Девушка с шакрамом

При ходьбе шакрам мягко постукивает о бедро. Привычный, неожиданно удобный, послушный руке, он все ещё чужой. Словно чужая одежда подходящего размера: вроде и хорошо сидит, а все равно — не твоя… Шакрам странное оружие, невозможное, легендарное. Помню, как я раньше удивлялась тому, что можно поймать на лету это сверкающее, звенящее о камни и металл, солнце и не обжечься. Оказалось — можно. Оказалось, солнце не такое уж и горячее на ощупь: оно всего лишь ещё хранит тепло пальцев моей королевы. Это глупо, наверное, так думать. Еще более глупо, до рези в глазах всматриваться в гладкое лезвие, пытаясь увидеть там её отражение. Но людям свойственно наделять особыми свойствами предметы, которые принадлежали их близким. А шакрам, как ни крути, вещь не простая… Да, мой старый друг, ты сражался вместе с сильными мира сего, или против них. Со своей прежней хозяйкой ты творил историю. А мне оставалось только плестись следом за вами и перекладывать эту историю на пергамент. Что, собственно, я и делала, с восторженными глазами и открытым ртом знакомясь со все новыми и новыми героями, правителями, богами, с которыми нас сводила судьба. Каково тебе сейчас странствовать вместе со мной по всем этим маленьким городишкам и деревням чтобы распугать местных бандитов? Оружие, подаренное Богом великой воительнице и служить должно какому-то великому делу, а не просто помогать мне зарабатывать на хлеб. Но с чего-то же нужно начинать… О, Боги! Иногда я радуюсь смерти Иллая. Радуюсь, потому что мне не придется однажды встретить его, не придется посмотреть ему в глаза и увидеть в них, нет, не разочарование — сочувствие и прощение… Как ты можешь простить меня, проповедник? Чтобы простить, нужно понять. Нужно знать наверняка, что в подобной ситуации поступил бы как я. Хотя, там, в горах, у этого проклятого фонтана ты сделал бы тоже самое. И именно, за это презираю нас обоих. Только ты, спустившись с гор, пошел бы рассказывать обо всем, что случилось, людям, а я пошла воевать. Ты создал бы легенду, и Королева Воинов умерла бы окончательно, а взамен родилась бы Королева-Заступница-Великомученица. А я пытаюсь жить за неё как умею, как она сама меня научила. Мне тоже надо кое-что понять, чтобы простить себя. И её… Если хочешь освободить Атланта, нужно быть готовым принять на свои плечи тяжесть мира. Как ни странно, я оказалась готова и мир с радостью устроился на моей шее. Теперь, кажется, я спасаю его каждый день. Ну, ладно, пусть не целый мир, а только отдельных его жителей, но спасаю, и шакрам звенит, отскакивая от стен, разлетается на две половинки и снова соединяется у меня над головой, чтобы я могла легко ухватить его рукой. Удобный, надежный, верный шакрам. Чужое оружие, подарок чужого Бога. Здесь, в этой части света, ничего не слышали о Королеве Воинов, но Грозу Миров помнят отлично. Её боевой клич, пронзительные глаза, кривоватую ухмылку, с которой она шутя поражала своих врагов, и, конечно, шакрам. Сколько раз я уже ловила на себе косые взгляды. И по глупости своей не замечала в них затаенного страха, страха жертвы перед клыками хищника. Я видела в них лишь обвинение: ты взяла чужое! Возможно, я стала умнее. Теперь я прихожу, когда меня зовут, и ухожу, когда замечаю первый косой взгляд через плечо. Нельзя винить овец за то, что они боятся собаки. А собаку — за то, что иногда ей хочется взвыть волком? Забавно, что Арес понял это раньше меня. Битва — есть битва, сказал он однажды. Для меня это было не так. Мне всё казалось, если уж мы защищаем слабых, то мы в чем-то лучше, чище, нужнее этому миру чем, те, против которых мы сражались. Наверное, мне нужно было сказать спасибо за это моей Королеве. Спасибо за то, что позволяла мне так думать. А ведь по сути, от обычных наемников мы отличались лишь тем, что в выборе армии, к которой присоединится, мы руководствовались не только размером вознаграждения. Наверное, это не так мало для человека. А для Бога? А Зина понимала это всегда… И если мужчину Ареса она отвергала, то Аресу Богу была верна до конца. Бог Арес мечтал о том, что моя великолепная подруга завоюет весь мир, и по большому счету она сделала это. Просто своим способом. Так или иначе мир лег к её ногам пестрым лоскутным одеялом. Огромной империей, которой даже не надо было править, ведь если Зину-Завоевателя боялись и ненавидели, то Королеву воинов простой народ боготворил. Интересно, догадывалась ли обычная трактирщица из Амфиполиса о будущем своей дочери, давая её такое имя? Зина, Зинаида, Божественная. Равная Богам. Или, по крайней мере, одному Богу… Вопреки расхожему мнению моя Королева любила мужчин. На моих глазах она сменила великое множество любовников. Какие-то из них нравились мне больше, какие-то меньше. Общество же большинства из них я вообще переносила с трудом, но терпела и их, справедливо полагая, что мужчина в жизни странствующей воительницы — это явление временное, и не ревновала. Никогда. Пока однажды, много-много лет назад, я не застала их вместе. Они лежали в высокой траве. Молча и почти неподвижно, словно два больших затаившихся зверя, готовых в любую секунду вскочить, чтобы схватить свою жертву в крепкие, смертоносные объятья. Они не были похожи ни на  любовников сбежавших в лес подальше от людских глаз, чтобы предаться своим низменным страстям, ни на влюбленных, встретивших, наконец, друг друга после долгой разлуки и ищущих уединения. Они были… Богом и человеком, служившим этому Богу. Их молчание распугало птиц, украло ароматы цветов и деревьев. И только краски мира стали такими нестерпимо яркими, что жгли мне глаза. Но я стояла там испуганным крохотным зверьком, спрятавшимся в густых зарослях кустарника, и не смела даже моргнуть. И только одна странная, неудобная мысль вертелась в моей голове: каково это? Каково это, прижиматься щекой к его груди и думать, горяча ли его кожа сама по себе или это ты нагрела её своим теплом? Слушать мерное биение его сердца и гадать, не твоя ли это собственная кровь бьется в висках, заставляя тебя думать, что он живой человек? Быть с тем, кто стоял у истоков мира? С тем, кто будет жить вечно? К тому моменту я провела уже достаточно времени рядом с богами, чтобы привыкнуть с ними общаться. Но, оказывается, только увидев Зину, лежащую в объятиях Ареса, я поняла, что они не люди. Нет, не так. Задумалась над тем, НАСКОЛЬКО они не люди. Во все времена, во всем мире хлебопашцы будут поклоняться богине плодородия, влюбленные приносить цветы в храм Афродиты, моряки — задабривать непостоянных духов водной стихии… Так было и так будет. Хотим мы того или нет, но боги создали этот мир. И он несовершенен ровно настолько, насколько несовершенны его создатели. Кое-какие из их ошибок нам вполне по силам исправить. Тогда я уже знала это, но… Лишь одна упрямая мысль, ржавым тупым гвоздем сверлившая мой затылок, не давала покоя. Каково это? Каково это, обнять ветер? Поцеловать дождь или приласкать пламя? Каково это, быть с Богом? Я, ведь, так и не спросила её об этом… Арес повернул голову и посмотрел на меня. Долгим, тяжелым немигающим взглядом. Уходи, говорили его глаза, уходи и никогда больше не возвращайся. Помнится, я, глупая и заносчивая девчонка, решила что и Он тоже никогда не ревновал её прежде. До моего появления. Подумать только! Я решила, что могу тягаться с Богом Войны! Но там, в горах, провожая последний закат моей Королевы, я поняла наконец, что это за тяжесть была в его взгляде, что за бессильный гнев, который нельзя ни выплеснуть, ни унять. Для того, чья суть — битва, чей смысл существования — поединок, стремление одержать победу, гораздо важнее самой победы, ибо только в сражении — страсть, огонь, звонкий, ликующий голос стали — сама жизнь. Что может быть важнее для него, чем найти для себя равного соперника, партнера в этом полубезумном танце? Но из всего многообразия проявлений жизни на земле только одно создание оказалось достойным. И по какой-то причине (а, может, и без неё) этим созданием оказалась человеческая женщина. Смертная. Как долог был бы её век, веди Зина спокойный и размеренный образ жизни? Лет восемьдесят, пусть даже девяносто. И сколько из них она оставалась бы такой же сильной и привлекательной, как в тот день, когда он впервые увидел её? Лет двадцать, самое большое тридцать. Как долог этот срок для Бога, который будет жить вечно? Теперь я знаю. Это всего лишь несколько часов, перед тем как зайдет солнце. Для меня, сидящей рядом со своей подругой у чаши фонтана, Великая Королева Воинов уже умерла. И то, что я ещё могла прислонится к её плечу, увидеть её утешающую, немного виноватую улыбку, лишь добавляло горечи происходящему. А для Ареса, встретившего когда-то на поле битвы юную воительницу? Я могла бы сама его об этом спросить. Об этом, и о том почему бог, пристально следивший за нами все эти годы, бесстыдно вмешивающийся в нашу жизнь и докучающий своим вниманием, там, в Японии, оказался таким непростительно равнодушным? Ведь он единственный, кого бы Зине не удалось убедить. Кого вообще волнуют сорок тысяч каких-то безвестных японцев?! Уж точно, не Бога Войны. Я бы спросила. Да вот беда, боги больше не разговаривают со мной. Словно, они ушли вслед за ней, Легендарной Королевой Воинов, оставив этот мир смертным. При ходьбе шакрам мягко постукивает о бедро. Привычный, удобный, послушный руке. Оружие, доставшееся мне от моей подруги. Оружие, ещё хранящее тепло её пальцев. Это глупо, наверное, так думать, но мне нравится. Я не берусь спасать мир, не берусь в одиночку сражаться с вселенским злом. Но шакрам звенит, отскакивая от стен, разлетается на две половинки и снова соединяется у меня над головой, чтобы я могла легко ухватить его рукой. Я не Королева Воинов и не Гроза Миров. Я — Габриэль, девушка с шакрамом. И я возвращаюсь домой.