Чай

      Кисэ всегда любил зиму. Земля в эту пору словно смывает с себя все краски, очищается от грязи, готовится к чему-то совершенно новому, и на душе почему-то становится легче. Нравилось вдыхать холодный воздух, опаляя лёгкие, и выдыхать, радуясь белой дымке словно маленький ребёнок, в сердце которого всё ещё жива вера в фей и мир во всём мире. Любил он и то, как яркий, ослепляющий блеск от игры солнца на снегу отражается в родных глазах, как учащается пульс, чувствовать как внутри всё согревается от одного только взгляда.       А ещё ему нравилось вставать в самую рань, прикрывать белую кожу чужой кофтой, осторожно ступая по скрипучему полу в сумраке, пятками чувствуя холод деревянной поверхности, почти не дышать. Выходить на кухню, ставя на плиту синий чайник, слегка потрепанный временем, и не сводить с него глаз до тех пор, пока не прозвучит противный свист. Затем на скорую руку заварить две кружки чёрного чая, не забыв кинуть в одну дольку лимона. А после, улыбнувшись собственным мыслям, возвращаться обратно в спальню, не в силах удержать себя от желания ещё раз взглянуть на него.       Рёта тихонько проскальзывает в узкий дверной проём и не может сдержать улыбки, глядя на спящего Аомине. Его Аомине. Сейчас можно спокойно разглядеть каждый мускул на тёмной коже, заново запоминая все изгибы слегка выпирающих вен, каждую ямочку, наблюдая за тем, как легко подрагивают чёрные ресницы, как приоткрываются тонкие губы и плавно вздымается грудь. А после, прикрыв глаза, легко коснуться тех самых губ, боясь потревожить чужой сон. Дайки забавно повёл носом, но, кажется, не проснулся, для него ещё слишком рано, и Кисэ это понимает, стараясь не шуметь. Проведя рукой по успевшим слегка отрасти волосам, он ловит себя на мысли, что такие моменты одни из самых спокойных в их совместной жизни. В любое другое время из их квартиры доносятся громкие голоса, музыка, смех и недолгие споры, которые, как правило, заканчиваются скорым примирением и, возможно, просмотром какого-нибудь боевика по телевизору. Кто-то скажет, что Дайки не для него, но Рёту это совершенно не волнует. Он нашёл своё счастье там, где, казалось, искать и не стоило вовсе. Собственно говоря, сам Аомине того же мнения. Они слишком разные, но от этого только лучше. Им хорошо вместе, а это главное. Кисэ заполнил пустоту в сердце Дайки, залив его душу ярким светом, а Аомине дал понять, что Рёта — самый важный человек в его жизни, что солнце в его, Кисэ, груди способно научить любить и дорожить каждым мгновением даже такого человека, как он сам.       Блондин тихонько встал с кровати и потянулся, сдерживая зевок, а после смахнул выступившую слезу, как вдруг услышал позади себя тихое шуршание. Не успев сообразить что к чему, он оказался опрокинут на мягкие простыни цвета персика, а тяжёлая рука не давала подняться. Дайки, который, как оказалось, всё это время притворялся, слабо улыбался, прижимая к себе своё маленькое счастье. Проведя тёплым ото сна носом по щеке, он невесомо, словно хочет что-то сказать, поцеловал Кисэ в висок, пробурчав что-то невнятное. А Рёте большего и не надо. Извернувшись под рукой Аомине, он одарил любовника таким же поцелуем в лоб. Наверное, так они желают друг другу доброго утра. Сейчас никто из этих двоих не хочет говорить, оставляя все слова на потом, словно это чей-то сон, а первое сказанное слово вывернет их маленький мир, поделённый на двоих, наизнанку. Они молча смотрят друг на друга, а в глазах плескается настоящее счастье, о котором многие лишь читали в книгах. Рёта видит в его глазах целую вселенную, а Дайки — смысл своего существования. Наверное, чай уже остыл…