Ищи меня на Амон Руд

     Отыскивать в сумерках дорогу становилось все труднее. Каждый раз, когда на землю опускалась ночь, Турин начинал завидовать эльфам. Много бы он дал за возможность видеть в темноте так, как они. Над лесом появился подернутый облаками размытый круг луны, немного посветлело, идти стало проще, и от размышлений о зрении Перворожденных и об эльфах вообще Турин, как часто бывало, перешел к воспоминаниям о Белеге. Эти мысли приходили сами собой, почти каждый день, несмотря на то, что прошло очень много времени после их расставания. Где сейчас Белег? В Дориате, должно быть, все там же, на границе... А мог бы быть здесь, шагать рядом. Здесь он приносил бы не меньше пользы в борьбе с Врагом, чем на службе у Тингола…      Турин услышал в темноте тихий плеск, нашел ручеек и жадно напился. В кольчуге было жарко, но ему и в голову не приходило снять ее даже ненадолго. Он давно забыл, что такое быть в безопасности. Орки преследовали его и Орлега почти сутки, и несколько часов назад выгнали-таки на тракт. Там Орлег и остался, пробитый множеством стрел с черным оперением.      Несколько минут Турин сидел под елью, прислонившись спиной и вытянув ноги, и думал о том, что сейчас происходит в лагере. Хотелось бы надеяться, что разбойники дождались его, несмотря на то, что он порядком задержался. Но, подумав о том, что люди могли уйти, он спросил сам у себя: «А меня очень это огорчит?», и ответил: «Нет». В последнее время он все чаще ощущал какую-то давящую усталость, тоску. Мог ли он несколько лет назад представить, что из воина, состоящего на службе у владыки Дориата, станет вожаком разбойничьей шайки? И теперь намного ли он и его люди лучше тех орков, что разграбили хутора и погнали отряд пленников?.. Разбойникам были безразличны пленные, но их очень интересовала орочья добыча, потому-то Турин и Орлег отправились на разведку. Турин оправдывал себя тем, что должен ведь его отряд как-то существовать. Так или иначе, разведка не удалась, перепуганные орки перебили пленных и скрылись.      Потом он подумал о том неуловимом преследователе, который давно движется за их отрядом. Эта слежка раздражала и выматывала, потому что, когда соглядатай оказывался слишком близко, приходилось спешно снимать лагерь и уходить дальше. Изловить его не было никакой возможности. Турин часто подумывал, что неплохо было бы сделать какую-нибудь ловушку, но жаль было тратить время, и он вел своих людей все дальше и быстрее, в надежде, что тайный преследователь в конце концов отстанет. Сейчас он подумал о том, что отряд уже много дней оставался на одном месте, и соглядатай, должно быть, тоже крутится где-то поблизости. «Не попробовать ли поймать его, прежде чем двигаться дальше?.. Ладно, там видно будет...» Турин поднялся и пошел дальше.      В лагере, несмотря на поздний час, бодрствовали все, а не только часовые. У входа в пещеру горел большой костер, но разбойники почему-то столпились чуть поодаль. Перед ними, прижавшись спиной к дереву, стоял человек. Приглядевшись, Турин понял, что тот привязан к толстому стволу. Окружавшие его мужчины гомонили, перебивая друг друга, и Турин уловил только то, что они переругиваются на тему: убить пленника или еще немного подождать. Они были так увлечены своим спором, что не обратили внимания на появившегося за их спинами вожака. Андрог принес горящую головню, пламя осветило лицо пленника, и Турин застыл. Он увидел светлые длинные волосы, твердую линию подбородка, плотно сжатые губы и знакомые слегка приподнятые к вискам серые глаза, спокойные, несмотря на явную боль и безмерную усталость во взгляде. Это был тот, о ком Турин думал в пути и кого так мечтал увидеть в последнее время.      — Белег!.. – он сорвался с места. Разбойники отшатнулись, он задел кого-то плечом, почти сбил с ног, выхватил нож, полоснул по веревкам, и Белег как стоял, так и рухнул ему на руки.      Выяснив, что тот, кто столько времени крался за их отрядом, сказал правду и действительно является другом предводителя, разбойники быстро утратили интерес к бывшему пленнику. Большинство отправилось спать, несколько человек остались у костра. Турин снял кольчугу и спустился к ручью. Ночь была теплая, пасмурная – предвестница плохой погоды. В воздухе звенели невидимые комары. Он ополоснулся ледяной водой, ножом соскреб отросшую за последние недели бороду и потом несколько минут стоял на берегу, глядя на темную быстро бегущую воду. Из лагеря доносились приглушенные расстоянием голоса, в ручье мелькали отсветы костра. Сколько же Белег шел за их отрядом? Долго, дольше месяца… Турин вспомнил изможденное лицо товарища, освещенное горящей головней, и у него снова, как в первую минуту, перехватило дыхание и закололо в груди.      Когда он поднялся по скользкой тропинке в лагерь, у костра уже никого не осталось, часовые скрывались в кустарнике по периметру лагеря. Турин тихо прошел в пещеру. Белег неподвижно лежал возле стены, но он не спал – в темноте поблескивали открытые глаза. Турин взял его руку, стараясь не задеть воспалившиеся следы от веревок:      — Как ты?      — Лучше, чем было. Не беспокойся, завтра совсем приду в себя.      Турин расстелил плащ, разулся, сделал из куртки подушку себе и другу и лег рядом с ним.      — Веселый у тебя отряд, - негромко заговорил Белег, в темноте повернув к нему лицо. – Давно ты с ними?      — Давно, - неохотно ответил Турин.      — Помощник твой, похоже, эльфов не очень-то жалует.      — Андрог? Он никого не жалует кроме тех, кого считает своими товарищами.      — Да, я слышал, как он сказал, что все против вас. А кто в этом виноват? Вы называете себя гаурвайт и ведете соответственно. Не хочу тебя обидеть, но вы немногим лучше орков.      — Я уже сказал, что больше не подниму меч ни на человека, ни на эльфа.      — Ты давно это решил или только этим вечером, когда твои друзья чуть не отправили меня на Заокраинный Запад?      Турин промолчал – у него не было сил спорить, к тому же Белег был прав во всем.      — Ладно, - вдруг сказал тот, положив ладонь на плечо человека. – Все это неважно. Я так рад, что снова вижу тебя.      Турин молча накрыл его руку своей, боясь заговорить, чтобы Белег не услышал дрожь в его голосе. Скоро накопившаяся усталость взяла свое, и он заснул, но через какое-то время неожиданно проснулся.      Костер догорел, угли чуть заметно вспыхивали, когда слабый ветерок шевелил пепел. Было все так же пасмурно – ни звезд, ни луны. В лагере царила тишина, изредка прерываемая всхрапыванием и неразборчивым бормотанием спящих. Рядом, прижавшись вплотную, лежал Белег, Турин чувствовал его дыхание на своей шее и тепло ладони на плече. Сердце учащенно заколотилось, и почему-то больше всего он сейчас боялся, что Белег повернется и уберет руку с его плеча. Он лежал неподвижно, не обращая внимания на усталость от одной позы, слушал еле различимое дыхание товарища и старался разглядеть в темноте его лицо. Может быть, Белег почувствовал во сне его взгляд – он неожиданно приоткрыл глаза, шевельнулся и крепче обнял Турина, притягивая к себе и подкладывая руку ему под голову. Турин замер, боясь дышать, затем сам осторожно обнял эльфа. Они много раз спали рядом, согревая друг друга, но сейчас, после долгой разлуки, эта близость казалась новой, непривычной и манящей. Турин почувствовал, как ладонь эльфа дотрагивается до его волос, проводит, приглаживает засаленные взъерошенные пряди. Турину было жарко, одновременно его трясло мелкой дрожью, и он хотел только одного – чтобы Белег продолжал обнимать его. Ничего большего он сейчас не желал – только этих объятий и тепла знакомых рук на плечах и спине. Он плохо отдавал себе отчет в том, что с ним происходит. Он помнил, что такое случалось несколько раз, впервые – еще когда он был совсем юным, лет семнадцати. Они вдвоем вот так же лежали рядом в шалаше там, далеко, в лесу Дориата, и точно так же на него накатили жар, дрожь, бешено забилось сердце, и очень хотелось, чтобы Белег дотронулся до него, но тот спал…      Турин смутно сознавал, что эта тяга, по-видимому, сходна с тягой мужчин и женщин друг к другу, но к женщинам он такого не испытывал, да он их почти и не знал. Подсознательно женщины ассоциировались у него с холодной и резковатой матерью и с рано умершей маленькой сестрой, и вызывали либо уважение, либо желание защищать и заботиться. Чувственной тяге здесь не было места. И уж подавно ему не пришло бы в голову изловить для забавы какую-нибудь местную девчонку по примеру покойного Форвега… Конечно, он допускал, что когда-то может полюбить и жениться, как его отец женился на его матери, но все это виделось там, в будущем, когда закончится война, все уладится и устроится. А сейчас он любил только Белега и тянулся только к нему – к тому, кто был ему другом, братом, соратником, к тому, кто прошел за ним многие мили, к тому, кто доверял ему свою жизнь и кому он сам был не раз обязан жизнью, к тому, с кем он сражался плечом к плечу, делил хлеб и накрывался одним плащом.      Они обнимались в темноте, молча стискивали друг друга, боясь сделать лишнее движение и разбудить тех, кто спали поблизости. У Турина шумело в ушах, рубаха липла к телу. Он водил дрожащими руками по спине Белега, прижимался лицом к его лицу. Он не думал, что поступает неподобающе мужчине и тем более – командиру, не думал, что будет, если об этом узнает кто-то из подчиненных. Он вообще ни о чем не думал, кроме как о том, как он счастлив сейчас, в эти минуты, и о том, как бы он хотел, чтобы это не заканчивалось…      Белег мягко повернул его на спину, наклонился к лицу, щекоча волосами щеку. Турин почувствовал прикосновение сухих обветренных губ к переносице, к подбородку и наконец – к собственным губам. Это было ново, непривычно, его никто так не целовал, он вообще был мало знаком с лаской. Даже когда он был мал, Морвен скупилась на проявления чувств.      Он плохо представлял, как нужно отвечать на поцелуи, наугад шевельнул губами, почувствовал, как Белег обнимает его губы своими, проводит по ним языком, поглаживая пальцами щеку и шею. Турин сильнее сдавил его плечи, притискивая эльфа к себе. Сердце так колотилось, что удары отзывались в затылке, перед глазами все плыло.      Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как Белег прижался губами к его губам и до того, как тот осторожно отодвинулся и вновь вытянулся рядом, обнимая Турина одной рукой за плечи. Было все так же темно, так же слышалось дыхание спящих, кто-то громко храпел в глубине пещеры. Угли на кострище погасли. Турин лежал, не шевелясь, и ему уже казалось, что все это ему приснилось. Душевное напряжение схлынуло, взамен навалилась усталость, вдруг сильно и резко заболела голова, затем подступил беспричинный панический страх, что кто-то из подчиненных что-то видел или слышал… Турин говорил себе, что если кто-то и смотрел в их сторону, то ничего не разглядел, так как они лежали в тени стены, но страх не уходил, он был из тех страхов, что раз проклюнувшись, начинают стремительно разрастаться, и избавиться от них куда труднее, чем усилием воли задавить на корню в самом начале.      Сутки спустя Белег покидал лагерь изгоев. Турин провожал его. Снова было пасмурно, в лесу стояла тишина, низкие тучи над вершинами деревьев набухали дождем. Турин слышал свои шаги, Белег ступал бесшумно. Оба молчали. Турин смотрел куда угодно – под ноги, по сторонам, но только не на идущего рядом. Он боялся, что тогда не выдержит, согласится пойти вместе с ним, или снова начнет просить его остаться здесь – в любом случае это значило обнаружить свою слабость перед эльфом, а он и так достаточно выказал ее позапрошлой ночью… Но сколько бы Турин ни твердил себе: «Пусть он уходит. Так будет лучше», душевная боль не становилась слабее. Ему было очень тяжело в эти минуты, еще тяжелее, чем прошедшей ночью, которую он провел почти без сна, устроившись в отдалении от Белега.      Шагая рядом с другом, Турин вспоминал вчерашний разговор. Стоило Белегу заговорить о возвращении в Дориат, как Турин вспомнил злосчастный суд, и все у него в душе возмутилось, вновь зашевелилась болезненная гордость, он подумал о том имени, которое взял себе, когда становился вожаком изгоев, и отказался наотрез. Белег не настаивал, но его высказанные вскользь замечания о чрезмерной гордости товарища и его нынешнем отряде только еще сильнее восстановили Турина против возвращения на службу к Тинголу. В глубине души он понимал, что Белег во многом прав, и что доверять изгоям до конца нельзя. Турин привык к ним, они были людьми, как и он, и в этом были как хорошие, так и дурные стороны. Он уже имел множество случаев убедиться в том, что разбойниками в большинстве случаев движут весьма низменные инстинкты, и все-таки это был его отряд – его собственный. Вернуться на службу к Тинголу значило вновь стать одним из многих, так или иначе стать слугой эльфийского короля, и не более. Здесь же, с этими людьми, какие бы они ни были, он был сам король и хозяин… В разговоре с Белегом Турин упирал на то, что и здесь может наносить определенный урон общему врагу, но при этом понимал, что разбойникам по большому счету все это безразлично, они идут за ним до тех пор, пока видят свою выгоду, и выступать против Ангбанда тоже будут только до тех пор, пока им есть от этого какая-либо польза. И все же вопрос о возвращении был для Турина решенным – решенным отрицательно…      Они остановились.      — Итак, мы прощаемся, сын Хурина?      Турин заставил себя посмотреть в глаза товарища. Белег смотрел очень спокойно, и это спокойствие вдруг покоробило человека: так можно смотреть, либо если ты уверен в том, что все будет по-твоему, либо если тебе все безразлично. И вдруг словно что-то ударило Турина, он обмер, подумав: а может быть, Белегу действительно все равно. Может быть, то, что было ночью, ничего не значит для него, и если так, то это еще одна, и возможно, самая важная причина им разойтись и больше не видеть друг друга. Слишком большую власть, как оказалось, имеет над ним Белег.      — Ты сказал - ищи меня в Димбаре. А я говорю - ищи меня на Амон Руд. Иначе мы сейчас простимся навсегда.      Произнося это, он смотрел мимо лица Белега и не видел, изменилось ли что-то во взгляде эльфа. Так или иначе, голос того остался ровным:      — Может быть, оно и к лучшему.      Турин не смотрел вслед уходящему, да и фигура в сером плаще почти моментально затерялась среди деревьев.      Пройдя несколько шагов к лагерю, он остановился. Ему было плохо, так плохо, как не было еще никогда в жизни, разве что в момент расставания с матерью, но этого он уже не помнил. Боль в груди стала непереносимой, он сел, обхватив себя руками. Ему было трудно дышать, и только когда хлынули слезы, стало лучше. В страхе, что кто-то из приятелей пойдет по лесу в эту сторону и увидит его, Турин судорожно вытирал лицо и давил всхлипы, кусая костяшки пальцев. Втянув воздух, усилием воли заставил себя перестать вздрагивать, и несколько раз ударил кулаком по стволу ближайшего дерева. Он разбил без того искусанные в кровь суставы, рука начала стремительно опухать, но дышать стало легче, и слезы наконец-то прекратили катиться из глаз сами по себе… Турин поднялся, еще раз вытер лицо и пошел в лагерь. Боль в груди не исчезла, но притупилась, и переносить эту новую боль было уже не очень трудно.