Одержимость

— И чтоб больше ко мне не лез, понял, Алибаба-кун? Джудал ухмыльнулся, облизнув припухшие от поцелуев губы, и, несильно толкнув его в плечо, направился к выходу из пустой аудитории. Его шаги отскакивали от стен гулким эхом, и с каждым звуком Алибабу трясло всё больше. Сначала дрогнули пальцы словно в судороге. Дернулись губы, сжатые в узкую полоску. А с хлопком закрывшейся двери у Али подкосились ноги, и он упал на пол, обнимая колени. Сколько это может продолжаться? Жар прижавшегося к нему тела, властные пальцы, сжимающие подбородок, на удивление мягкие губы, так обманчиво нежно касающиеся в первые мгновения, острые зубы, которые Джудал с охотой пускал на дело, покусывая его, вызывая болезненные стоны. Разве такое может нравиться нормальному человеку? Но, видимо, Алибаба не был нормальным. Поднимаясь на негнущихся ногах, он коснулся губ кончиками пальцев, и осторожно улыбнулся, шипя от трескающейся из-за раздражения кожи. Джудал не знал пощады. Он всегда был таким, сколько бы Али не знал его. От его выходок трясло всех, но почему-то его самого это никогда не отталкивало, а наоборот… Джудал казался ему далёкой звездой, до которого хотелось дотянуться, несмотря ни на что. И будь то ли проклят, то ли запамятован тот день, когда они столкнулись лицом к лицу. Алибаба потерял способность говорить и мыслить, видя так близко свой объект воздыханий, а Джудал… А Джудал всё сразу понял. Тогда они впервые поцеловались. На заднем дворе школы, в тени дерева, Алибаба смог прикоснуться к своей звезде. И сердце замирало каждый раз, когда их взгляды пересекались, он будто был в эйфории, но лишь до того момента, когда с его губ сорвался первый стон удовольствия. Взгляд, полный презрения, он не забудет никогда. — Что, готов отдаться первому, кто тебя поцелует? Какой же ты мерзкий, Алибаба. Безропотно пошёл за мной, целовал, так ещё и горишь желанием продолжить? А вот хрен тебе. Ты лишь один из многих, кого я сюда приводил. И не надейся, что ты последний. Не попадайся мне больше на пути, Алибаба-кун. Жестокие слова припечатывали, вгоняли очередной гвоздь в гроб его так рано погасшей, еще не успевшей вспыхнуть надежды. Но… За первым разом последовал второй. За вторым третий. За третьим… Али так отчаянно искал с ним встреч, и с каждым разом в нём что-то ломалось, переворачивалось, и окончательно разбилось, когда он не смог сдержать свой тихий шёпот «Люблю». А Джудал довольно оскалился, ничего не ответив, и в тот же день целовал у него на виду другую, вплетая пальцы в огненные пряди. Алибаба почти ненавидел его. Но больше всего он ненавидел себя. За неспособность отказаться, оттолкнуть, остановиться самому. За то, что так желал его, зная, что он никогда не будет принадлежать ему. Алибаба ненавидел себя. А Джудала любил.