***
Моя мама опять тащит меня в подвал. Я не понимаю всего этого. Не понимаю, почему папа ушел от нас, почему мама такая набожная, почему страдаю я. Почему я должен страдать? Я никому ничего не обязан. Мне всего двенадцать лет, я хочу жить нормально, как живут мои сверстники. Они-то меня и задирают вечно в школе. Причина в чем? В моей непопулярности? В моем внешнем виде? Быть может, в моей маме? Я слишком устал от этого. Позвольте рассказать вам, как и чем я живу. Я надеюсь, что это прояснит ситуацию. Слышен звук. Пронзающий подсознание и возращающий в реальность. Старый будильник. Он пищит так, как пищат маленькие дети, совсем взбешенные от очередной маминой оплошности. Тонкая рука вынырнула из-под складок одеяла и скинула будильник на пол. Его иметь запрещалось, но Кирилл все же нашел его где-то в куче вещей, одиноко валящихся на улице (наверное, кто-то избавлялся от хлама; , но что для одного хлам, для другого — роскошь). Мальчишка забрал его к себе домой, чтобы не проспать школу, а то его за это опять накажут и учителя, и ученики. Будильник продолжал звенеть на всю квартиру. Казалось, он сокрушал всю утреннюю тишину, которая скопилась за ночь и плотным слоем осела на всех предметах и жильцах. Сбросив с кровати жесткое одеяло, Кирилл нырнул на пол за будильником. Никак не получалось его выключить. За что только не дергал мальчик, что только не успел он повернуть, пока мама поднималась по старым деревянным ступенькам в его комнату. Парень буквально слышал за спиной шаги. Ничего не придумав, Кирилл распахнул окно, одним движением руки он выкинул будильник и так же быстро закрыл окно. Далекие звуки все еще проникали в комнату, будто никак не хотели расставаться с неудачником, который даже не смог справится с миниатюрным аппаратом. — Я слышала дьявольские звуки в нашем доме! Клянусь всей своей грешной душой, я все слышала! — в комнату влетела Мария, мать Кирилла. — Еще раз такое произойдет, и ты больше никогда не увидишь своей кровати! Начни это утро с молитвы, сын, убереги себя от кары божьей, смой позор свой словами истинны. Мать схватила сына за локоть и, немедля ни секунды, потащила его вниз по лестнице. Малец еле поспевал за ней, быстро перебирая короткими ногами по деревянному полу. Мать шла быстро, делая огромные шаги через несколько ступенек, подол ее льняной ночнушки цеплялся о дерево и каждый раз отрывался от него с маленьким щелчком. Это забавляло Кирилла, но ненадолго. Он стоял возле двери в подвал. Дверь тут же открылась внутрь, будто насмехалась над мальчишкой. Почувствовался толчок в спину, и Кирилл тут же очутился в слабоосвещенной комнатке, все стены которой были увешаны иконами и религиозными картинами с жестокими сценами. Они вечно являлись в светлые сны Кирилла, переделывая их под себя, добавляя новые кровавые краски и омрачая и без того темные ночи мальчика. Когда он был совсем маленьким сцены распятия Христа появлялись сразу же, как только мальчишка закрывал глаза. Сейчас оказаться в этой комнате не так страшно. Бывало мать запирала его там по нескольку дней, не давая ни еды, ни возможности сходить в туалет. Здесь пахло сыростью, мочой, детскими слезами и разбитыми надеждами. Быть может, так пахнет Бог? Кирилл стоял на коленях перед огромной иконой, выделяющихся из остальных своим размером и властью. Мальчишка не мог пошевелиться: он даже не дрогнул, когда мама захлопнула дверь подвала. Что остается парню, запертому один на один с Иисусом? Молиться. Так прошло пол часа. Конечно, Кирилл опоздал в школу. Ему не хотели открывать раздевалку, потом не впустили в класс с курткой, да еще и ребята смеялись. Громко. Их смех был противнее утреннего будильника. Их рты раскрывались раз за разом, как только в легкие поступало больше воздуха. Омерзительные звуки разливались по всему классу. Над Кириллом насмехались. — Заткнитесь! Это вам не цирк! Перед вами что, клоун?! — учительница разразилась криком, который только и смог заставить шестиклассников замолчать. Но лишь один мальчик, находящийся в конце класса продолжал смеяться с большим нажимом и удовольствием от процесса. Кто-то из первых парт шикнул на него. Немного подождав, парень за последней партой перестал смеяться, а лишь безумно улыбался, не обнажая зубов. Кирилл прошел за свое место: третья парта в первом ряду. Куртку он положил рядом (с ним никто не сидел).***
Дома было темно. Мария Новикова продолжала сидеть за швейной машинкой. Она шила для своего магазина. Пальцы двигались на автомате, темнота совсем не мешала. Мария была похожа на слепую, смотря на иголку и ткань собственными ощущениями, а не глазами. Очередное платье было готово. Мария с какой-то безумной искрой в глазах вытащила иголку из машинки. Женщина крепко сжала ее в пальцах и надавила кончиком на запястье другой руки. Кровь выступила каплями. Мария запрокинула голову назад и безумно рассмеялась. Глаза стали мокрыми от слез.***
Кирилл выходил из школы. Небо резко помрачнело, солнце спряталось за тучами. Кто-то толкал мальчика в спину, крича «Не забудь надеть свою курточку». И опять этот мерзопакостный звук. Впрочем, Кирилл привык, что над ним все смеются. Мальчик свернул за угол, куда простиралась тропинка. Она служила коротким путем до дома. Этот путь был похож на небольшую аллею: повсюду деревья с раскидистыми ветками, за которые иногда цепляешься макушкой; пахнет лесом, а иногда и распускавшимися цветами. Правда, сейчас цветов не было, а пахло, скорее, фабричными отходами, которые находились недалеко отсюда. До фабрики можно было буквально пешком дойти. Потребовалось бы от силы минут двадцать и то, если идти медленным шагом. Кирилл слышал, что там изготовляют фарфоровых кукол определенной марки. Они были настолько дорогими, что позволить себе их могла только одна треть от населения всего города. Но нашему герою были глубоко безразличны куклы. Его окликнули сзади: — Я кое-что знаю…***
Обшарпанные стены кололи спину. Мальчик прижал колени к груди и обхватил их руками. Слезы скатывались с детского личика на колени, оставляя там мокрые пятна. За окном шел снег. Его было почти невидно. На темном фоне ночного неба снежинки были похожи на пепел. Будто прах облаков рассыпался на землю. Мальчику было все равно. Он был настолько сильно поглощен горем, что не заметил бы и доисторического периода за окном Детского Дома. Брошенный, одинокий, жалкий и никому ненужный; в обшарпанном углу дома, где никто о нем не подумает, как о настоящем ребенке. Для всех них он лишь существо, требующее немного еды и сна.***