За гранью

Бьешь со злостью, так неистово сечешь когтями по щекам, разбиваешь скулы в кровь, а сознание выедаешь смехом. С непонятной, необъяснимой, неописуемой яростью так отчаянно хочешь не убить — на куски разорвать, вгрызться в мою плоть острыми, обнаженными в жутком оскале клыками, чтобы трепать-трепать мое тело на ветру, орошая брызгами крови всё вокруг. «Ненавижу тебя, Гриммджоу…» — мозг задыхается от презрения к внезапно появившемуся врагу, в душе рождается протест, а в глазах, напротив, — стойкость. «Ненавиж-ж-жу…» — шиплю горлом, не имея сил на звуки, запоминаю своего злостного врага и выжигаю его образ на сердце. «Я отомщ-щ-щу, я убью тебя, Гриммджоу…» — клянусь и падаю в черную пропасть, а когда открываю глаза, вижу голубое небо вместо пульсирующих злющих глаз. Я не забуду их никогда! Я найду тебя и через тридцать три мира! Я стараюсь, тренируюсь как проклятая, воспитываю в себе собственного зверя, помню клятву, брошенную тебе в спину, и рьяно желаю стать сильнее, еще сильнее, тебя сильнее, всегда сильнее, слышишь?! Поднимаю глаза в ночь и вижу глубокую пасть гарганты, а в ней — тебя, однорукого, но со своей прежней, никуда не девавшейся и не уменьшившейся королевской гордостью. Ты прожигаешь меня своей дерзостью. Прошиваешь голубыми молниями-взглядами тело насквозь, фыркаешь с уже предвкушаемой победой, скалишь зубы бешеной Пантерой, а я… теряю воздух в легких: гляжу на твое высокомерие, а на вкус пробую кислоту досады от унижения. Наши мечи заглушают речи. Ты фехтуешь и с одной рукой точно дьявол, двигаешься — словно ветер, рвешь клыками мою душу, заливаешься таким притворно убийственным смехом, но пугаешь по-настоящему лишь тоскою в зрачках своих. «Дикий лев, кто поймал тебя в клетку? Кто накинул на тебя ошейника путы? Кто посмел обрубить, искорежить, изуродовать твое величие? Кто всадил тебе шип в твое мертвое сердце?..» Осекаешься, видя мое смятение. Взмахом катаны чуть не сносишь голову. А потом пускаешь Серо. Моя маска — теперь на страже. Бьешь издевательским смехом, а я в ответ — серпом Гетсуги. Взрыв в полнеба, атомная мощь нашей буреломной уничтожающей всё реяцу. Мир стих, а капли крови падают наземь до жути гулко, отражаясь эхом в сами созвездия. Обращается вспять время, вселенная, души, окружающие нас в это мгновение. На твоей груди растекается алый след разъедающего моего сомнения. И хлесткий рык шрамами ложится мне на щеку. — Мой аспект смерти — разрушение. Бойся следующей встречи. Клянусь, благородство твое вылезет боком, когда когти мои вспорют тебе брюхо, вышвырнут наружу внутренности и душу вырвут нахрен. Я сожр-р-ру ее, Кур-р-росаки, сволочь! Я убью тебя, чер-р-ртова девка! Дни проходят. За тренировками нету времени вздохнуть ни на секунду. Мой пустой, вайзарды, дядька в шляпе. Мой личный бунт, неповиновение приказам и проклятые предатели-синигами. Я стою на пороге доморощенной гарганты в подземелье магазина Урахары. Вижу два света сквозь непроглядную тьму. Рыжий ведет к спасению Иноуэ. А синий… «Что ж, я уже иду, подожди, Гриммджоу». Белый снег-песок — пустыня бескрайняя. Под таким же безграничьем черного неба. Там, за гранью их сквозит пустота, а бездушие — под бело-черной рубахой Сексты. Впрочем, я не верю, что ты простое чудовище. Кровожадность и самоуверенность — тоже эмоции. Беспощадность и ненасытность — тоже ведь чувства. У тебя дыра, съевшая душу, но ведь кровь такая же алая. Жизнелюбие в глазах таких до боли ярких и стержень знакомого упорства вместо позвоночника. Возмущенный пульс задетой чести, как и у меня, выбивает в запястьях. Боль не-монстра дрожит в мускулах, а уязвимость за непробиваемой кожей. Недопустимый, но стыд замечаю на кончиках пальцев, а в уничижительном взгляде — отвергаемую, но всё же зависть к моей воле и искренности. Хм, тоже мне нашел достоинство… Один меткий удар Улькиорры в мое солнечное сплетение — и я лишь твое болезненное воспоминание, не более. Я и была всего лишь навязчивой идеей, порожденной в твоей голове эффектом незавершенного действия. Меня нет. Есть вечный сон, где я за чертогами реальности. Между небом и землей, между светом и тьмой, между забытьем и памятью. В сером мареве сгустившихся белил, разведенных углем, вижу призрак в капюшоне, с оборванными на рубахе рукавами. Меч с голубой гардой, приставленной к человеку в полосатой шляпе. Острый взгляд — голубые всполохи под сенью белой ткани. — Гриммджоу! Гриммджоу?! — подрываюсь резко: в мозгу — перезагрузка сознания, в глаза же тут же, не ожидая, забираются буйно-синие, как пламя свечей, огни. — Ну вот и встретились, Куросаки, — клацают его челюсти аккурат над ухом, жаркий выдох волнует волоски на виске, а зловещая аура покрывает кожу мурашками на загривке. И Король Пантеры окончательно выдирает из пасти у смерти свою, только ему принадлежащую, добычу. Гнев на острии каждого из десяти черных длинных смертоносных когтей. Белую броню огромной кошки окутывает дополнительным слоем непобедимости боевое безумие. Ликование — в острых уголках исступленной улыбки. А в очах — сущее помешательство. «Они всё-таки тебя доконали…» — говорю в уме, а получается в голос. И ошалелый хохот взрывает фальшивые небеса быстрее, чем мощная атака грозного Гран Рей Серо. — Они? Ха-ха? Они? А-ха-ха-ха?!!! — Голубая молния врезается мне под дых и я целуюсь взглядом с черными расплывшимися в губительные для голубой радужки пятна зрачками. — Это всё из-за тебя, дура!!! Это всё из-за этого долбанного шрама, что ты мне оставила на память!!! Моя маска трескается от страха и неожиданного прозрения. Хлопаю ресницами, в опасной близости от губ слышу сталь резцов зверя, а в дыхании улавливаю всю ту же жадность. — Я настолько сильно запала в твое сердце? — выдыхаю с дрожью. — Неужели сумела задеть намного глубже, чем удар Зангетсу?.. Треск моего косоде оповещает меня о чьем-то лютом негодовании. Вместе с одеждой Пантера рвет мою кожу — клятву держит и всячески доказывает свое ко мне пренебрежение. Крики, гулы, рыки, стоны: пять секунд — и мы как два куска кровоточащего мяса. На лице твоем фонтанирует жуткая радость, на лице твоем торжествует больное наслаждение, на лице твоем растекается победная эйфория. Иноуэ кричит откуда-то сверху о простой жизни, я же вижу смерть в лице напротив: ты дрожишь не от своей неистовой непобедимости, тебя трясет от омерзения к финалу этой схватки, а еще от страсти к вожделенному противнику. — Сдохни, Куросаки! — ты заносишь лапу решительно, только отчего твои пальцы не слушаются? Хочешь добавки, еще продолжения, хочешь вечности. Хочешь со мной в бесконечности драться! — Извини, Гриммджоу… Только я не могу дать этого. И верная быстрая острая Тенса наконец приближает конец твоей обременительной, заведшей в тупик твой разум и нрав, муке. — Ты прости, что я встретилась тебе на пути… такая. Просто я не могу больше позволить тебе и дальше томиться гнетущей тебя безнаказанностью и опостылевшей скукой. Секста падает замертво. Красное пятно из груди перекрашивает боевые доспехи в алый. Запорошенная, пыльная грива выедающим душу ярким пятном укрывает красками теперь безликую землю. Разворачиваюсь: нету сил смотреть на убитого льва, на поверженную, но несломленную Пантеру… Нету сил сгорать от неведения того, каким еще мог предстать предо мной этот воин. Нету мочи страдать, сердца рвать из-за его двойственности. «Ксо, Гриммджоу, сволочь!.. — шикаю на себя и до крови закусываю губы. — Почему ты оказался таким сложным?..» Я смотрю наверх. На колоне робко машет «привет» Иноуэ. Перепуганные глазки Нелл блестят. А вдали пульсируют отголоски реяцу иных товарищей. В горле ком, а в душе скребет кинжалами голубоглазая кошка. Впереди враги. Сколько? Десятки? Миллионы? Будет ли кто из них, как Он? Или Гриммджоу один такой — сотканная из сотни эмоций и чувств неповторимость? — Ты что, издеваешься? — Цап! — цепкие пальцы вокруг моей руки. — Ты реально считаешь, что победила меня? — Хрясь! — словесной пощечиной по щеке от раненного самолюбия. — Грим… Гриммджоу? — Да гори я в Аду, если проиграю такой, как ты! Меня не победить, слышишь?! Только не меня!!! Непокорность. Во всей красе проявления его непомерной, но оправданной гордости. — Сражайся, Кур-р-росаки! Еще не конец! Сражайся или я убью тебя сейчас же, клянусь! Т-Ты… Шальная храбрость даже на последнем издыхании… — Брось, Гриммджоу. Бой окончен. Твои раны слишком… — Заткнись! Я тебя… И снова удар. Мой. И снова эта печальная картина перед глазами — распластанное тело потрясающего противника, в крови которого протекала такая близкая мне небывалая сила и такое ведомое мне скрытое благородство… Убывающие в небытие песчинки сыплются дальше. Побежденные враги. Арранкары. Айзен. Теперь уже квинси. В голове моей бесчисленные лица побежденных мною стираются за гранями памяти. Лишь один воин прочно держится и доныне. Заполонив мозг голубым светом, скрутившись под черепом белой дремлющей кошкой. Одержимость Гриммджоу подпитывают сны о голубоглазом призраке, выжившем в песках Уэко Мундо. Бред конечно, а я неустанно ловлю себя на мысли, что мне этого хочется… Яхве захватывает власть, дворец, небо и мир во всех его измерениях. Рядом со мной стоят плечом к плечу верные друзья, но что-то в этой реальности рушится. Исида — в логове врага всего сущего. Рирука и Юкио вдруг приходят на подмогу. Йоруичи усмехается хитро и мурлычет, что сюрпризы на этом не заканчиваются, щелкает пальцами, открывает гарганту… — Ицуго!!! — меня буквально сносят с ног. «Стоп, Нелл? Взрослая? Как и откуда?.. Арранкар…» — и сердце заходится судорожной трелью… — Гри… Гри… Гриммджоу? — пялюсь, как ненормальная, на явление призрака из того света. Мотаю головой. Пытаюсь сдержать нервно дрожащие губы. Хочу прокричать: что не верю и в то же время всегда ждала этого, а сама не могу даже пошевелиться… В его глазах ровная синяя пустошь. Он смотрит искоса. И будто сквозь меня. Покрываюсь ознобом, дико ерзаю на месте от неизвестности, хочу броситься к нему, схватить за колючие патлы и всмотреться в неумирающие. незамерзающие озера и разрыдаться от того, что кроется в их глубине. — Гриммджоу… — шепчу, жду, знаю, что увижу. Пантера с величественным хладнокровием поворачивает ко мне голову. Под прищуренными веками всё то же напускное равнодушие, а мне плевать — поднимаюсь на ноги, иду к нему и сдираю слой за слоем его густой, глубокий, дико-синий взгляд. Одиночество, недоверие и живое, слишком явное для мертвого, пустого, волнение… — Йо! — выступаешь из гарганты и надеваешь на себя жалкую маску ничтожества. — Давно не виделись, Куросаки! — и так по-идиотски скалишься… Я хочу убить тебя. За это. А не еще раз. И не насовсем. Ты играешь хреново, Гриммджоу. У тебя в глазах — не менее пятидесяти оттенков тебя настоящего, того самого — мне дорогого. — Эй! Че за дела, Кур-р-росаки! Свихнулась?! — сладкий рык из грез, запах из прошлого, сбывшаяся мечта из будущего… Обнимаю тебя за шею крепко-крепко, чтобы не задушить, а просто удостовериться, что я как раз таки не поехала крышей, что не сплю, что давно всё наперед знаю. — Я видела, что ты выживешь. Ждала. Надеялась. — Пф! — фыркаешь со зла, а губы так и тянутся вверх, и довольная ухмылка становится всё шире. Я заглядываю в голубые холодные очи, а вижу на дне их — рыжее теплое солнце. Счастье. Ты так глубоко его спрятал, мой гордый лютый Пантера. У тебя в голове — непролазные дебри мыслей. У тебя на живом сердце — полсотни листов брони неподъемной. У тебя в паре омутов океанов — дно, выстланное солнечным шелком. У тебя за гранью пустого — душа, удержавшаяся за эмоции, пробужденная с чувствами. Они вызваны именно нашей с тобою встречей. Она-то и показала мне тебя, истинного.