Faim

В бессонные ночи пламя свечи помогает сосредоточиться, уберегая от кошмаров. В ее огне спасение, танцующее от каждого лихорадочного вздоха. Огарок тлеет на глазах. Воск медленно стекает тяжелыми каплями, и пламя мигает несколько раз, отражаясь в темных усталых глазах. Совсем скоро оно потухнет. Совсем скоро то единственное, что оберегало его от темного покрывала ночи, исчезнет, стирая границу между разумом и безумием. Между страхом и явью. Фитиль гнется под собственной тяжестью, черной копотью пригибающей его вниз. Пламя свечи гаснет, захлебываясь в тягучем воске, и все погружается во мрак. Ночь безлунная, и, даже если бы полнощекая прелестница показалась на небосводе, давящая тяжесть плотно зашторенных гардин не пропустила бы ее серебряных ласк. Сальери опускает ладонь на колено и нервно сжимает его. Он чувствует приближение грохота, далекого, как раскаты грома в жаркий, полный солнечного марева день. Оркестр какофонии, страх, граничащий на кромке сознания, но до которого невозможно дотянуться, сколько ни протягивай руку. Недосягаемый. Бессмысленный. Сальери сглатывает, нервно прислушиваясь. По дому растекается тишина, поглощая любые звуки, шумы, беря в свое сонное владение, захватывая в плен. Антонио прикрывает глаза и откидывается на спинку стула, медленно подчиняясь ей, признавая ее величие. Тишина есть покровительница любой музыке, ибо в ее радушных объятиях она и рождается. В тишине можно услышать свои мысли. Как они нестройным хором маршируют сквозь пространство его разума, обретая форму, такую хрупкую, что ее можно спугнуть одним неловким вздохом. Антонио не дышит, выжидая. Оно наступает почти неслышно, подкрадываясь на носочках и нежно мурлыкая на ухо. Сальери по опыту знает, насколько обманчиво это видение. Вторая волна бьет под дых, врываясь в сознание красочным вихрем, взрывом, разлетаясь повсюду, набатом звуча в отголосках ушедшей нежности. Его симфония. Слаженность складывается в ноты, красочность - в звучание, все становится цельным. От робости не остается ни следа, его музыка поглощает, заковывает в цепи сознания, заставляет Сальери корчиться от собственный чувств. Его пальцы скребут отполированные подлокотники, сжимаются так сильно, словно стараются схватить мелодию за хвост и отбросить в сторону. Освободиться. Антонио жмурится, пока перед глазами не начинают расплываться яркие пятна, потревоженные, словно круги на воде, броском чего-то в самый центр. Его тело охватывает жар, пока он снова и снова слышит увертюру из Фигаро, восстанавливая по крупицам образы. Репетиция. Моцарт. Музыка. Тело наливается сладким томным жаром, лишь отголоском того, что он ощутил, находясь за сценой, подслушивая сокровенное, словно любопытный мальчишка. Музыка ласкает его слух, сжимая свои колючие тиски вокруг его беззащитной шеи. Сальери касается ее кончиками пальцев, чувствуя нежнейший шелк. - Скажите, герр Сальери, как давно Вы испытывали влечение? Как давно Вас возбуждает одна лишь музыка? Моя музыка. Антонио испуганно распахивает глаза и погружается во тьму с головой. Он слышит насмешливый голос юного австрийца так же ясно и четко, как и его музыку. В нем прорастают неуверенность и сомнения. Он со страхом отшатывается от собственных призрачных образов, и они рассыпаются в прах. - Как давно Вы горите желанием, герр капельмейстер? Сальери вскакивает со своего места, хватаясь за голову. Это не может быть, он, верно, сошел с ума. Его враг, его страх одолел его, и Антонио сдался, даже не догадываясь о цене, о своей безоговорочно отданной душе и разуме. Все это теперь потерянно для него. - Вы впервые чувствуете его, не так ли, Сальери? Голод, жажду, желание, все это в одном сплетенном водовороте, который захлестывает Вас. Дрожащие пальцы находят тонкое лезвие ножа для вскрытия почты. Пора кончать. Но вот кинжал, по счастью.* Холодная сталь пронзает болью, орошая стол кровью, и он хватается за лезвие ладонью, испытывая новую вспышку боли, как за последний оплот здравомыслия. Последний рубеж, отделяющий его, и насмешливый голос Вольфганга Моцарта. - Чего Вы жаждете, Антонио, мою музыку? Или меня? Руки дрожат, и он выпускает из ослабевших пальцев нож. Тот со стуком падает на пол и замирает, остановленный временем и забвением. - Моя скрипка звучит так же протяжно, как Ваше сердце, Антонио. Я могу слышать его, я могу слышать его каждый раз, когда Вы стоите рядом, когда слушаете мою музыку. Моя скрипка оплакивает Ваш покой. Мой Реквием. Сальери хотел бы почувствовать холодные пальцы на своих запястьях, хотел бы ощутить, как сдавливают его браслеты крепкой хватки, но он не мог. - Ваша невинность пала еще в тот раз, когда Вы впервые услышали ее. Когда Ваши глаза встретились с моими. Вы знаете это. Так отдайте себя во власть желанью. Отдайте себя в мою власть. Колени Сальери, не выдержав, подкашиваются, и он рушится вслед за своим недавним стальным компаньоном. Он окончательно сломлен. Он влюблен, он желает, он болен музыкой Моцарта и им самим. И эта болезнь сожрала его изнутри. Звучит последняя нота, и все вокруг стихает. Начинается рассвет. Завтра он снова встретится с Моцартом. Завтра он посетит репетицию Фигаро по его приглашению.