проводила вдоль них горячим языком, слизывая проступающий алый пот. Он хотел кричать, но мог лишь стонать, распаляя ее. Он жаждал хоть на миг потерять сознание, провалиться в густую тьму, но она смеялась, растирая пальцами алые капли, и он не мог даже закрыть глаза, чтобы не видеть ее обнаженное тело. Тело, что вызывало только ненависть и страх. Пытаясь бороться, Карвер убегал. Зная, как она ненавидит, когда он пьян, напивался в «Висельнике», оставался ночевать в Клоаке среди отбросов и нечистот. Однажды набрался храбрости и отправился к Изабеле, надеясь, что другая женщина сможет разорвать порочный круг, в который он угодил. Но стоило ей согласиться, как ворвалась его сестра. В ярости она снесла дверь с петель, превратив ее в груду щеп. Хоть Изабела и обратила все в шутку, посетовав на излишнюю сестринскую опеку, больше она к Карверу не подходила. И разговаривала с кем угодно, кроме него, продолжая смеяться и соблазнять каждого встречного. Но и он больше не общался ни с кем, если только сестра не вынуждала его. Потому что в тот же вечер она, разозленная его поведением, не притронулась к Карверу и пальцем. Только магия. Магия и кровь, покрывшая стены их комнаты; ее солоноватый привкус заставлял его внутренне содрогаться. Она зло шептала приказы, и он бил себя, доходя до остервенения, превращая кнут в растрепанную мочалку и почти падая замертво, поддерживаемый на границе жизни только ее волей. А она стояла в дверях, там, куда алые брызги не долетали, и мрачно наблюдала, то и дело протягивая ему новое орудие пыток. Когда он упал, не в силах больше пошевелиться, она вышла, хлопнув хилой дверью. Андерс, вынужденный прийти на следующее утро лично, едва не задал тот самый вопрос, на который Карвер в душе надеялся и который так и не прозвучал. Сложно было не понять, что именно произошло в доме ночью. Любая легенда рассыпалась бы в прах. Но она стояла рядом, беспечно улыбаясь, и от этой улыбки даже Андерс дрожал, прикладывая припарки и накладывая заклинание за заклинанием на истерзанное тело Карвера. И эта улыбка не давала одному спросить, а второму — честно ответить. Андерс ушел молча, оставив Карвера лежать в побагровевшей от засохшей крови постели. А она осталась, медленно разматывая бинты на запястьях, и Карвер понял, что наказание еще не закончено. Покорно прикрыв глаза, он обессиленно отвернулся к стене, готовый ко всему. Опустошенный. После он пытался покончить с собой. Скрыться на побережье и отдать истерзанное тело на волю волн. Упасть на собственный меч подальше от города. Зайти в одну из пещер, кишащих пауками, и больше не выйти оттуда. Или наткнуться на беглых магов, которым проще убить одинокого свидетеля, чем убедить его не выдавать их. Но сестра нашла его раньше, чем он вышел за ворота. Тогда он попытался убить ее — дождался, когда она уснет, но не смог занести меча. Проклятая магия сковывала волю, лишая сил и приглушая все желания, кроме одного. Того, что удовлетворяло капризы сестры. И тогда Карвер решил умереть в бою. Не желая расставаться с любимой игрушкой ни на миг, сестра всегда брала его с собой: сражаться с васготами, вычищать улицы от разнородной швали, выполнять поручения наместника. И он сражался с отчаянием обреченного, первым врезаясь в толпу, даже не пытаясь парировать удары. Только наступление, только безумная ярость и застывшая во взгляде мольба, обращенная каждому противнику: «убей меня». А она смеялась, наблюдая за ним. Ни одна его мысль не была для нее тайной, и она забавлялась, терзая его даже в гуще сражения, то и дело оказываясь за спиной и одним заклинанием лишая его половины сил, чтобы в следующую минуту кровавым вихрем смести любого, кто подойдет слишком близко. Она продолжала смеяться, ставя вечером ногу в тяжелом наемничьем сапоге на его плечо, заставляя стоящего на коленях Карвера нагнуться еще ниже, почти уткнуться лицом в пол. Хищно улыбаясь, снимала повязки с запястий, одной завязывая его глаза, а вторую превращая в кляп. Она доставала любимый кинжал, украшая его бледную кожу алыми узорами, и Карвер уже привычно вздрагивал, всем телом отвечая на прикосновения лезвия, жадно хватая ртом воздух и слизывая ее кровь с запястий, стоило сестре только вынуть кляп. Карвер ненавидел свою сестру. Ненавидел боль, которую она приносила каждую ночь, ненавидел удовольствие в ее взгляде и надменность в тихом голосе, отдающем приказы. Но не подчиняться ей он не мог.