Рыбы, выброшенные на берег

Первым уходит Карамацу – и тогда все становится на круги своя, будто его и не было никогда. Карамацу женился, его жена уродлива снаружи и внутри, но она настоящая, живая, замкнутый круг прерван, один нашел себя – у Карамацу снова растет самомнение, а у его жены – животик. Мама счастлива. Второй – это, конечно, Чоромацу. Поступление ему не светило, потому как он и сам не светил, но вот еще один шанс, заветный, как он сам сказал – и его трепетный ум находит себе применение. В Токио у Чоромацу не все получается, у квартиры протекает крыша, начальник суров, замашки отаку дают о себе знать. Короткие письмеца через несколько месяцев говорят об обратном – они приходят все реже. Братья смеются, но уже в полголоса – если среднего брата еще не принесло волшебным ветром, значит, не все потеряно – кроме него, конечно, для них. Мама посмеивается и заранее рада – сыновья растут, кого-то эти два примера все равно тронут, трогательны они или нет. Тодомацу отшучивается, обнимает пожилую мать трепетно и лживо, как всегда – а однажды просто исчезает из их жизни. По-своему поступает жестоко и справедливо, ни письма, ни весточки, ни даже звонка – ничего. Будто бы не делил он одну плаценту, одну утробу, один футон, будто бы не его звали наивно-слащаво Тотти, хотя, быть может, и не его? Старшие качают головой и осуждают – Чоромацу в очередном звонке говорит матери – видел Тотти на афишах, только зовут его теперь иначе, жизнь другая и места прошлому в ней нет. И пусть. Джушимацу смеется, как всегда искренне и по-настоящему – он-то никогда не был неудачником, у него была и мечта, и работа, и чудо. Пусть даже и мечтал он увидеть Санту, как ребенок, работал, играя в бейсбол, а чудом была обычная девушка с косичкой и дурацким чувством юмора – и пусть. Джушимацу по-прежнему спит спокойно, улыбается во сне и приговаривает: «Мускулы, мускулы». Он их брат, он пока дома. Весной он мчится к отцу и матери с письмом – у чуда с косичкой ничего не вышло, ее мир разрушен, все потеряно, она хочет вернуться – нельзя ли ему составить ей компанию? Ненадолго… Всего лишь на всю жизнь?.. Осомацу и Ичимацу смеются, но провожают брата на вокзал – он пускает пузыри носом, но теперь они уже уверены – это их последняя встреча. Милая девушка с косичкой вернулась совсем другой, косы нет, но смеется по-прежнему – Джушимацу вырастет, заведет семью – или нет – он уезжает, чтобы приговаривать: «Мускулы, мускулы…» в другом мире, в другой вселенной. Ему давно уже тридцать. Им всем уже. Ичимацу и Осомацу живут вдвоем. Отец умер – а мать нянчит уже третьего от Карамацу, внуки, заветное, внуки… Дети такие же нелепые, как отец, некрасивые, как мать, но они ее внуки – и ее инстинкты меняются, перемещаясь со взрослых и небритых на маленьких и пока еще не сломанных. Ичимацу сравнивает племянников с котятами - и почему-то не смеется. Осомацу знает, он уже сломан, истерзан и изменен – скоро он проснется и не найдет в пустом доме брата. Так оно и случается. Канун Рождества Осомацу встречает один. Ему уже не страшно – он дядька Осомацу, тридцать три, как у Иисуса, но до тридцати четырех еще полгода. Он думает о Чибите, но Чибита переехал в другой район, думает о Декапане, но тот то ли умер, то ли не было его никогда, думает о Иями, даже набирает его номер, и получает открытку с фальшивым изображением Эйфелевой Башни. Ничего нового. Осомацу нарядил елку и зажег свечи – на столе все, как и раньше, еда, много еды. Он вздрагивает от неожиданного звонка и встречает гостей. Карамацу приходит первым, его дети мусорят и заражают дом смехом, Чоромацу торопливо вручает подарки – его первая монография с некрасивыми картинками и красивыми графиками, Тодомацу не целуется при встрече – у него был ботокс, ну и плут этот Тотти, Джушимацу рассказывает, как красиво жить на берегу моря, Ичимацу возвращается в свой угол и играет с котом. С котами. Осомацу счастлив, он смеется и уже не замечает ни своих морщин, ни своей старости – он снова одна шестая от целой вселенной, и, наконец, осознает – какое великое счастье не быть цельной единицей, не быть одному. Он смеется, шутит, коверкает имена племянников, дерется, расстилает футон на шестерых. Он знает, что скоро проснется – и его Рождество так и останется сном, не превратится в реальность. Обманываться приятно, а ложь греет куда лучше чая или любви. Осомацу спит – и видит сны. Уходит последним.