Не заберет нас ваш Ноев ковчег

Он пишет: «Проведем вместе выходные?» Пишет: «Ты еще спишь? Позвони мне». «Напиши, как проснешься». «Или позвони». Пишет: «Выйди в скайп, урод». Стирает сообщение, так и не отправив. Вместо этого отправляет: «Выйди в скайп». «Давай поговорим пять минут». «У тебя телефон недоступен. Где ты?» В твиттере — отчет о весело проведенных выходных. Ларин кладет телефон на пол, включает нижние лампы, выключает верхние. Он понятия не имеет, день сейчас или ночь, его квартира — маленький законсервированный мирок, в который сквозь плотно закрытые и заклеенные фольгой окна не проникает посторонний шум или свет. Ларин из дома выходил последний раз три дня назад. Он включает джазовый плейлист; быстрая тревожная музыка заполняет помещение, заполняет голову. Ларин чувствует, как зябнут руки, и делает чай, чтобы согреться. Он запускает Перископ, потому что не может оставаться один. До Версус-баттла несколько дней. Ларин записывает видео, выходит на улицу, записывает видео на улице. Ему удается собрать себя в кучу, вылепить из своей инертной плоти и застывшего сознания того, кем он должен быть и кого он хочет видеть в зеркале. Камера здорово помогает, всегда помогала. Не очень приятно вытаскивать свое грязное белье, но необходимо. Интернет все еще трясет этой историей, и самое время устроить срыв покровов, расставить точки над «i». Пока Ларину верят, он легко сможет обернуть собственные зашквары себе на пользу. Сместить акценты, занять выгодное положение: не жертва, но и не агрессор, ведь чувак закопал себя сам. И ни слова о слабостях, но быть живым — не преступление, кто посмеет его судить. В ночь перед Версусом не получается заснуть. Плевать на шута-Хованского, Дима уверен, что способен победить его силой мысли, словарного запаса, находчивости, Дима уверен, что хорош в импровизации. У него есть список тем, которые нужно будет затронуть, он подготовил аргументы, подходящие рифмы и тренировал технику речи, он может быстро ритмично говорить и мило картавит. Он знает, чем будет отбиваться от нападок Юры. Но он не знает, что случится, когда он встретит Мирона. Он слишком многого ждет от этой встречи. Встречи никакой не происходит. Мирон, как всегда, решает за него и просто не появляется на Версусе. Ларин ищет его в толпе, но без толку. Он понимает: это к лучшему, ему было бы трудно выступать, ощущая на себе давящий взгляд. Но вместе с этим, разочарование настолько сильно, что Ларин лажает уже на первых минутах. Он вообще с трудом концентрируется на происходящем, поглощенный какими-то левыми переживаниями. Исход баттла очевиден с самого начала, еще когда Ресторатор объявляет, что судей не будет. Баттл — просто очередной способ попиариться, создать хайп вокруг себя. Кто бы ни победил в состязании, выиграют оба. Только Ларину еще и хотелось что-то кому-то доказать. Ресторатор просит пошуметь за Ларина, пошуметь за бухого Хованского. Посмотрим, чьих друзей здесь собралось больше? Хован давит победную лыбу и трясет руками в воздухе. Выключаются камеры, начинается свалка. — Димка, да ты не расстраивайся, — кричит Хованский, хватая Ларина за плечи. Капельки слюны оседают на щеке и в ухе, когда Ларин отворачивается. Сразу хочется вытереться, но он замирает, глядя в толпу. Там, среди сброда, стоит Мирон со стаканом в руке — смеется и что-то говорит своим друзьям. Его взгляд, не останавливаясь, скользит мимо. Ларин выпутывается из рук Хованского, который все никак не прекратит свои клоунские ужимки, и слышит вслед шепелявое: — Э-эй! Случилось че? Димас! Ларин не может внятно объяснить своим товарищам, почему остается в баре со всей этой кодлой рэперов, совершенно ему чуждой, а не уезжает сразу после баттла, как договаривались. Дело в Мироне — но озвучивать это нельзя. Ловить чувака в туалете бара, чтобы поговорить без свидетелей — ниже падать уже некуда. Ларин прикрывает дверь и называет Мирона по имени. В ответ слышит приглушенный мат. — Хотя бы поссать нормально дай, а? — голос сиплый, недовольный, но Ларин рад его слышать. Он не видит лица Мирона, но видит его бритый затылок, бесформенную толстовку и приспущенные спортивные штаны. Чернеет край татуировки на шее. В Мироне собрано все, что Ларин не понимает, презирает или ненавидит. — Вернись домой, — Ларин чувствует, как леденеют конечности, когда он это говорит. — Мразь. Мирон хмыкает. По движению мышц Дима понимает, что он скалится. — Ларин, ты меня уже заебал. *** Как Дима оказывается на коленях в окружении толпы — долгая история. — Пусть он мне хуй отсосет! Пусть он мне хуй сосет! — верещит багровый от злости Хованский, которого пытаются удержать трое. — Так, все, чуваки, — голос Ресторатора тонет в общем гуле, — давайте вот без этой херни… Ларин трогает языком шатающийся зуб и расквашенную губу; половина челюсти онемела. Вокруг происходит какой-то ад, а Дима в центре его, в плотном неразрушимом пузыре, пытается встать, но не может удержать равновесие и заваливается на пол. Что-то стесняет его движения — стянутый до локтей и перекрученный пиджак; Дима путается, пытаясь то ли снять его, то ли натянуть обратно. Эти бессмысленные трепыхания прекращаются только тогда, когда Ларина выволакивают из бара. — Ты ебнулся? — спрашивает Мирон, и в этой короткой фразе столько бешенства, что Ларин трезвеет. И стоит, пошатываясь, перед Мироном — словно вывернутый наизнанку, весь какой-то мятый, пожеванный. А у Мирона очень тяжелый взгляд и тяжелая рука. От удара по лицу Ларин даже не пытается уклониться, только жмурится инстинктивно, но от этого как будто только хуже. В голове звенит. Мирон приносит Ларину его пальто и помогает привести себя в порядок. — Пойдем, — говорит Мирон, натягивая капюшон, — пока метро не закрыли. Слово «домой» он не произносит, но это висит в воздухе.