Ньюфаундленд и его маленькая мисс

      Аллердейл Холлу снились дивные черно-белые сны.       Он помнил все. Бережно хранил воспоминания в безжизненных комнатах, в ветхих лестницах, в облупленных стенах с блеклыми узорчатыми рисунками обоев и в хрупких фарфоровых чайниках. Как люди хранили в кожаных альбомах и потайных коробочках маленькие фотоснимки.       Он помнил Люсиль.       Первую беззубую улыбку она подарила не ворчливому отцу, который, увидев новорожденную девочку с блестящими глазами, грязно выругался; не эксцентричной матери, заботившейся больше о светских приемах, нежели о дочери; и даже не внимательной нянечке, на которую были взвалены все хлопоты о ребенке. Люсиль улыбалась ему ― Аллердейл Холлу ― и преданно тянула крошечные пальчики к потолку. А он в благодарность слегка покачивал её колыбель и сопел тихую мелодию, способную убаюкать даже самого строптивого младенца. Люсиль спала крепко, невзирая на громкие и злобные голоса родителей, а Аллердейл Холл посылал ей волшебные сны. У него впервые появился настоящий друг. Они были столь похожи.       Пока не родился Томас, всецело завладевший вниманием его маленькой мисс.       Люсиль играла брату лучшие мелодии, а он восторженно хлопал в ладоши. Люсиль рассказывала ему увлекательные истории из пыльных книг, а он, разинув рот, внимательно ловил каждое слово, которое вылетало из уст сестры. Аллердейл Холл прислушивался тоже, затихал, не позволяя ни одному звуку прервать свою любимую маленькую мисс. Он радовался, что Люсиль все чаще и чаще смеется, смотря на Томаса, все чаще и чаще в её глазах появляются веселые огоньки, которые хмурые родители пытались потушить всеми силами. Аллердейл Холл был счастлив.       И совсем немножко ревновал.       Но больше всего Аллердейл Холл любил, когда Люсиль, вооружившись метелками и тряпками, начинала бережно отчищать его от грязи. Встав на стремянку, стирала с потолков повисшую в углах паутину; вылив целое ведро воды, возила по полу тряпками. Это было щекотно и очень-очень приятно. Взамен Аллердейл Холл показал ей комнату, спрятанную за решеткой в кухне, и напустил туда много сверчков, чтобы они блестели ночью, словно звездное небо. Люсиль радовалась и показала тайник Томасу. Аллердейл Холл был счастлив.       И совсем немножко огорчен.       А еще сильно зол, когда старые хозяин и хозяйка обижали дочку, обзывая ее скверными словами, когда избивали ремнями, оставляя на тонкой коже безобразные шрамы, когда толкали Томаса, а потом он рыдал, прижавшись к сестре. Люсиль обнимала его за шею, и, уткнувшись носом в черные волосы, шептала слова утешения. И рыдала тоже. Аллердейл Холл не знал, как им помочь, и с грустью наблюдал за всем происходящим, постукивая черепицей. А потом помог маленькой мисс избавиться от родителей, предупреждая её о приближении кого-либо, в то время как Люсиль собирала отраву для отца. Приглушил шаги, когда она пробралась в ванную к матери и зарубила её топором, словно старую свинью с огрубевшей кожей. Люсиль накормила Аллердейл Холл кровью, и он без остатка впитал ее всю. И облизался. Ему понравилось. Его новым хозяевам больше ничего не угрожало. Аллердейл Холл был счастлив.       До того времени, пока Люсиль и Томаса не увезли, навсегда поселив в его стенах злобу. Он возненавидел всех людей, которые посмели их разлучить и опять заставили страдать его маленькую мисс.       Теперь Аллердейл Холл походил на старую брошенную собаку с залысинами, язвами и припорошенной грязью головой. Иногда он тоскливо скрипел заржавевшими ставнями и беззвучно выл от одиночества, надеясь, что хозяева, которых от него увезли много лет назад, услышат и вернутся. Ему хотелось, чтобы кто-то ласково погладил его по стене, потрепал по выцветшим коврам и тихо сказал: "Я больше тебя никогда не брошу"; хотелось, чтобы кто-то избавился от термитов, причиняющих ему невыносимую боль. Он дрожал от холода, когда снег залетал в комнаты сквозь прохудившуюся крышу и выбитые окна, и с грустью вспоминал те дни, когда каждый вечер маленькая мисс разжигала камин в гостиной, усаживалась перед ним, подтянув к себе ноги, и принималась за чтение. Аллердейл Холл верил. Ждал, вытянувшись безмолвной статуей, и внимательно всматривался в сторону входа, ожидая, что в любой момент они вернутся. Он никогда не терял надежды, и собирал в своих стенах серокрылых бабочек, которых так любила Люсиль.       Он увидел коляску сразу. Учуял такой родной запах маленькой мисс. Если бы он был настоящей собакой, то сию же минуту бросился бы вперед, заливаясь лаем, прыгнул на хозяйку, поставил ей на плечи большие толстые лапы и нежно лизнул в нос. А затем бежал бы за ней, высунув длинный язык и помахивая мохнатым хвостом с застрявшим в нем репейником. Но этого сделать он не мог, поэтому громко застучал пустыми рамами, пытаясь хоть так выразить всю свою радость.       Люсиль повзрослела, вытянулась, стала похожа на этих дам в пышных платьях, которые когда-то танцевали в большом зале на балу. Аллердейл Холлу стало немного страшно, когда она вышла из коляски и направилась к нему. "Вдруг она забыла? Вдруг мы больше не сможем дружить, как раньше?" ― прошептал он и напрягся перед тем, как Люсиль положила ладонь на ручку двери. Затрясся от облегчения, когда её тонкие пальцы заботливо провели по дереву. Как раньше.       Они были опять вместе. Люсиль поила его свежей кровью, а он молчал, облизывался и ждал в предвкушении, когда починят скрипящий пол и восстановят крышу. Аллердейл Холл преданно охранял души мертвых, словно трёхглавый Цербер на вратах царства Аида, громко рычал, когда кто-то из них пытался выбраться наружу. И ревниво наблюдал за Люсиль, которая страстно целовала Томаса, а потом занималась с ним любовью в самых разных уголках дома, смеялась и танцевала в гостиной. Она была счастлива. И Аллердейл Холл тоже.       До того самого времени, пока не появилась Эдит, принеся с собой беду. Она было совершенно не похожа на его маленькую мисс. Аллердейл Холл сразу учуял исходящую от неё опасность, как только Томас перенес её через порог и опустил на пол.       Она заставила Люсиль грустить.       Аллердейл Холл хотел вцепиться в неё клыками и разорвать на мелкие кусочки, как охотничий пес ― дикого кролика. Вместо этого он пугал Эдит призраками, выпуская их время от времени из своих стен. Завывал холодным ветром и покачивал лифтом, надеясь, что она убежит и оставит их в покое.       А потом Эдит отобрала у Люсиль самое большое сокровище.       Аллердейл Холл не прощал предательства. Злобно рыча, он выгнал Томаса, залаял в спину и поклялся больше никогда не пускать его на порог и не дать опять сделать больно Люсиль.       Но её он спасти не успел. Прибежал слишком поздно и увидел только, как алая кровь из его маленькой мисс вытекает на белый снег, украшая его ужасными узорами. И Аллердейл Холл завыл. Настолько отчаянно, что вороны, сидевшие на голых деревьях, сорвались с места и, громко каркая, взмыли в небо. Он боялся вновь остаться в одиночестве, и готов был сейчас же развалиться на части, чтобы больше не страдать. Но Люсиль осталась.       Она нежно обняла Аллердейл Холл за колонну и поцеловала невесомыми губами, навсегда пообещав никогда больше не покидать.       Теперь его маленькая мисс играла колыбельную только для него.       Ему снились зеленые сады, где среди деревьев, заливаясь смехом, резвилась кудрявая маленькая девочка, а за ней по пятам бежала большая черная собака и повизгивала, словно щенок.       И Аллердейл Холл был счастлив.