***
- Тебе нужно отвлечься, - говорит Чанёль в один вечер, когда они втроём (ещё вместе с Бэкхёном) решили забиться в какой-нибудь бар и выпить по пинте хорошего пива, чтобы скоротать время. – И, говоря «отвлечься», я имею в виду не найти себе кого-нибудь на одну ночь, чтобы потрахаться. - А что тогда? – Чонин почти не слушает друга и пребывает где-то глубоко в своих мыслях, что, на самом деле, душили его так, что эту верёвку на шее чувствовал не только он сам, но её могли увидеть и другие. Только вот избавиться от неё не мог помочь никто. - Езжай на побережье, развейся, наведайся, в конце концов, в Сиэтл, ведь вы с Сехуном собирались…, - Чанёль тут же одёргивает Бэкхёна, когда тот начинает упоминать об их так и не состоявшейся с Сехуном поездке в Сиэтл, где должна была выступать какая-то знаменитая танцевальная группа. – Прости. Чонин залпом выпивает то, что оставалось у него в пинте, и, накинув на плечи кожанку, направляется к выходу из бара. На улице холодно и срывается мокрый снег. Погода мерзкая, и Киму хочется убежать куда-нибудь на юг, во Флориду, и чтобы там его обязательно ждал Сехун. Он закуривает сигарету и снова думает о нём. Вспоминает, что перед новым годом у него, Сехуна, должно было быть прослушивание в местном театре по роялю на конкурс, и что Чонин обещал, что обязательно придёт его поддержать. Посмотрев на дату, он понимает, что прослушивание уже завтра и что это, возможно, единственная возможность увидеть Сехуна. Чонин приезжает в театр за час до начала прослушивания. Долго искать зал ему не пришлось – охранники любезно проводили его к самым дверям, наивно думая, что он один из юных дарований с удивительным и особенным талантом. Ким же себя таковым никогда не считал, пусть и был хорош в танцах, он не считал, что его талант уникален, а вот Сехуном искренне восхищался. Он всегда любил наблюдать за тем, как тот играет на старом фортепиано, что они купили на барахолке за несколько десятков долларов, как перебирает длинными тонкими пальцами клавиши, создавая восхитительную и неповторимую мелодию, даже если та уже была сочинена пару столетий назад Бахом или Моцартом, у Сехуна она всё равно получалась особенной. Ким садится на самый последний ряд, надеясь затеряться среди тех нескольких зевак, что решили поприсутствовать на прослушивании. Он надеется, что тот не пропустит такое важное событие из-за их непонятно из чего вытекшего «перерыва». Проходит почти полтора часа прежде, чем на сцену наконец-то выходит тот, ради кого Чонин торчал здесь уже столько времени. Он накидывает на голову капюшон своей толстовки и сползает вниз на кресле, но так, чтобы всё равно отлично видеть то, что происходит на сцене. На Сехуне чёрные классические брюки, идеально выглаженная рубашка, подтяжки, галстук-бабочка и зачёсанные назад светлые волосы. Чонин часто бывал на тех концертах в филармониях, где он участвовал, поэтому ему стоило уже привыкнуть к его официальному виду, но сейчас, после стольких недель расставания, у него замирает сердце просто от того, что он может видеть его. Когда Хун начинает играть, Чонин хочет послать всё к ебеням, спуститься вниз и прижать его к себе, говоря, что больше никогда не отпустит его. Но нервы предательски сдают, и у него начинают трястись руки от накатывающих воспоминаний, от музыки и от того, что Сехун, кажется, сейчас посмотрел на него. Когда прослушивание заканчивается и объявляют список тех, кто будет участвовать в февральском концерте, Чонин дожидается, пока назовут имя Сехуна, а затем поспешно выходит из зала, привлекая собой внимание всех присутствующих. Свежий воздух нихера не помогает, как и две, три выкуренные наспех сигареты. Ким закашливается на последней затяжке и с тихим матом тушит окурок носком своего ботинка, а затем жалеет, что поднял глаза. Он видит Сехуна, который, одетый в тёмно-коричневое пальто и шарф, садится в такси и смотрит на него. Этот контакт длится около тридцати секунд, но ни один, ни другой не предпринимают никаких действий, пока Сехун всё же не садится в такси. Чонин долго смотрит вслед уезжающей машине, а затем проклинает себя за то, что не смог ничего сделать, а просто в очередной раз струсил. Он идёт домой пешком и уже на середине пути понимает, что это была плохая идея, потому что под вечер зарядил нешуточный ливень, который, к тому времени, как Ким всё же смог добраться до дома, уже превратился в снег, заметая собой все дома и улицы.***
Наверное, до Чонина начало доходить то, каким мудаком и трусом он был, потому что это Рождество он справляет в одиночестве, без интернета, горячей воды и, как следствие, отопления. Он кутается во все свои свитера и одеяла, что только находит в этой квартирке, смотрит дохуя весёлые новогодние комедии (потому что кабельного тоже нет) по телевизору и мечтает о том, чтобы просто замёрзнуть здесь и сейчас к чертям, потому что сердце неприятно болело и на душе было настолько паршиво, что те кошки, которые гадили у него там всё время до этого, сочувственно мяукали ему. Только вот Чонину от этого легче не становилось. Он решил, что вместо новогоднего ужина, как у всех нормальных людей, закинется парой таблеток снотворного и выпьет несколько бокалов шампанского, а то и всю бутылку, чтобы хоть как-то и ненадолго выпасть из той реальности, в которой на Рождество он остался без человека, с которым проводил этот день вместе вот уже лет шесть (только в качестве парня всего лишь около двух). Но звонок в дверь не даёт ему выпить даже одну таблетку снотворного, а шумный Бэкхён с глинтвейном и ароматной едой и Чанёль с обогревателем уж точно не дадут ему уйти в себя в эту ночь. - Я слышал, он прошёл то прослушивание, - говорит Чанёль, выпивая из своего стакана остатки глинтвейна и наливая себе ещё, поглаживая волосы Бэкхёна, дремлющего у него на коленях. - Он тебе звонил? – Чонину даже не надо знать, о ком именно начал говорить Чанёль, даже несмотря на то, что в кругу их знакомых довольно много музыкантов. - Нет, он общается только с Луханем, а Лухань очень хороший друг Бэка, ну а Бэк… - Можешь не продолжать. - Почему не поговорил с ним, раз ходил туда? - Потому что мудак, этого достаточно? - Ты не мудак, а дурак, Чонин. - Кажется, Сехун считает иначе. - Ты можешь и дальше сидеть и ничего не делать, только вот тогда он к тебе точно сам не вернётся. Ты только даёшь ему понять, что тебе плевать и первым ты ничего предпринимать не собираешься. Если будешь продолжать так дальше, окончательно его потеряешь. Эти слова не лезут из головы Чонина до самого утра. Пока Чанёль с Бэкхёном спят в его кровати, он сидит за сехуновым фортепиано и водит пальцами по немного пыльным клавишам. За окном валит снег, и в голове невольно всплывают воспоминания прошлогоднего сочельника, когда они вдвоём с Сехуном, украсив всю квартиру мишурой, гирляндами, поставив ёлку рядом с окном и развесив омелы, сидели за фортепиано и Хун пытался научить Чонина играть «We wish you a Merry Christmas». Когда у него начало получаться, они около часа прогоняли её по кругу в четыре руки, пока в итоге всё не закончилось поцелуями, пролитым на ковёр шампанским и жаркой ночью в кровати под омелой. Чонин так и не понимал, почему Сехун повесил её именно там, но надеялся, что если просто поцелуй под ней на Рождество обещает, что будущий год будет счастливым, то их ночь, проведённая под ней, где было больше, чем тысяча поцелуев, должна сделать счастливой их всю оставшуюся жизнь. Сам того не понимая, Чонин не заметил, как по щекам уже начали скатываться слёзы и капать на белые клавиши. Он попытался быстро смахнуть их, словно наваждение, но сердце стало болеть только ещё сильнее. Ему не хватало Сехуна. Не хватало так сильно, что, если бы не спящие Чанёль с Бэкхёном в соседней комнате, он уже давно бы разрыдался в голос, потому что просто не было сил уже терпеть то, что разъебывало каждый раз душу и сердце, а собирать всё обратно в прежнее состояние уже не было сил, да и единственный человек, что был способен на это, находился сейчас неизвестно где. Чонин всё же выпивает те таблетки снотворного, которые не выпил вчера, и засыпает долгим и тревожным сном около восьми часов утра. Он так и не узнает, что сообщение, отправленное ему Сехуном в два тридцать три после полуночи со словами «Я не могу без тебя», так и не дойдёт до него из-за проблем со связью. Чонин не может без Сехуна вот уже три месяца. Январь для него проходит как-то слишком быстро, слишком неожиданно и слишком непонятно. Весь месяц он пропадает на тренировках, где выжимает из себя всё, что только возможно и даже больше. В начале февраля Чанёль всё же уговаривает Чонина поехать «отвлечься», пока Бэкхён уезжает в Сан-Франциско на конкурс вокалистов. Он везет его на побережье и на все недовольные возгласы Кима отвечает, что ему это необходимо. На втором часу езды Чонину надоедает спорить, он надевает наушники и уходит в свои мысли, наблюдая за густым лесом, проносящимся сплошной стеной за окном машины. Уже через полчаса он проваливается в глубокий сон, а когда просыпается, то понимает, что они уже приехали на место. Чонин оглядывается по сторонам, но в машине Чанёля не обнаруживает. Вокруг машины сгущается туман, и видимость становится практически нулевой. Ким решает выйти из машины и осмотреться. На улице настолько тихо, что кажется, будто собственное дыхание можно услышать за несколько километров. Чонин не понимает, почему, но ноги сами уносят его с дороги в лес. Он идёт по массивным корням, обросшим мхом, среди высоких вековых сосен, чувствуя, что поднимается куда-то в гору, потому что идти становится труднее и дыхание начинает сбиваться, а тумана становится всё меньше. Наконец, когда он сквозь заросли чего-то колючего выходит к обрыву, его резко обдаёт порывом холодного морского ветра, который пробирает, кажется до костей. Чонин слышит шум волн, что где-то внизу разбиваются о скалы, но не спешит совершать лишний шаг, так как не хочет оказаться вечным пленником этой бушующей стихии. Он прикрывает глаза и полной грудью вдыхает солёный морской воздух. Ему начинает казаться, что эта соль начинает жечь те раны, что были у него внутри, и в какой-то момент ему становится невыносимо находится здесь настолько, что возникает желание сделать этот самый роковой шаг. Но, когда Чонин видит Сехуна, стоящего на краю этого самого обрыва, все мысли об этом рассеиваются, как и туман, который всё это время окружал его. Тот стоит неподвижно на пронизывающем ветру в одной тонкой рубашке и смотрит на тяжелое февральское небо, такое же серое и печальное, как и бушующее у скал море. Чонин боится сделать даже вдох, хоть и понимает, что, скорее всего, Сехуна, на самом деле, здесь нет, да и его, наверное, тоже. Но Хун всё же замечает его и медленно поворачивается к нему полу боком, смотрит внимательно и так, что словно в душу. Ким чувствует его взгляд каждой клеточкой своего тела и ему хочется от него спрятаться, но он продолжает смотреть на него в ответ. Слова, которые Сехун произносит шепотом, до Чонина доносит ветер. Он так отвык от его голоса, что когда слышит тихое «Забери меня домой» у самого уха, по телу проходит дрожь, а где-то под сердцем взрывается сверхновая, обращая всё, что было, в пыль. Чонин открывает глаза, когда Пак трясёт его за плечо и говорит, что они уже приехали. Место Чонин узнает, даже несмотря на то, что видел его только в тумане. Они покупают по бутылке воды в магазинчике у дороги и молча сидят на капоте машины, поедая /не/солёные крекеры. Чанёль не спрашивает, а Чонин не спешит говорить сам о том, что ему снилось и почему он проснулся с мокрыми от слёз глазами. Он благодарен Паку за то, что тот рядом ровно настолько же, насколько и за то, что тот не доёбывается до него с вопросами, когда нет желания ни о чём говорить. Подъём занимает около часа, и, когда Чонин снова оказывается у этого обрыва, то испытывает самое настоящее чувство дежавю, хоть до своего сна это место ни разу не видел. Чанёль, зачем-то притащивший с собой гитару, начинает перебирать пальцами её струны, наигрывая что-то грустное и мелодичное из Radiohead, напевая тихо своим басом наизусть выученные слова, а Чонин как-то грустно улыбается и, покачивая головой в такт мелодии, прикрывает глаза, думая над словами Сехуна во сне. - Чанёль, дом человека находится там, где он живёт? – спрашивает Ким, когда они уже сидят перед палаткой у костра, устроившись на небольшой полянке, предназначенной для кемпинга. - Думаю, что дом там, где ты чувствуешь себя на своём месте. Это то место, куда хочется возвращаться, даже если не был в нём давно. Это то, за чем скучаешь, когда долго не видишь. Это место, где, ты знаешь, тебя всегда ждут обратно. Чонин засыпает, укутавшись в свой спальный мешок, после трёх выпитых бутылок пива, с мыслями о том, что его дом всегда был именно рядом с Сехуном. За то время, что они встречались, они сменили несколько квартир, но только за одной из них осталось больше всего самых теплых и приятных воспоминаний. Именно её стены хранили крепкие объятия, первые неловкие поцелуи и то, что они оба звали «любовью» и никак иначе. Было ли наивным для Чонина думать о том, что, даже если Сехун сбежал от него сейчас, то скоро он всё равно вернётся к нему? И знает ли он, как ему сейчас больно? Эта боль живёт в нём уже три месяца и не отпускает, на самом деле, ни на секунду, лишь только иногда ослабляет свою хватку, но через некоторое время возвращается снова и прижимает с новой, ещё большей силой. Видеть Сехуна во снах становится уже таким привычным, что Чонин перестаёт удивляться, а старается наоборот, насладиться тем временем, что может видеть его, пусть и где-то за пределами реальности. Ему снится танцевальная студия в окружении зеркал. Тихая приятная мелодия струится из колонок, отражаясь от стен и заполняя собой весь зал. Чонин держит Сехуна за талию одной рукой, а второй крепко сжимает его руку в своей. Глаза в глаза и несколько шагов по кругу. Он учит Сехуна движениям, так бережно и трепетно прижимая его к себе, что сердце даже во сне начинает стучать быстрее, потому что это Сехун и он рядом. Чонин слышит его смех, когда оба заплетаются в ногах и падают на пол. Он чувствует его дыхание на своей шее, а затем на губах, и, кажется, умирает, умирает, умирает, когда тот целует его.***
SYML – Where's My Love
Решение поехать в другой конец города в их старую квартиру возникает у Чонина внезапно. Он отказывается провести День Святого Валентина, который выпал на выходной, в компании Чанёля и Бэкхёна, считая не уместным портить своим одиночеством праздник этим двоим. Во вторник вечером Чонин садится на автобус, что останавливается на остановке совсем недалеко от его дома, и около часа едет по серым и мокрым улицам Портленда в другой конец. В наушниках на повторе одна и та же песня, а в груди какое-то неясное чувство от которого хочется грустно улыбаться и плакать одновременно. “Не хочу плакать, но я тоскую”[1], - звучит у Чонина в наушниках, а автобус останавливается у нужного ему дома. Он долго смотрит на двенадцатиэтажное здание, но не спешит заходить внутрь. Закуривает сигарету у подъезда и поднимает глаза к небу, затянутому серыми грузными тучами. К ночи обещали мокрый снег, а Чонин, как всегда, не подумал о том, что его обувь не предназначена для такой погоды. Он поднимается на седьмой этаж, где из-под цветочного горшка рядом с окном достаёт запасной ключ от их старой квартиры. Она до сих пор не нашла себе хозяев, и Чонин даже задумывается о том, чтобы опять переехать сюда. Пара поворотов ключа с последующим щелчком замка и старая дверь со скрипом открывается, встречая Кима завесой пыли в тёмном коридоре. Он включает свет и медленно проходит внутрь, не разуваясь и оставляя за собой следы на пыльном полу. Кажется, что после того, как они с Сехуном съехали, здесь ничего не изменилось, только вся мебель накрыта белыми простынями, а место, где стояло фортепиано, так и пустует, требуя вернуть себе то, что по праву ему принадлежало. Отчего-то именно здесь сердце Чонина перестает так сильно болеть, и его ненадолго отпускает. Он проводит в квартире около тридцати минут, десять из которых курит на балконе. Ему не хочется уходить, потому что где-то в глубине души он надеялся, что встретит здесь Сехуна, и не одним из тех видений-призраков, а настоящего Сехуна, которого сможет прижать к себе и сказать, что больше никогда его не отпустит. Но понимание того, что было глупо надеяться на то, что Сехун вообще придёт сюда, не говоря уже о том, что придёт именно сегодня и именно сейчас, приходит к Чонину только тогда, когда он, просидев ещё около пятнадцати минут в квартире, обнаруживает несколько пропущенных на телефоне. Он не перезванивает ни на один номер, а просто выключает телефон и выходит из квартиры, возвращая ключ на своё место под горшок. Выходя из подъезда, Чонин закуривает очередную сигарету и пытается укутаться в свою кожанку, которая совсем не греет, чувствуя, как на кожу с неба медленно опускаются холодные снежинки, которые начинают тут же таять. Он отрывает взгляд от своих ботинок, носком которых тушит сигарету, и замирает, потому что в паре десятков метров от него стоит Сехун. В клетчатом сером распахнутом пальто, тёмно-зелёном шарфе, небрежно завязанным на шее и светлыми слегка растрепанными волосами. Они смотрят друг другу в глаза, но не двигаются с места, и Чонин чувствует себя главным героем какой-то мелодрамы, которые обычно смотрят девочки в четырнадцать лет, но шлёт сейчас всё как можно дальше, потому что Сехун. Сердце бешено стучит в груди, и, кажется, что сейчас просто не выдержит потока всех этих нахлынувших в одну секунду чувств. Он не знает, как выходит так, что они одновременно начинают идти друг другу навстречу, а затем оказываются в объятиях друг друга посреди улицы. Чонин крепко обнимает Сехуна одной рукой за плечи, а носом утыкается куда-то в изгиб шеи и крепко зажмуривает глаза из-за подступающих слёз, чувствуя, как тот крепко прижимает его к себе, обнимая обеими руками за спину. Он слышит тихие всхлипы Сехуна, что так же, как и он, прячет своё лицо в изгибе его шеи, и пытается прижать к себе ближе, обнять крепче, чтобы показать, что он рядом, что больше не отпустит, не позволит вот так вот взять и уйти. Они не говорят друг другу ни слова. Стоят посреди улицы, долго обнимаясь, потому что так отвыкли от объятий, друг от друга. Потому что хочется, чтобы раны на сердце затянулись быстрее, а единственное лекарство здесь, сейчас рядом, и хочется насытиться им сполна, до передозировки. Чонин долго целует Сехуна под усиливающимся снегом, который больше не тает, а оседает белым холодным пухом на ресницах, волосах, одежде и земле. Холод перестаёт обжигать, потому что тепло Сехуна греет. Греет не только снаружи, но и изнутри. - Прости меня, - шепот Чонина еле уловимый и он решает, что следует сказать эти слова первым. – Что не остановил, что позволил уйти, что не пошёл за тобой. Я знаю, что какие бы проблемы не возникали, я всегда должен оставаться с тобой. Сехун слушает его внимательно. Впитывает в себя каждое слово и пытается из последних сил сдерживать слёзы, но чониново «люблю» рушит к хуям всю выдержку, и он позволяет себе дать слабину, потому что слишком долго терпел, слишком сильно заковал себя в лёд, чтобы не позволять той боли вырываться наружу. Но в итоге та просто раскалывала его на кусочки изнутри. Чонин собирает его по частям. Заживляет его раны поцелуями, долгими и нежными, такими сладкими и необходимыми. Его руки становятся тем единственным местом, в которых Сехуну хочется остаться навсегда. Не отпускать его, быть рядом, пусть без ссор всё обходиться и не может, но нужно уметь прощать и держаться за то, что дорого, и не позволять угасать тем чувствам, пока они теплятся в обоих сердцах, даже если остаются единственным источником света и тепла.Если бы я только мог увидеть это снова, пожалуйста, позволь мне увидеть это опять Когда приходит беда, через расстояние в твоих глазах, Я должен всегда быть на твоей стороне Ты так холоден, холоден, словно смерть Но в этот раз я открываю дверь Позволь нам вновь сиять Позволь нам сиять Mud Flow – The Sense Of Me & Chemicals