Барин

Тор сызмальства не гнушался любой работы. Мог и в поле пахать да сеять, мог и за скотиной ходить. Так был приучен, ведь в деревне не пристало сидеть сложа руки. А с тех пор, как баре изволили в свои Франции податься, так вообще житья не стало от треклятого эконома, что остался главным на хозяйстве. А эконом этот, Зевс, сущий зверюга! Чуть что не так — пожалуйте на конюшню, да примите-ка плетей. А матушка Тора уже преклонных годков, пятый десяток разменяла. Здоровье теперь не то — вот и приходится молодому Торушке вкалывать, чтоб от их двора барскому имению польза была. Одна отрада у него и остается: цветочки во время покоса насобирать да вручить соседской девке. Нравится она ему. Улыбчивая, пригожая такая. Хоть и имечко странное — впрочем, как и у всех в их деревне: Сиф. Поговаривали, что начудил в свое время покойный граф Николай Федорович, царствие ему небесное. Учитался, окаянный, разных небылиц, вот и завел обычай — нарекать дворовый люд именами чужеземных богов. И ведь не только дворня от его чудачеств натерпелась! Своих детишек старый дурак тоже не пожалел, как и деревню. И вот уже лет полста их селение заместо Авдотьевки называлось Асгардовкой. И жили в ней все сплошь боги да богини из древних сказаний. Сам чудной граф давно почил, а после себя оставил сына, Лафея Николаевича. А тот, заскучав в поместье, подался с женой да малолетним сынишкой сначала в Питербурх, а потом в Европу. С тех пор уж десять зим пролетело. Однако с месяц назад по дворам пошел слух: сгинули на чужбине Лафей Николаевич и жена его, вроде как от чахотки сгорели. А сынок их, двадцати годков от роду, решил вернуться в родные края. То ли наскучило ему в европах этих, то ли деньги закончились. * * * Тор с тяжелым вздохом опустил топор, отбросил полешки в сторону и присел на траву передохнуть. — Торушка, сынок, поди сюда! — окликнула мать, высунувшись в окно. — Матушка, я с дровами закончу, потом подойду. — Иди в дом, чтоб тебя! — прикрикнула та и хлопнула ставнями. Едва войдя в сени, Тор тотчас приметил на лавке изрядный узелок. — Харчи тебе собрала. Пойдешь в лес, в охотничьем срубе отсидишься, — без предисловий огорошила его Фригга, накидывая на плечи сына старое выцветшее одеялко. — С чего энто спешка такая? — изумился тот. — Не спрашивай, иди скорее, — всхлипнула мать, вручая ему котомку и подталкивая к двери. — А вот ни шагу не ступлю! — заартачился Тор. — Говори, чего случилось? — Ой, дитятко ты мое, — залилась вдруг слезами Фригга. — Некогда объяснять-то! Локи Лафеевич, барин наш молодой… как с хранций своих прибыл, так велел всех молодых мужиков по дворам собрать. Зачем — никто не ведает. То ли продать решил за долги, то ли в солдаты забрить, али еще чего удумал. Схорониться тебе надо на время, глядишь, барин и не заметит. Делать нечего, взял Торушка узелок со снедью, еще кой-чего в суму переметную сложил — в лесу много чего пригодится — и подался к опушке скорым шагом. В солдаты ему ничуть не хотелось. Батюшка вон, земля ему пухом — в полку отслужил, на войне с турками глаз потерял, а потом спился, да и околел на морозе, не дойдя до дому с полверсты. * * * Локи почти не помнил отчего дома, об имении знал лишь из рассказов отца и матери. Из родного края его увезли еще десятилетним отроком. И теперь, вернувшись сюда как молодой хозяин, он хотел обустроить житье в усадьбе по-своему. А надо сказать, водился за ним один грешок… да и не один, если присмотреться. Мамá и папá, когда узнали, так ругали его, так противились, что чуть было не лишили наследства. Уже потом, после их смерти, Локи от души покуролесил. Так погулял по веселым домам, что еле ноги унес — ни копья в мошне не осталось. Поэтому, воротясь в имение, решил жить без шика. А свою особую страсть утолять посильными средствами — за счет дворовых. Только страсть эта была совсем уж экстравагантная. За такое местные дикари и дом могли сжечь, и барина на кол посадить. Поэтому действовать следовало осторожно, с умом. Вот сгонят к нему завтра молодых холопов, оценит он их, осмотрит — а там и решит, что делать дальше. А пока не помешает развеяться, заодно и обозреть владения. Проскакав во всю прыть по полю, благоухавшему свежескошенной травой, Локи осадил коня на опушке, раздумывая, проехаться ли еще лесом или свернуть обратно. Вдруг до его слуха донесся густой приятный басок, распевающий незатейливую песню. И вскоре на тропинке, ведущей в лес, нарисовался рослый, сажень в плечах, детина. Локи глянул на него и обомлел: мужик был одет просто, как здешние холопы, но гляделся статным и величавым. Таких он и в Европе не встречал. Золотые, едва вьющиеся волосы ласково теребил ветерок, а под грубой домотканой рубахой угадывались бугры крепких мышц. Локи быстро пришпорил коня. Упустить такого Аполлона не хотелось. — Эй, ты кто таков, чьих будешь? — осведомился Локи, вынырнув прямо на тропинку перед носом статного мужика. — Я Торушка, Одинов сын, — спокойно ответил мужик, хоть и было заметно, что он весьма удивлен встречей. Синие очи изучающе осмотрели сначала коня с богатой сбруей, а потом и самого барина, черноволосого и белокожего, одетого по последней европейской моде. И вдруг холоп переменился в лице — не иначе понял, кто перед ним. — Куда путь держишь, Торушка? — барин вытащил из нагрудного кармана лорнет, поднес к глазам и начал пристально рассматривать путника, слегка щурясь. — Да я не местный, — прогудел тот, опустив очи долу. — Из соседнего имения, Порфирьевых. Гостил тут недолго, у дальних родичей. — Ну-ну, — белозубо усмехнулся аристократ. — Порфирьевы, значит, тоже мифами увлекаются? Занятно. — На все барская воля, — смущенно вздохнул Тор. — Врешь ведь, смерд. В глаза смотри! — прикрикнул вдруг барин, отчего Тор еще сильнее вжал голову в плечи. — Из моих ты, и нечего тут дурака валять! — Да я… — Сегодня в семь пополудни изволь явиться ко мне. А не придешь — только хуже себе сделаешь, comprenez? — Как прикажете, барин. В душе Тор ругал себя распоследними словами: вот ведь дурак, какой дурак! Мог назваться Иваном, Василием, или еще как — но вот не привык он врать… И что теперь матушке скажешь? Да что ж этому барину от него нужно? Может, работой какой озадачит? Пусть так, только бы не продавал, да в армию не ссылал… Отдав повеление, молодой граф пришпорил коня и скрылся из виду, обдав Тора облаком пыли. А тот развернулся и побрел домой. Чего уж теперь в лесу скрываться. Не хватало еще беглым прослыть, тогда уж точно в солдаты забреют. * * * — Зевс! Зевс Петрович! — Локи, развалившись на мягком кресле в темно-зеленом бархатном халате, крутил в руке пустой бокал. Бутылка с вином стояла рядом на столике. Но не барское это дело — самого себя обслуживать. — Я здесь, ваша светлость! — на пороге нарисовался невысокий худощавый мужичонка с легкой проседью и длинными, завитыми на кончиках усами. «Словно у таракана», — подумалось Локи. — Где там эта, как ее… — Артемида? — Да, где эта дура, пусть вина мне нальет. — Сей момент, — согнулся в поклоне Зевс Петрович. — И еще… — сузил глаза барин. — Там холоп один должен прибыть, к семи часам — так ты сразу проводи его ко мне. Тор зовут, белобрысый такой. — Как скажете, ваша светлость, — опять угодливо поклонился эконом. — Самолично приведу и лакеев упрежу, чтоб, если что… — Ступай, — махнул рукой Локи, и Зевс Петрович скрылся за дверью. * * * — Торушка, дитятко мое, — причитала Фригга, поправляя на сыне свежую рубаху и приглаживая непослушные золотые локоны, — ты уж угоди барину, сделай чего велит. А то ведь со свету сживет. Бабы говорили, что Локи Лафеевич, ежели что ему не по нраву, сильно гневается. А ну как продать тебя вздумает… — Не тужи, матушка, как-нибудь образуется, — успокаивал ее Тор, а у самого на сердце кошки скребли. Он все никак не мог забыть надменного взгляда. Глаза у молодого графа были ровно у ведьмы — острые, бесстыжие, зеленые как топь. — Что ж ты так, дурачок, не успел-то укрыться, — сокрушалась Фригга, обнимая сына. — И где он взялся на нашу голову… — Все, мне пора, — Тор напоследок обнял мать и быстро направился к двери. — Не реви, не помер покуда. — Да типун тебе на язык, не мели дурного. — Не буду. Бывайте, матушка. Высокая фигура единственного сына скрылась за дверью, и Фригга, уже не сдерживая слез, тяжело опустилась на лавку. Как ни старалась успокоиться мать, сердце ее было не на месте. Будто чуяло беду. * * * — В баню давно ходил? — Локи Лафеевич в который раз медленно обходил гостя, истуканом застывшего посреди гостиной. Он уже минут десять кружил как коршун вокруг добычи, принюхивался и присматривался, обдавая Тора запахами дивных благовоний. — Да вот, когда к вашей светлости собирался, — пожал плечами Тор. — Très bien, très bien, — пробормотал граф и остановился перед Тором. Вперился в него своими ведьмацкими глазищами: — Выпьешь? — и протянул бокал вина. Противиться Тор не мог, даже если бы очень хотел. Только теперь он смог толком разглядеть молодого хозяина. Тот был весьма пригож собою: гладкая кожа, не знавшая солнца, светилась что новое серебро. И скулы, и губы его были такие тонкие, благородные, словно вырезанные острым ножичком. А глаза большие, только нехорошие. Будто бы волны в них ходят, переливаются. То ли тоскуют о чем-то, то ли играючи тянут на дно. "Как есть дворянин", – заключил Тор, невольно опуская взор на руку барина, предлагающую вино. Ни в жизнь он не видел таких длинных белых пальцев, словно вылепленных из воска. — Благодарствую, ваша светлость, — Тор чуть склонил голову и принял бокал. Тонкие пальцы легонько прошлись по его натруженной мозолистой ладони. Пытаясь унять тревогу, Тор пригубил вина. Ну и кислятина! А Локи Лафеевич подошел к двери и крикнул: — Зевс Петрович, на завтра все отменяется! Холопов ко мне не приводи, пусть работают. И вот еще что… — Да, ваша светлость, — послышался из-за двери подобострастный голос. — Сегодня меня не беспокоить. Ни под каким предлогом. Тор допил вино, а Локи тем временем вернулся и стал напротив. Спрятав руки в карманы халата, он раскачивался с пятки на носок и задумчиво глядел на Тора из-под темных ресниц. Повисло тягостное молчание: Торушка не осмеливался и слова сказать, да и не знал, об чем. — Еще вина? — наконец ожил граф. — Нет, благодарствую, — тихо пробормотал Тор, опустив голову. Ох, как не нравился ему взгляд барина! Будто бы тот… Но не успел он додумать эту мысль, как вдруг услышал четкий и ясный приказ: — Становись вот здесь, у стола, — тонкий палец указал место. Тор послушно подошел и встал, где было велено. — Ко мне спиной, — сухо добавил граф. — Сними рубаху, портки и наклонись. Давай, живо! — Чего?.. — наверное, глаза Тора вылезли бы на лоб, не будь крепко посажены в глазницы. — Ты глухой? — насмешливо прищурился Локи. — Я не… — и тут до Тора дошла вся суть происходящего. И как ледяной водой окатило, от омерзения и жгучего, нестерпимого стыда. — Не буду, — еле выдавил он. — Не будешь? — усмехнулся барин. — Посмеешь ослушаться своего господина? — Посмею! — Тор набрал в легкие побольше воздуха и сжал кулаки: — Хоть велите выпороть меня на конюшне, пускай! Но унижать себя, пользовать аки девку — не позволю! — Ну что же, выпороть так выпороть, — легко согласился граф. — Так тому и быть. Только на конюшню я велю привести не тебя, а твою матушку. Уж не взыщи. Тор враз похолодел, по спине побежала струйка пота, а сердце заколотилось где-то в горле. — Нет, ты не посмеешь… — Тор даже сам не заметил, как перешел на «ты». — Ты же не можешь быть таким… Так нельзя… — Почему нельзя? — ухмыльнулся барин. — Ты и твоя старуха — мои холопы, моя собственность. И я волен поступать, как хочу. Разве не так, mon cher? — Какая же ты, барин, сволочь, — Тор едва держался, чтобы не двинуть этому хлыщу промеж глаз, а потом хорошенько по губам, чтобы стереть бессовестную ухмылку. — Тебе что, девок мало? Да тут все к тебе прибегут задрамши юбки, только свистни! — Меня не интересуют ни девки, ни юбки, — спокойно пояснил Локи Лафеевич. — Я тебя хочу. И мое терпение не безгранично. Или ты делаешь, что я велю, или уже завтра утром… — Будь ты проклят, — Тор медленно развернулся спиной, снял рубаху и спустил штаны. Деваться ему было некуда: он видел, что барин не шутит. А допустить, чтобы с матушкой случилась такая беда, тоже никак не мог. Придется потерпеть. Ничего, с него не убудет. Самый ужас был в том, что Торушка в свои восемнадцать еще не познал плотских утех. Так его воспитала мать, так он решил сам для себя: первый раз будет по-особенному. Даже Сиф он пока не решался поцеловать — хотя та вроде и не противилась. И вот теперь все мечтания о любви, о звездном небе над головой и красной девице рядом на сеновале разбивались в пух и прах. И все из-за вывертов паскудника-барина! Привык там, видать, в своих европах, развратничать, а Тора счел просто вещью, чуркой безгласной и бесчувственной. Ах, если бы не матушка… Тяжело вздохнув, Тор лег грудью на столешницу, выставив на обозрение мерзавцу свой зад. — Charmant, — мурлыкнул барин. Послышался шорох скидываемого халата, и в тот же миг на спину Тора легла прохладная ладонь. От легких, даже нежных поглаживаний по телу вдруг побежали мурашки. А где-то в животе потеплело. И от этого на душе у Тора стало еще гаже. Тем временем граф, нимало не стыдясь, обхватил его мужское естество и стал проворно двигать рукой. — Не хочу, не надо, барин, — хрипло прошептал Тор. — Делайте свое дело, и отпустите уже… Вместе со стыдным жаром, обуявшим все тело, Тор почувствовал, как в глазах закипают злые слезы. — Я не обижу, не сделаю больно, — длинные пальцы графа, вымазанные чем-то благоуханным и скользким, легонько нажали на его срамное отверстие. — Если будешь послушным, потом и вознагражу. Ты не пожалеешь. — Да чтоб ты сдох! — в сердцах выпалил Тор, когда настойчивый палец, одолев преграду, проскользнул внутрь. — Расслабься, — Локи провел ладонью по окаменевшей ягодице, слегка шлепнул. — Не сжимайся, будет хуже. Тор зажмурил глаза и попытался внять совету хозяина. Отвлечься от творящегося безобразия и подумать про что-то другое, приятное. К примеру, как славно припекает солнышко этим летом, перемежаясь дождями; какой знатный, по всему видать, будет урожай; как хорошо, после дневных-то трудов, окунуться в прохладную речку и проплыть полверсты, покуда тяга в членах не ослабнет. А потом лечь на воду и качаться вольготно, покойно, и в небо глядеть без единой думы в голове… Тор даже не заметил, как в него проникли уже два длинных пальца. Зато вскорости почуял иное: эти пальцы нажимали на что-то там, внутри. Тревожили что-то такое, что Тора то и дело чуть не подбрасывало над столом. Но уже не от боли, а от удовольствия. Локи не мог припомнить, чтобы хоть раз в жизни он столь долго тешил раскинувшегося под ним молодца. И столь увлеченно, отдаваясь делу всей душой. Наконец, сгорая от нетерпения, он протиснул свой уд в жаркое и тесное нутро. В ответ Торушка дернулся и глухо застонал. Немного подождав, Локи начал медленно двигаться, постепенно убыстряясь. При этом он не переставал ласкать торово естество. Молодой граф знал толк в удовольствиях, и взял себе за правило — в телесных утехах должны получать наслаждение обе стороны. Пусть даже один из них хозяин, а второй — бесправный холоп. А Тор, как ни старался уйти от сладкой боли, как ни желал издохнуть здесь и сейчас, чтобы никогда впредь не испытывать подобной мерзости — не мог противиться телу. Оно, проклятое, отвечало бесстыжему графу неутомимо и благодарно, подаваясь на каждое его движение. Будто жаждало еще и еще… Вскоре толчки графа стали совсем грубыми и размашистыми. Сейчас они почти не причиняли боли, но Тору было уже все равно. Он словно ослеп и оглох, когда незнакомая ранее жаркая волна затопила все его существо, а из напрягшейся плоти тонкой струйкой прыснуло семя. А через миг раздался хриплый стон, и сверху на него навалился граф, прижимая плашмя к деревянной столешнице. Меж ног потекло теплое. * * * Тор молча, не глядя на хозяина, подхватил с пола свою одежонку. Скорей бы убраться отсюда, истопить дома баню и смыть с себя весь этот срам. — Нет, пока не одевайся, я хочу еще полюбоваться тобой, — Локи запахнул халат и медленно подошел к Тору, комкавшему в руках рубаху. — Ты очень красивый, — барин провел ладонью по груди любовника, затем пощупал широкие плечи, погладил шею. Мазнув пальцами по губам, прошептал: — Я даже хочу тебя поцеловать, хоть это и не в моих правилах. Тор ничего не ответил. Пусть целует, трогает, разглядывает его, словно новую игрушку, хуже уже не будет. Только бы это кончилось. Локи положил руку ему на затылок, немного сжал, приблизил Тора к себе. И тут же накрыл его губы своими, скользнул языком в послушно приоткрытый рот. Тор ощутил жаркое дыхание, запах заморских духов, пряный аромат дорогого вина… Даже голова малость закружилась. Граф целовал недолго, но очень нежно и тихо, словно это вовсе не он только что нагло его обесчестил. Напоследок, чуть прикусив за нижнюю губу, барин отстранился и посмотрел в глаза. И Тор, к своему стыду, тотчас забыл о том, что ему должно быть гадко и обидно. Потому что губы горели от поцелуя, а по телу разливалась сладкая истома. — Завтра придешь ко мне, — донеслось до его слуха. — К семи, как сегодня. — Не наглумились еще? — хмыкнул Тор. — Сие мне решать. — Может, вам жениться, барин? А то как-то не по-людски получается… — Не твоего ума дело, дурень. А теперь ступай, — Локи мягко оттолкнул его от себя и кивнул на дверь. * * * Тор не спал до утра, все ворочался на полатях с боку на бок. Матушке он, конечно, не сознался в позоре, что принял в господском дому. Разве о таком расскажешь? Перед сном долго тер себя мочалкой в бане, даже веником ягодицы отходил, словно хотел смыть, содрать с себя все пережитое. Но самая пакость, что, мучась без сна, он видел пред собой лицо бесстыжего барина — его губы, ласково целующие, его гладкую белую кожу — и вспоминал пряный, волнующий запах, что окутывал пеленой и дурманил не хуже браги. Наутро из барского дома прибежал Гермес, мальчишка-посыльный. Вручил Тору записку: «Надеюсь, помнишь о встрече. Жду тебя сегодня в семь, не опаздывай». Да чтоб ему!.. Лучше б Тор и вовсе грамоты не знал. Прямо с утра ушел бы в лес, схоронился — а там, глядишь, граф и забыл бы о нем. Но матушка тоже умела читать, поэтому, изучив послание, принялась искать Тору чистую рубаху на вечер. — Все одно не пойду, — объявил Тор, подхватил пальцами горсть квашеной капусты и захрустел. — Пойдешь, еще как пойдешь, — сверкнула глазами Фригга. — Шутошное ли дело, сам барин тебе отписал! — Мать, ты не знаешь всего! — стукнул сын кулаком по столу. — А что тут знать? Барин привечает тебя, вон вдругорядь позвал в гости! — Не нужны мне такие гости! — Ой, окстись, дитя неразумное. Локи Лафеевич — он ведь как отец родной, его во всем слушаться надобно, исполнять все прихоти. — Да что за глупости ты говоришь? — А ты что думал? — Фригга вся вдруг подобралась, приосанилась и глянула на сына сверху вниз, ровно царица. — Своей дубовой башкой рассуди: если граф тебя в дом возьмет, не будешь до старости горбатиться в поле да в сарае. Не сопьешься, не сгинешь, как батюшка, царствие ему небесное, — мать быстро перекрестилась. — Как у бога за пазухой будешь! Посмотри вон на Зевса Петровича — как обустроился, окаянный, а? И Тор понял, что спорить с матушкой бесполезно. Не рассказывать же ей всю правду… А ежели и рассказать — не ровен час, сядет вышивать новую рубаху. Лишь бы барину ее сынок еще пуще понравился. * * * — Ты опоздал на десять минут, — Локи Лафеевич покачал перед глазами Тора золотыми часами, словно маятником. Тор переминался с ноги на ногу в опочивальне графа, исподлобья глядя в насмешливые, изучающие глаза. Прямо посреди комнаты стояла огромная кровать с шелковым, ниспадающим волнами балдахином. На узорчатом покрывале высилась горка мягких подушек. Судя по всему, сегодня барин решил поразвлечься от души, раз пригласил его сразу в спальную. Тор снова до боли сжал кулаки, брезгливо поморщился и выдавил: — Часов не имеем, ваша светлость. — Я прощаю тебя, — бросил граф, продолжая бесстыдно пялиться. Словно приценивался. И Тор не выдержал. Решился. А ну вдруг в этом франте балованном взыграет какое-никакое сочувствие? Он бухнулся на колени, умоляюще посмотрел снизу вверх и на одном дыхании зачастил: — Барин, кормилец, пощадите, не губите! Изъявите милосердие, отпустите холопа несчастного! Не хочу, не могу я! Граф смотрел удивленно пару мгновений. И вдруг звонко расхохотался, запрокидывая голову. Отсмеявшись, глубоко вдохнул и молвил: — А я думал, тебе понравилось. — Понравилось… Но не надо так больше, смилуйтесь! — Хорошо, mon ami. Тогда по-другому сделаем. И сразу отпущу, даю слово, — неожиданно легко согласился барин. — Все что изволите, только не это! — быстро закивал Торушка. Барин подошел к нему вплотную. Властно положил ладонь на макушку, слегка взъерошил волосы. — Другое удовольствие мне окажешь. В голосе Локи послышался металл. Он легким движением распахнул халат, являя бесстыдную наготу, и перед лицом Тора закачалось немалое мужское хозяйство. — Язык высунь и рот приоткрой, — граф с силой сжал волосы на затылке Тора. — Нет, нет, — залепетал тот, пытаясь отвернуться. — Опять ты перечишь. Забыл про матушку? — Я вам не трактирная девка! Не могу так, не буду, — Тор старался говорить решительно, хоть и чувствовал, что голос дрожит. — За что вы так со мной? Что я вам сделал? — Да ничего хорошего ты еще не сделал, все артачишься. Может, я слишком ласков с тобой? Или ты не понял, что ничем не лучше девки? Она хоть свой барыш имеет, а ты никто. Ты живешь на этом свете только потому, что я тебе позволил! И в этот миг словно красный морок упал на глаза Тора, застелил ум тяжелым покрывалом, отнял все дыхание. — Ах ты, мразь! Да кто ты такой, чтоб так с людями! — Тор вскочил с колен и с такой силой отшвырнул графа на богатое ложе, что пара подушек подпрыгнула и полетела на пол. — Зевс!!! — заорал что есть мочи Локи. Но Тор прытко заскочил на кровать, придавил обидчика всем телом и, выхватив из-за пазухи припасенный нож, приставил острое лезвие к шее графа. — Только посмей, враз глотку перережу, — прошипел он, бешено сверкая глазами. В дверь деликатно постучали. — Отошли его к чертям, — лезвие вжалось в горло сильнее, оцарапав белоснежную кожу. — Зевс Петрович, сходи в амбар, пересчитай остатки, — задыхаясь от ужаса, проблеял Локи Лафеевич. — И больше не приходи сегодня. — Слушаюсь, ваша светлость, — из коридора послышались торопливые удаляющиеся шаги. — Вот и славно, — прорычал Тор. — И запомни: дернешься, всю кровь выпущу, — он продемонстрировал графу острое лезвие, на котором осталась пара красных капель. — Дурень, — просипел Локи, — дубина ты стоеросовая. Я же теперь ни тебя, ни твою старуху не пощажу.. — Ты сей же час дашь мне клятву, что матушку мою не тронешь, — Тор обхватил огромной ладонью тонкие запястья и заломил вверх. — Клянись, — и снова приставил нож к шее барина. — Клянусь, не трону, — прошелестел граф, едва дыша. — Отпусти, мерзавец, больно же!.. — А знаешь, как мне было больно? Тор пристально вглядывался в своего мучителя. Тот уже не хорохорился, не брыкался, будто наконец понял, что теперь полностью в чужой власти. От этой мысли Тору вдруг стало необыкновенно хорошо. Близость этой ухоженной, сладко пахнущей и красивой твари будила в нем что-то звериное, отчего кровь в жилах неслась как угорелая, а голову застил туман. Конечно, его выходка ничем хорошим не закончится, это было ясно как день. Но сейчас Тор хотел одного: сбить спесь с паскудного графа. Показать гаденышу, что порой даже вещи, что безропотно подчиняются хозяйской воле, могут отомстить. Да так, что на всю жизнь запомнится. Тор быстро перевернул врага на живот, выдернул бархатный пояс из халата и тут же крепко связал ему руки за спиной. — Я засеку тебя до смерти! Захлебнешься кровью, смерд! — снова рыпнулся граф. Недолго думая, Тор схватил с ночного столика льняную салфетку и затолкал в сыплющий проклятьями рот. — Вот так-то лучше, — хохотнул он. Локи что-то промычал в ответ, задергался отчаянно. — Успокойся и расслабься, как я вчера. Хотел удовольствие получить? Сейчас получишь, светлость. И тут Тор впервые задумался — а что же дальше? Разукрасить рожу обидчика синяками? Пересчитать все ребра, чтоб неповадно было? Но тело его просило, кричало о другой каре, которую надобно свершить над этим мерзавцем. Тор снова перекинул хозяина на спину и посмотрел в зеленые глаза. В них плескалась такая злость, что на миг стало страшно. Локи что-то промычал, силясь выплюнуть салфетку. — Только вякнешь, прирежу, — упредил Тор и вытащил тряпицу у него изо рта. — Молчи, гад, мне теперь терять нечего. — Я тебя золотом одарю, только отпусти, — задыхаясь, выдавил пленник. — Конечно, одаришь, — хмыкнул Тор и по-хозяйски раздвинул бедра графа. — Но сначала поймешь, как оно между ног свербит, коли без спросу лезут. — Только не калечь, я же был ласков с тобой, — тихо и обреченно произнес Локи. — Масло возьми там, на столике. — Разберусь, замолкни уже. Тор все же плеснул масла на ладонь и бесцеремонно протолкнул один палец в нутро вражины. Он не знал почему, но прежние мысли о том, чтобы поколотить молодого графа или снасильничать, причиняя боль, мало-помалу оставляли его. Сейчас хотелось трогать, щупать холеное тело — царапать своими мозолями, впиваться хваткими пальцами, оставляя багровые следы на белой коже. Не помня себя от нахлынувшего жара, Тор добавил второй палец, и, склонившись, впился зубами в графскую шею. В ответ раздался хриплый стон: — Остановись… Развяжи меня, тогда пощажу, не убью… — Поздно, батенька, поздно, — пробормотал Тор и приставил к едва растянутому входу свое естество. — Получай мою месть! — Тор резко дернулся, загоняя под самый корень. — Ай!!! — взвыл Локи, запрокидывая голову. — А вот так вот! — подначил Тор и резко двинулся назад, потом снова вперед — все быстрее, чувствуя, как граф послушно разжимается, впуская в себя. Знает, черт окаянный, что к чему, научился в своих заграницах… Локи Лафеевич хрипло стонал под ним, закатывал глаза, дышал часто, словно под горку бежал. А Тор упивался своей местью, и все в нем пело от восторга. Будет знать, ирод проклятый, каково это — людей унижать! Будет знать, как оно бывает больно и скверно! Не помня себя от страсти, Тор не сразу услышал, как что-то лопочет, глядя ему в глаза, поверженный враг. — Да, да, еще… Еще, Торушка… Сильнее! Вот так, да… да… — томно и страстно выдыхали тонкие губы. От такой неожиданности Тор чуть не скатился с кровати. — Тебе что, нравится, паразит? — спросил он недоверчиво, толкнувшись с новой силой. — Не останавливайся, прошу, — Локи прикрыл глаза и облизал пересохшие губы. — Только не останавливайся, Торушка… * * * Тор до сих пор не верил в такую удачу. Вот он сидит жив-здоров в своей избе, а матушка, довольная, хлопочет рядом по хозяйству. Вчера граф не поднял шума, не велел заковать его в кандалы и посадить в погреб, не отходил плетью. Просто отпустил. Пуще того — едва Тор освободил его руки, барин улыбнулся с блаженным стоном и спросил: — Завтра придешь? Не приказал, а спросил! Неужто задумал, распутник, еще более лютую месть? Нет, надо было все-таки начистить ему морду. И на этом распрощаться. Так оно было бы вернее. Хотя сейчас, положа руку на сердце, Тор уже и сам не знал, что в его жизни верно, а что нет. Назавтра вечером барин прискакал верхом на его подворье и велел садиться на лошадь, которую привел с собой. Они выехали в чисто поле, отпустили пастись коней, а сами уселись в свежескошенных стогах. Распили бутыль сладкого вина, что Локи Лафеевич притащил с собой. И Торушка во хмелю так расхрабрился, что первым полез целоваться. И завалил барина прямо в душистое сено. А потом Локи так разболтался, не унять. Рассказывал о чем-то дивном, необыкновенном — о далеких странах, о морях-океанах, — но Тор почти не слушал его. Он любовался на звездное небо, прижимал к себе горячее, благоуханное тело и думал, что его чудной хозяин — вот уж диво дивное, какого по всему свету не сыскать. — Ты поедешь со мной? — вырвал из раздумий тихий голос. — Куда? — Я же рассказывал тебе, ты не слушаешь? — Поеду, наверное, если прикажете, — всполошился Тор, так и не поняв, куда надо ехать. — Только как матушка без меня… — Не волнуйся, я ей вольную дам, и мужика расторопного из соседней деревни выпишу. — Поеду, чего ж мир-то не посмотреть? — Много чего нового увидишь. — Да я уж и так с тобой насмотрелся… — Только не говори, что обижен, не поверю, — рассмеялся Локи. — Совсем чуть-чуть, — хмыкнул Тор и бесцеремонно подмял под себя смеющегося хозяина.