Кукольные Истории

Отец с неделю мучил скрипку. Такое иногда бывало. Раз в год или, может, в несколько лет. Через полумрак комнат текли незримые нити чистых, странно-переплетенных звуков. Душа старого Кукольника тянулась к свету, но, подобно своему хозяину, заблудилась в потемках величавой истории, представшей нам в облике самого магазина. Ей ничего не оставалось, кроме необъятных, запутанных коридоров и укрытых древним слоем воспоминаний дорогих сердцу мест, надежно спрятанных в закоулках давней памяти. Туда не проникали тени, давно захватившие магазин. Они тянулись к нынешнему Мастеру, не прикасаясь к молчаливому ребенку, что давно уже выучил траекторию их движения. Знал он и о том, что когда-нибудь темнота захватит и его, но все же радовался, что во времена глубокой отцовской тоски, тени на время отступали, повинуясь властному движению короткого, гибкого меча, что с легкостью скользил по струнам, разя уверенными, вдохновенными мелодиями, заполнявшие в такие часы магазин. Ребенок слушал. И слышал. Музыка отца открывала перед ним новые двери и коридоры, постепенно изменяла ветхое здание. На первый взгляд все оставалось недвижимым, куклы неизменно сидели на бесконечных полках, смеясь и переговариваясь, но бархатные шторы, казалось, пропускали больше света. А зайдя в одну из комнат, можно было попасть совершенно не туда, где ты ожидал очутиться. Потому мальчишка со всех ног мчался проверять знакомые уже места и искать новые, ведь такое случалось очень редко и, зачастую, маленькому кукольнику никогда не удавалось пробраться за завесу того, отцовского магазина. Но пробовать стоило. И вот он, застегивая рубашку на ходу, вновь бежит вверх по скрипучим ступенькам, быстро минует узкий коридор, где нет окон, и вообще ничего нет, кроме такого же длинного ковра, и снова устремляется к ступенькам. Лестница на третий этаж длиннее, а подниматься по ней тяжелее, но этого слишком мало, чтобы остановить ребенка. Воображая себя взрослым, опытным Мастером, он иногда чувствовал, что происходило в магазине. Вернее сказать, сам магазин позволял ему это чувствовать, заинтересовывая, заставляя вслушиваться, внюхиваться и всматриваться, срываться с и нестись на место, что лишь на миг вспыхнуло в сознании и вновь исчезло, оставив еще теплый след. Он остановился. Музыка стихла. Тишина больно ударила по ушам. Комната казалась мальчишке огромной. Оглушенный резким молчанием, он, приоткрыв рот, рассматривал новую комнату. Так высоко он еще не забирался. А если и забирался, то никогда не проходил мимо этого места. Да, комнатой его назвать было сложно. Скорее, зал. Огромный, пустынный зал, где по полу, как после Новогоднего празднества, золотой пылью рассыпали конфетти. Но люди, шумные люди, которые неизменно должны были присутствовать на любом празднике…их не было. Они не ушли, не испарились и не улетучились. Их просто не было. Никогда. Только блестящее конфетти с места на место неторопливо перемещал сквозняк. Мальчик стоял, как вкопанный, не отрывая взгляда от странной декорации. Он чувствовал, что стоял на пороге чего-то великого, обозначенного ненужным, не родным Магазину украшением, как знаком всему, проживающему здесь: «Уходи. Тебе здесь не место. Убегай и никогда не возвращайся». Но любопытство, детская тяга ко всему неизвестному переполняли юного кукольника. Он сделал шаг. Переступил порог. И, будто приветствуя нежданного гостя, вновь загремела музыка. С шумом рухнул занавес безмятежности, разом померкли искры золотых блесток. Мальчишка вздрогнул, резко выведенный из транса и было отшатнулся, но на глаза попался новый ориентир. Предмет, который он не заметил изначально. Невзрачный, старый шкаф. Кто-то специально поместил его сюда, в окружении манящих огоньков, чтобы спрятать, утаить от ненужных глаз. Возможно, когда-то его окружала другая мебель, такая же ветхая, выполненная в таком же мрачном стиле раннего средневековья, но теперь шкаф остался в одиночестве. Ничего не мешало ему хранить тайну, которой так и веяло от этого место. А дети…дети чувствуют этот запах лучше, чем какой-либо еще. И, повинуясь внезапному порыву, поддавшись влиянию музыки, ребенок сорвался с места, разметав блестящую пыль конфетти, в миг оказался возле шкафа и схватил с полки первое, что попалось под руки. Кукла. Мальчик вертел и рассматривал маленькую красавицу в нарядном платье, силясь найти в ней что-то, что так тянуло его сюда, вертел в руках, смотрел на свет, снова вертел, но...нет. Ничего. Ни малейшего намека на жизнь, ни следа человеческой души, ни единого движения. Обычная пустышка, не более. Малыш не отчаялся, а отшвырнул находку и тут же схватил новую куклу, коих на полках стояло с деcяток другой. Он злился, чуть не плакал от досады, отсеивая одну за одной фарфоровых красавиц, искал, все силился найти, но никак не мог понять, что загадки Магазина не дано разгадать тому, кто так невежественно с ним обходится. Ребенка охватило раздражение. К непонятным, пустым игрушкам, к отцу, который притащил в священное место бездушные куски фарфора. Он захотел разбить, разметать осколки тех, кто своим холодом насмехались над его бессилием. Но вдруг застыл, как вкопанный. Мальчишка потерял бдительность. Он не заметил, как прервалась музыка. Противная слабость вместе со страхом разливалась по хрупкому телу. Наваждение мигом улетучилось, и малыш понял, что натворил. Осознал вдруг так ясно, что у него чуть не подкосились ноги. Это…куклы его отца. Пусть пустые, глупые и непонятные, пусть ни одна из них не разбилась, но…у него подкосились ноги. Мастер стоял на пороге. Спокойно. Неподвижно. И только глаза, осколки холодной, черной бездны, выдавали в нем жизнь. На самом дне пропасти, в глубине человеческой души, бурлили чувства. Их гул отдавался эхом в ушах. Кукольник их подавлял и прислушивался лишь к отзвукам, чтобы не кануть в свою бездну с головой. В этом процессе мысли не было ничего ужасающего, как и в самом Мастере на тот момент. А должно было быть. Внутри кукольника отнюдь не кипел гнев. Хотя должен был, обязан был кипеть, чтобы мальчик, дрожащий посреди комнаты, ничего не заподозрил. Однако совсем не те чувства пытались завладеть Кукольником. И ребенок, - напуганный, растерянный ребенок, - не должен был этого заметить. - Убирайся. – вновь оглушенный воцарившейся тишиной, мальчишка прочитал по губам, кожей по чувствовал это слово. С того дня скрипка больше не звучала в нашем доме. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Все мое детство Магазин наполняли звуки: разговоры кукол в пол голоса, их смех, шелест их платьев, быстрые шаги отца по многочисленным коридорам, скрип лестниц, звон посуды, хлопанье крыльев, дверей – все это составляло большую часть места, которое я помню, и куда, к сожалению, уже не могу вернуться. Но с того дня…Магазин разом стих. Даже фарфоровые красавицы больше не говорили между собой, а на меня смотрели как-то странно тоскливо, что мне иногда даже становилось страшно. Среди многочисленных комнат и залов…поселилась Тишина. Она терялась в складках тяжелой ткани штор, скрывалась под лестницами, пряталась в подвале; но я знал, что если нечаянно обернуться, увидишь, как она стоит за спиной. Иногда я обнаруживал ее у себя в комнате. Ночью, когда она полностью обволакивала Магазин своим присутствием, скрывая его от остального мира, я просыпался и видел ее, сидящую в кресле. Мы смотрели друг на друга и ничего не говорили. Я почти не боялся, хотя чувствовал, что вскоре ей придется забрать от сюда кое-что очень важное. Не зная, даже не думая, что это может быть, я постепенно привыкал к новому облику Магазина. Это были плохие перемены. И хоть траур, в который погрузилось старое здание, меня никак не задел, я ощутил и понял самое страшное. Снаружи, через ветхую завесу, проникал нездешний холод. Впервые за долгое время зима наступила внутри, проникла в самое сердце. Магазин засыпал, подобно тому, как зимой засыпают деревья. Многие двери вдруг оказывались запертыми на замок, стремительно распродавались куклы, наглухо закрывались окна. Тогда я никак не мог на это повлиять. Только терялся в полумраке деревянного лабиринта, позволяя случаю вести меня, куда угодно, лишь бы не сидеть на месте. А то вдруг еще замерзну, превращусь в неподвижную ледяную статую, да так и останусь тут до весны. И если я пока не мог предотвратить похолодание, то должен был хотя бы ему не поддаваться, прячась в родных закоулках дома, куда меня вновь и вновь приводили тонкие тропы коридоров, где я впредь ждал возвращения тепла, радуясь, что наружный мороз не в состоянии туда добраться. Странно, но одним из таких мест оказался огромный зал, где все так же мирно, спокойно, из стороны в сторону кочевали золотистые кусочки конфетти, навевая тепло. Я вновь прошел через этот сверкающий, невесомый мост к деревянному шкафу, с которого началась зима. Он уже не казался мне чем-то чудесным, но все же…он хранил тайну, надежно спрятанную за пустой оболочкой. Миниатюрные сосуды, в которые можно было поместить по кусочку от души одного человека. Или множество осколков от многих и многих душ. Можно было оживить каждую из кукол, дать ей возможность говорить, чувствовать, мыслить, и даже двигаться, если очень захотеть. Но отец не сделал с ними…ничего. Будто бы оставил до лучших времен. Однако, работа над ними давно завершилась. Я чувствовал это, проводя пальцами по белой коже, заглядывая в пустые, яркие глаза. Чувствовал, и не понимал, зачем я снова оказался тут, зачем Магазин вновь привел меня сюда, где так близко находилась комната отца, где невыносимо давно оборвалась его музыка, где он испугался, увидев меня рядом со своими пустышками. Не затем ли, чтобы я, будучи таким же маленьким, невежественным мальчишкой, вдруг понял, что имею влияние на…Мастера? Грозного, неуравновешенного, шумного Мастера, от одного упоминания о котором у меня иногда мурашки бежали по коже. Не для того ли, чтобы это осознание, от кончиков пальцев поднимаясь к груди, постепенно кружило мне голову, наполняло жаром холодное, фарфоровое сердце? Не для того ли, чтобы, опьяненный и обескураженный такой мыслью, я не захотел проверить степень своего влияния? Вряд ли. И уж точно не для того, чтобы из ряда хрупких, белолицых красавиц я наугад выбрал одну и со всей силы бросил об пол. Звон осколков разорвал тишину, в воздух взмыли тысячи золотистых блесток, захлестывая меня с головой, не давая вдохнуть. Они заполнили всю комнату, разлетелись по всем ее уголкам, а вместе с ними сюда ворвался шум голосов. Люди, вот же они! Самые разные, мужчины, женщины и дети. Я видел их очертания, слышал обрывки фраз, с каждой секундой все больше утопая в вихре золотой пыли, слишком ошарашенный, чтобы попытаться отмахнуться. И когда в плотном, сверкающем коконе уже невозможно было вздохнуть, все вдруг рассеялось, а я…остался стоять посреди полумрака детской комнаты. Странно, но то, что я там видел, запечатлелось в памяти четче, чем самые реальные из воспоминаний. Единственная зажженная свеча освещает письменный стол, за которым двое. Совсем еще маленький, черноволосый мальчишка в синем свитере с восторгом лепит что-то детскими пальчиками, хватается ими за кисточки, разбросанные по всему столу, смеется и вдохновенно, несвязно говорит. Черные кудряшки падают на глаза, разноцветные капли летят во все стороны, а ему хоть бы что. Его отец, строгий, похожий на древнего лорда, едва заметно улыбается, говорит что-то в пол голоса, и малыш мигом затихает, и с немым восхищением позволяя Мастеру окончить свое творение. Так они сидят, окруженные светлым ореолом оранжевого света свечи, скрытые от будущего, совершенно им не нужного и от них далекого. Пока взгляд изумительно черных глаз не встречается с моим, и на детском лице не появляется грустная улыбка, адресованная то ли мне, невидимому, несуществующему в их слабо освещенном мире, то ли каким-то своим, совсем недетским мыслям. - Я научу тебя, - говорит Мастер, - хранить воспоминания. Потом видение исчезает. И на смену ему приходит новое. Оно короче, и на этот раз действия происходят в зале с тем самым деревянным шкафом. Зал чист и светел, а шкаф пуст. К нему подходит кудрявый мальчишка, ставит на одну из полок что-то, в чем я вдруг узнаю куклу, красивую и улыбающуюся, миниатюрную фарфоровую куклу, превращенную мной в кучку осколков на деревянном, пыльном полу. Как только я вспомнил про осколки, картинка исчезла, растворилась в холодной темноте, как растворяется в беспробудной ночи случайно вспыхнувший огонек. Я вновь стоял в огромном зале, ослепленный мимолетной вспышкой чужой жизни. Под моими ногами осколки сокровенной тайны, перед глазами черноволосый мальчишка, что остался любоваться своей первой куклой, а вокруг такая мертвая тишина, что хочется закричать.