***
Мне глубоко противно смотреть на это. Ползущее по грязному полу тело напоминает мерзкую гусеницу. Тело же, стоящее над ним, вовсе не принадлежит человеку. Остальные увлечены своими делами, и, в общем-то, тоже уже не люди. Люди бы подобного не допустили. Мне глубоко противно смотреть, но я смотрю, слушаю и запоминаю всё. Отвернувшиеся лица дорогих состайников. Грёзы наяву равнодушного вожака. Ленивое бренчание на гитаре другого. Чересчур громкий скрип ручки о бумагу от соседа выше. Тело, извивающееся на полу спальни. И пуще всего — блики света на гладкой лысине. Кровожадный блеск в когда-то сиявших глазах. Я жадно запоминаю его падение. Мысленно конспектирую каждый удар, каждое движение лицевых мышц. Время от времени выступаю с предложениями прекратить, но неубедителен и оттого бываю послан в эротическое пешее. Мне на это наплевать. Я запоминаю.***
Ненависть разъедает меня с потрохами. Струится по мышцам ног, придавая им силу и особенную ловкость. Я бью слабака всякий раз, когда он останавливается, но каждый удар возвращается ко мне и будто бьёт под дых. Оттого ещё больше зверею. Я хочу стереть с лица земли любое напоминание о своих старых слабостях, я не виноват, что они воплотились в новичке, вернулись сюда и смеются надо мной. Я не виноват. Я помогаю. У меня в запасе прорва оправданий, но мне не нужно ни перед кем оправдываться. Я помогаю, делая этого нытика сильнее. Я помогаю, выбивая дурь из нас обоих. Да, мне очень нравится помогать. 1 Никто из состайников не пришёл. Никто из них не рыдает у моей постели, прося прощения, никто не избегает моего взгляда. Всё было зря. Директор и воспитатель допрашивают, а я борюсь с желанием рассказать обо всем. Им бы это очень не понравилось. Спрашивают, в чем причина вскрытия вен. Заявляю, что «вскрытие вен» — это слишком сильно сказано и что заскучал по мамочке. — А откуда ушибы и синяки? Говорю, что упал. — И сколько раз ты падал за последнюю неделю? — подаёт голос черноволосый воспитатель с кислой миной. Частице меня, что отвечает за здравый смысл, не терпится развеять их неведение, но непреодолимая сила затыкает мне рот. Так не мстят, так шкодят за спиной, а во мне ещё остались какие-то крохи гордости. — Раза два, — как можно нахальнее отвечаю я. — Не смог забраться на пандус на крыльце. Вы вообще в курсе, какой там зазор между рельсом и землёй? И это в интернате для инвалидов. Вы бы починили крылечко, пока я там не убился. Но я вижу по глазам черноволосого, что мне не удалось перевести стрелки. Он больше не говорит ни слова, а я покрываюсь холодным потом, осознавая свои перспективы. Мне отчаянно хочется попросить его обойтись без репрессий, но знаю, что так будет только хуже. За неделю ни один из них не пришел навестить меня. И теперь я застыл перед дверью четвертой, снедаемый страхом. Через какие-то сантиметры, за перегородкой, меня ждёт неизвестность. Нутром чувствую, что без вмешательства воспитателя не обошлось. И состайники вполне могут обвинить меня. Вероятно, они даже меня побьют, не захотев выслушать мои объяснения. Я не стукач, но об этом знаю только я. Никак не могу собраться с духом и толкнуть ненавистную дверь. А я всего лишь хотел отомстить. Я могу вынести ненависть, я стерплю побои, равнодушие — всё, что угодно, только не презрение. Я не двигаюсь с места и продолжаю гипнотизировать дверь. Слышу за спиной шаги, приближающееся ко мне. Сердце трепыхается в груди, как запертая в клетке птица, когда кто-то останавливается прямо за моей коляской. Гнетущее молчание. У меня нет сил обернуться, и я терпеливо жду развития событий. Откатят ли меня сторону и бросят в коридоре, как неодушевлённую вещь, или всё-таки заговорят? Когда коляску пинают, вздрагиваю — не то испуга, не то от облегчения. — Как мы с тобой удачно вернулись, причём оба из заточения, — шепчет мне на ухо тот, кого я меньше всего хочу слышать. — Надеюсь, ты вполне набрался сил, потому что сегодня ночью они тебе пригодятся. Тебе нужно наверстать каждый пропущенный день, понял? Я закрываю глаза и через силу киваю. Всё, что угодно, только не презрение. В спальне никто не заговаривает со мной. Смотрят по-прежнему без особого интереса, но не сторонятся, как заразного. Я чувствую, как тону в море облегчения. Ночью я тихо собираюсь и выползаю в коридор. 2 Я удивлён странной просьбой новичка и немного польщен. Тут же принимаюсь за дело, благо, кроме нас в спальне больше никого нет. — Ударить человека нетрудно даже в первый раз. Трудно перестать бить. В первом случае нужно точно знать, за что бьёшь, иначе это будет бессмысленным избиением. Даже животные не дерутся просто так. Во втором случае важно трезво осмысливать ситуацию. Чего не делает наш с тобой общий знакомый. Выпустив шпильку, тут же жалею. Длинноволосый хмурится. Чтобы сгладить неловкость, быстро продолжаю: — Давай, ударь меня. В этом нет ничего страшного, поверь. Тот глядит озадаченно, но все же поднимает руку и вяло шлёпает меня по лицу ладонью. — Ты, что, баба? — зверею я и наглядно демонстрирую, как бьют друг друга настоящие мужчины. Кажется, первые ростки злости проклюнулись в этих светлых глазах. Новичок, одной рукой держась за челюсть, второй бьёт меня наотмашь так сильно, что я лязгаю зубами и заваливаюсь на бок. — Похоже, эти тренировки дают какую-то пользу, — приходится признать мне. — Силушка какая-то появилась. Новичок разглядывает покрасневший кулак, как нечто инородное. — Послушай, не мог бы ты больше не вмешиваться? — нарочито равнодушном тоном говорит он, не поднимая глаз. — Я, конечно, ценю твою заботу, но это дело принципа. Я решил, что рано или поздно набью ему морду. Но прежде мне нужно стать сильнее, а ты… твои разборки отвлекают. — Ты себя со стороны не видишь, — начинаю я. — С тобой происходит что-то странное. Ты когда в последний раз в зеркало смотрелся? Сейчас, конечно, всё лучше, чем раньше, но… — Вот раньше и надо было вмешиваться, когда всё плохо было, — грубо отвечает новичок. — Когда он прицепился ко мне в первый раз. Сейчас я могу постоять за себя. — Не больно это заметно. — А посмотри внимательнее, — огрызается он и укатывает прочь. «А характер у этого типа явно портится», — думаю я, ложась обратно на кровать. В глубине души я ждал, что он придёт ко мне ещё раз. Я мог бы дать ему то, чего он так хотел. Я мог бы обойтись без криков, побоев и принуждения. Я знал всё о драках, я всегда был их зачинщиком, и никогда не был жертвой. Я мог научить. Я не стал бы ломать, а затем заново собирать, чтобы потешить свои глубоко запрятанные комплексы. Многие «бы» я мог ему предложить. Но длинноволосый больше не пришёл. Как бабочка на огонь, он полетел обратно к более опасному и более жестокому человеку, чем я. И я понял, что мне нужно начать войну не на жизнь, а на смерть за душу этого парня. На самом деле её нужно было начинать куда раньше, но я, к сожалению, был слишком увлечён созерцанием тёмной стороны своего антипода. Ну что ж, не бывает людей без изъяна. А бывшему Кузнечику больше никого не сбить с толку. 3 — Работай резче, сонная тетеря, — почти благодушно говорю я, — не то накину сверху ещё пару пролётов. Угроза срабатывает — новичок ускоряется и рекордно быстро одолевает два лестничных пролёта. Но впереди у него ещё три захода, а он уже выдохся. Его выносливость меня всегда удручала. Мы прозанимались не больше получаса, а он уже готов поднять лапки к верху. — Давай, давай, — я подсвечиваю ступени фонариком. Это место уже изучено нами вдоль и поперек, и ночная тьма не помеха новичку, только мне — мешает оценивать его усилия. — Не видишь, что ли, я стараюсь, — пыхтит он. — Плохо стараешься. Не без злорадства отвешиваю ему пинок. Я начинаю подозревать, что ему просто нравиться испытывать боль и строить из себя жертву, иначе бы он уже давно научился преодолевать эти пролёты в мгновения ока. Хотя, быть может, я слишком нетерпелив. Задумавшись об этом, я отвлекаюсь, а в следующее мгновение меня дёргают за ногу, и я лечу головой вниз. Фонарик вылетает из грабли, но, к счастью, не разбивается. Я же ударяюсь о предыдущий пролёт, и понимаю, что чудом избежал угла последней ступеньки и бесславной гибели. На меня наваливается сверху новичок и обрушивает смачный хук справа. Не соображая толком, что именно произошло секундами ранее, я мгновенно понимаю, что сейчас у моего противника преимущество. В любое другом случае я никогда бы этого не сделал, но сейчас мне нужно срочно восстановить потерянный авторитет, а заодно навалять как следует тому, кто чуть меня не угробил. Бью наружной стороной искусственный кисти. Противник на мгновение оседает, и этого мне вполне хватает, чтобы скинуть его с себя. Через секунду я уже на ногах, а новичок ошарашенно смотрит на меня снизу вверх. — Совсем охерел? — интересуюсь я. — Хочешь драться, делай это в более подобающем месте, а не на лестницах. И со всей силы пинаю его в солнечное сплетение, и ещё раз, и ещё раз. Длинноволосый хрипит, пытаясь вернуть воздух в лёгкие. Руками пытается закрыться. Я смотрю на острые ступени, мимо которых пролетел виском, и красная пелена застилает глаза. Как же этот урод меня достал! Меня раздражает сам факт существования подобного типа в стае: отчаянно слабого, кое-как развивающего свою силу, кидающего неоправданно гордые взгляды на других и на меня в том числе. Что он о себе возомнил? Один его жалкий вид вызывает желание править и править, пока длинноволосый не превратиться во что-то более удобоваримое. Я дышу ровно, пытаясь успокоиться. Слышу, как стучит кровь в ушах. Я мог бы отправить этого червяка в Могильник на месяц, я мог бы ребра ему пересчитать и переломать каждое, и хуже всего то, что я этого отчаянно желаю. Мне хочется прочувствовать до кончиков ногтей свою исключительную власть над другим человеком. — Сгинь, пока я тебя не прибил, — говорю я. Новичок не заставляет себя уговаривать. Придерживаясь за больное место, он быстро сползает вниз. Не удержавшись, я пинаю его в задницу, и длинноволосый съезжает вниз, пересчитывая подбородком ступени. — Сука, чтобы не подходил ко мне больше! — бросаю я ему вслед. Вернувшись в спальню, обнаруживаю, что мой подопечный решил переночевать в другом месте. Очень мудрое решение. 4 Я свободен, волен делать всё, что захочу. Больше меня не выгоняют по ночам в коридоры и на лестницы, никто не заставляет отжиматься и качать пресс. Я отсыпаюсь, отъедаюсь и наслаждаюсь жизнью, насколько это возможно делать в компании людей, будто ожидающих взрыва. Лысый меня игнорирует, и я рад. Светлый верзила, напротив, набивается в друзья, но теперь я игнорирую его. Он опоздал со своей дружбой, а я обнаружил, что стал злопамятен. Остальные осторожно со мной общаются, словно я подхватил какую-то заразу. Слишком долго они были свидетелями того, что происходило по вечерам в этой спальне между мной и этим садистом, и никто из них и пальцем не пошевелил, чтобы защитить меня. Нынче мой статус им неизвестен, они кидают вопросительные взгляды то на Слепого, то на Волка, и остерегаются спрашивать лысого, расплывающегося в дьявольской улыбке. — Знаешь ли, дорогуша, одну поговорку? — спустя два дня после моего освобождения обращается ко мне состайник с шакальей улыбкой, — Знаешь ли ты, что если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе? — Ты это о чем? — А ты подумай, кто у нас тут Магомет, а кто гора, которая вот-вот станет извергающимся вулканом, и кого засыпает пеплом сожжённых городов на беду состайникам. — Ты что несёшь? — Не знаю, что между вами произошло, но ты должен уладить этот вопрос, — заявляет Шакал безапелляционно. — Я тебе как друг говорю. — Ты мне не друг. Шакал удивлённо смотрит на меня. — Нет, друг, раз объясняю тебе такие очевидные вещи, — и укатывает с таким выражением лица, будто я только что сказал неимоверную глупость. Кое-что, впрочем, я и сам понимал. Обещание мести, за которое я так цеплялся, осталось невыполненным. А ведь это обещание я повторял себе всякий раз, когда не мог заснуть из-за горящих, перетруженных мышц. Это обещание доставляло меня из одного конца коридора в другой под бдительным надзором лысого. Оно помогло мне пережить унижение, сочувствующие взгляды парней из других спален, навязчивую добросердечность одной из Паучих, снабжавшей меня мазями и бинтами. Оно бережно охраняло крупицы моей гордости. Я должен бросить вызов. У меня не было другого выхода, кроме как выйти в бой и потерпеть поражение, потому что сейчас я мало что собой представлял. А потом снова и снова повторять одно и тоже, пока не одержу победу. Я был просто обречён самим собой. 5 Длинноволосый стал унылее прежнего. Я бы с радостью взял его под опеку — назло всем своим состайникам — но он сбегал от меня. А ведь я понимал, чего он хочет. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы верно растолковать его злые, обиженные взгляды, которыми он бомбардировал Сфинкса. Последний беспокоил меня больше. Он погрузился в беспечную, нарочитую весёлость, другой бы и не понял, что за замыслы зреют под его гладкой лысиной. А я видел. Он был взбешён, как никогда ранее. Он думал, что снизошёл до помощи слабаку, а тот после какой-то нелепой ссоры не бежит обратно с извинениями, не просит лупцевать себя снова, а окопался и… откровенно говоря, нарывался. Я пытался говорить об этом со Слепым. Сами разберутся, сказал он. Волк посмеялся, мол, не будем же мы их расселять в разные комнаты. Шакал нёс какую-то ересь про горы и Магомета. Всем в стае было наплевать на новичка, которого вот-вот сметёт стихией, нежно лелеявшей своей уязвленное самолюбие. Всем, кроме меня. 6 — Нам нужно решить один старый вопрос, — мрачно сказал новичок, сжимая подлокотники коляски. Я сел на парту и уставился на него, удивленный, что у него вообще хватило смелости заговорить со мной после трёхдневного демонстративного молчания. –…Ты говорил про подобающее место, вот я и нашёл. Заброшенный класс в конце не слишком оживлённого коридора. Неплохой выбор. На его крики о помощи прибегут не сразу. — Так чего ты хочешь? — спрашиваю я. — Драки? — Ты меня достал, — страстно отвечает длинноволосый. — Я поклялся, что… — Да, да, набьёшь мне рожу, — я приветственно развожу грабли в сторону. — Я так и понял. Приступай. Вот моя рожа. Его решение меня немного огорчило. Я был лучшего о нем мнения, а он оказался из тех, кто легко идёт на поводу у собственных чувств. Но недооценивать его не стоит, я знал. Новичок совсем не умеет драться, но мышцы основательно подкачал, а если в нем проснуться скрытые таланты Спортсмена, то окажется, что я взрастил врага себе на беду. Я поднялся с парты. Между нами не слишком большая разница в возрасте. Но я кажусь значительно старше — крепче, выше, увереннее. Мои ноги способны наносить мощные удары. Я дрался во множестве драк, бывал бит и побеждал. Сидящий передо мной колясочник с решимостью самоубийцы кинулся на меня. 7 Не могу сказать, в какой момент оказался на полу. Ноги молотили меня по рёбрам, а я только и мог, что скорчиться и защищать голову руками. Я не видел ни одного шанса нанести удар, не приняв в своё поле ответный гол. «Идиот, идиот, что за тупая гордость взыграла?» — орал я сам себе. Я не услышал, как скрипнула дверь, не услышал торопливых шагов. Услышал только громкое: «Урод, ты что делаешь?!» и смачный звук удара. Я отнял руки от головы и посмотрел наверх. Надо мной стояли Черный и Сфинкс — последний к моей вящей радости выглядел уже менее самоуверенным. — Не вмешивайся, — холодно ответил он. — Это не твоё дело. Ты умывал руки раньше, продолжай это делать и сейчас. — Ты садист. — Странно слышать такое от тебя. Проваливай, Черный. — Ты садист. — Тоже мне защитник нашёлся. — Как вы все меня достали! С этим кличем Черный бросился на Сфинкса. Я спешно отполз в сторону, чтоб не попасть под раздачу. Более странной драки я не видел. Было ясно, что Черный владел сплошными преимуществами, а лысый — одними только недостатками, и им обоим это было известно, но они вели себя так, словно это не имело ни малейшего значения. Лысый кружил вокруг верзилы, не подходя слишком близко. Он хотел сбить противника с ног, все его удары целились в район коленных чашечек. Верзила же стремился нокаутировать лысого ударом в голову. Если бы он сумел нанести хотя бы один удар, всё было бы кончено. Лысый казался быстрым и гибким. Верзила выглядел сильным и выносливым. Я не мог поставить ни на кого из них. Умом я понимал, что Черный вздует Сфинкса, а сердце видело в том огромную несправедливость. Будто таким образом поражение лысого распространялось на меня. Будто у меня и шанса не было против здоровяка, против любого из них, кто никогда не был инвалидом. Я закусил губу. Я должен сделать выбор: вмешаться или остаться на месте. Встать на сторону того, кого ненавидел всем сердцем и признать его правоту или расписаться в собственном бессилии и положиться на других. В первом случае адская жизнь опять ко мне возвращалась, а во втором меня навсегда оставляли в покое. Как же мучительно было выбирать! Черный мог бы покончить со всем сейчас. Я уговаривал себя, угрожал, пытаясь прогнать то облегчение, которое принёс сиюминутный выбор. Решение не было взвешенным, оно пришло изнутри, родившись в страстях, в нем не было ни капли здравого смысла. Но разве я мог отступить? Возможно, Сфинксу вовсе не нужна была моя помощь. Мне хотелось верить всей душой, что в драке, которая по моим меркам длилась уже целую вечность, он одерживал верх. Однако я всё равно рывками достиг ничего не подозревающего Черного, подкараулил момент и со всей дури дёрнул его за лодыжки. Простой, но эффективный фокус в исполнении колясочника. Верзила громко брякнулся на пол с высоты своего роста. — Какого черта? — успел спросить он, прежде чем лысый пнул его под ребра. На этом потасовка развалилась. — Тебе же сказали не вмешиваться, придурок! — зло выплюнул Сфинкс. — Теперь до тебя дошло? Никому твоя помощь не нужна. И сам ты никому не нужен. Черный сел, потирая ушибленную голову, перевёл взгляд на меня. Он был настолько изумлен, что мне стало его жаль. Он смотрел на меня и словно изучал диковинный экспонат, разве что не понюхал и не ощупал. — Ты — идиот, — просто сказал Черный мне. Я кивнул, полностью согласный с его характеристикой. Он повернулся к Сфинксу, и они долго буравили друг друга взглядом. — А ты — псих, — произнёс Черный спустя долгие секунды. — Невыросший мальчик. Решил отыграться, да? Решил попробовать, как оно? Доволен? Он тяжело поднялся. — Без разницы, доволен ли я, — ответил Сфинкс, отходя на пару шагов. — Не тебе меня судить. На это Черный сплюнул на пол и ушёл, не оглядываясь. 8 Мы сидим и дымим в заброшенном классе. В горле невыносимо першит, это уже не первая сигарета за последние полчаса. Дым стелется по грязному потолку, дышать уже нечем, но заколоченные окна никак не откроешь. Так и сидим рядом, вместе давимся вонючим сигаретным дымом, как ни в чем не бывало — я и воплощение моей ненависти. — Не жди, что я буду рассыпаться перед тобой в благодарности, — наконец, решаюсь я подать голос. — Черный был прав, ты спятил. Он пожимает плечами, не отрицая очевидного. — Я не против продолжить тренировки. Мне нужно кое-что доделать, — продолжаю я. — Говоришь так, будто я уже согласен, — отвечает мне моя ненависть, усмехаясь. — Думаю, что согласен. У нас обоих остались незаконченные дела.***
…Меня зовут Черный. Передо мной в коридоре расступаются люди, никто не смеётся мне ни в лицо, ни за спиной. Я питаюсь силой своих врагов, и только это не даёт мне медленно скончаться от одиночества. …Меня называют Сфинксом, но люди преувеличивают мою мудрость. Они не замечают эфемерности моего положения, ищут скрытые мотивы в моих поступках. Я же не забиваю себе голову подобным. Когда уже есть хороший результат, нет нужды печалиться о средствах и копаться в прошлом. …А я, Лорд, по крохам собираю свою гордость, чтобы однажды построить величественный замок и закрыться в нем, позабыть о своей уязвимости. Мои руки — самые живые во мне, они налились силой и больше никогда, никогда не дадут меня в обиду. Горе тем, кто напомнит мне о старых слабостях. Когда-нибудь я стану настолько сильным, что смогу отомстить Сфинксу. К тому времени уже станет всё равно, кто был прав, но гордые люди всегда сдерживают свои обещания и не пекутся о средствах.