Гиена

— Меерл, пойдем, покурим… — возится на моих коленях проснувшийся Волчонок. Черт, надо было тоже поспать – подъезжаем, а я совершенно разбит, еще и котелок трещит. Хорошая мысль, отчего ты так не любишь Мерлина? Идем к тамбуру, людишки шевелятся, копошатся, просыпаются. Закуриваем, внимательно смотрю на Волчонка, жду. Раз, два, три – помятое лицо разглаживается, припухшие ото сна глаза решительно прищуриваются, по расслабленным пухлым губам пробегает кончик языка, подтягивая их в безбашенную белозубую улыбку. — Ты готов? – Сверкая глазами, выпячивает вперед грудь моя личная батарейка. Процесс пошел – все тело покалывает от странного возбуждения. — Теперь – да, — улыбаюсь я. — Нет, Мерл, ты еще НЕ ГОТОВ!!! Тебе надо настроиться! Мне бы такой бодряк по утрам. — Как нам вставило! Как нам вставило! Как нам вставило, боже! – Трясется глупая кудрявая башка. Вообще-то, еще не вставило, а только вставит, но я невольно подхватываю не менее дурным голосом: — Как нам вставило! Как нам вставило! Что б вам вставило тоже!!! — Эй, мясо пушечное, завязывайте бабулек пугать, поберегите силы, — ворчит, выбираясь к нам Кортни. Он не курит, похоже, задницу отсидел. — Мессир Панроуз, Хер Командор, сделайте лицо подобрее, а то нам с братом Вульфвудом пугать некого будет, — ухмыляюсь я. — Пусик, что ж ты вечно такой гандон! Давай зажигать! Как нам вставило… — Пытается и его по-своему зарядить позитивом Волчонок. — Котлы, — всего одно слово заставляет моего приятеля подавиться песенкой. – Будешь драить с бабами котлы. Никакого турнира, никакого бугурта. — Мой командор… — Еще раз назовешь меня гандоном – котлы, — смягчается довольный его испуганными, ошарашенными глазами Кортни. – И пирсуху с морд дергайте, а то достану вилку и помогу. — Так рано еще, — удивляюсь я. — Давайте-давайте. И три раза Аве-Марию для разминочки. Вздыхаем, бормочем под нос: «Ave Maria gratia plena…» и снимаем пирсуху, чтобы Кортни Панроуз не был единственным балбесом с дырками в морде. Этот гад только издевательски ухмыляется. Пусик уверен, что настраиваться надо именно так. — Non Nobis Domine Non Nobis, — заглядывает в тамбур взъерошенная голова Шуста. Этот упырь тоже бодр и весел. — Sed Nomini Tuo Da Gloriam, — договариваем уже хором. Кажется, бабульки приняли нас за каких-то сектантов. — Мерл, — усмехнулся, что-то вспомнив Кортни. – Сева сказал, Гера поедет. Бля. Из столицы уезжали вместе с московской командорией, ставку которой искали минут двадцать благодаря навигаторским способностям брата Ульриха: зайти во дворик, обогнуть трансформаторную будку, пройти по диагонали, а потом налево (как выяснилось — направо), зайти в левую школу с черного хода, на третий этаж, опять налево в самую темную аудиторию в торце. Я чуть с ума не сошел, осмысливая эту фразу, но – нашли. Нашли не только московских братьев, но и Воркуту – в жопу пьяного командора Севу, почему-то в трофейной собольей шапке, великовозрастного детину Макса, портного Кольку и Геру. До места добирались на собаке, потом – частями на автобусе. Воркута и Москва пошли первым заходом, а мы с Волчонком остались, крайне довольные тем, что шатер ставить не нам. Кроме приора, который сразу дал команду квасить, вторым рейсом перевозили огромную собаку, каких-то мутных личностей, которые залезли в транспорт и немедленно начали горлопанить песни, и очень странную барышню. Нам предстояло три дня прожить на каком-то поле, а эта тридцатикилограммовая милашка в широкополой шляпке хлопала пушистыми ресницами, переминалась с ноги на ногу на двенадцатисантиметровых каблуках и все равно не доставала до плеча своему кавалеру. Про таких Семпай Сережа говорил – умрет после хорошего сношения. Никто, кроме нее и не удивился, когда её к чертям перекосило из-за того, что у нее была астма и аллергия абсолютно на все. Выгрузили нас из автобуса у какого-то леска, в который уходила совершенно размокшая от дождя грунтовка — кстати, о птичках – все время, пока мы ехали в автобусе, вливал некислый ливень. — Машина встала, — подошел к нам Кортни. — И как такое могло случиться, — огорченно протянул Волчонок, глядя на дорогу – вязкая глина и лужи по колено. — Пешком сколько? — Еще два-три км прямо по тропинке. — Пошли? – Я повернулся к Волчонку, и мой приятель с готовностью кивнул. — Вещи оставьте, подвезем потом. И эту, — кивок в сторону еле живого тела. – Прихватите. Там какой-то Айболит есть. Засучили штаны, подумав, запихали обувь в рюкзаки, посмотрели на тело – маленькую шлюшку еще и озноб колотил. Пришлось достать плащ, закутать её и натянуть капюшон, чтобы не видеть её синие губы. Я плюнул и взял её на руки – так было удобней. Почти загнувшаяся астматичка, оказавшаяся в два раза легче моего рюкзака, обвила мою шею руками как-то подозрительно быстро и решительно. Волокли мы её под дождем, проваливаясь в мокрую глину по колено, и через полчаса, наконец, добрались. Я – в подобранных до колен штанах, по уши в глине и с замотанной в собственный плащ полуголой бабой на руках. Герой, бля. Мы ползи по глине и мечтали с Волчонком только об одном – теплой, сухой и уютной палаточке, но нашли кривой шатер, установленный прямо в луже, и не менее кривого воркутинского командора Севу внутри. Они с Максом отпивались минералочкой и бормотали что-то о том, что дни рождения все-таки должны длиться меньше, чем две недели хотя бы на пару дней. Холодея от гнева, я с нетерпением ждал мессира Панроуза и его праведного неистовства. Никогда раньше не видел, чтобы убитые похмельем человечки так рьяно переставляли шатер, бегали за дровами и готовили ужин. Пусик, конечно, был возмущен, но раз его непосредственное начальство дало команду пороть, пьянку в первый вечер он предотвратить не смог. К нашему с Воркутой костру всю ночь подсаживались какие-то кнехты, горожаночки и монашки, а Гера, которая увидев меня, проглотила язык еще в столице, бросала на меня весь вечер крайне жуткие взгляды. Я, взвесив все за и против, решил отложить случайный секс – сегодня я и так отлично натрахался. Под утро вдесятером сбились в шатре в один большой комок без всякого разделения на командории. Опять шарахнул ливень. — У него адские проблемы с подъемом. — Ха! Кажется, меня волокут куда-то. — Макс, это бесполезно. — Просто помоги. Кутаюсь в спальник и силюсь досмотреть сон, но ветер швыряет мне в лицо холодные капли. — Меееееерл! УТРО ДОБРОЕ!!!!! – Надрывается где-то рядом луженая глотка Макса. — А я говорил, — фыркает Волчонок. Странные ощущения, кто-то вцепился в мои плечи. Открываю один глаз – стоянка. Поворачиваю голову, непонимающе оглядываюсь. Я все еще в спальнике, но положение в пространстве вертикальное. Этот упырь выволок меня на улицу и поставил у палатки. — Просыпайся, построение! Закрываю глаза, откидываюсь на его широкое плечо. А вот хрен вам. Построение запомнилось смутно, благо, самой кривой мордой на нем был мессир приор, и никому в итоге не влетело, кроме Севы, который с собольей шапкой не расстался даже на ночь. Знаете, зачем нужны на фестах девчонки из твоего клуба? Они не только драят котлы и готовят пожрать, пока вы, стоя в хлюпающей грязюке под палящим солнышком, обсуждаете политику Ордена и орете псалмы. Они еще и заливают в ваши пересохшие после бугурта глотки какую-нибудь целительную жидкость. Останавливаю латной рукавицей кувшин, который держат маленькие ладошки Ахи. — Спасиб. Еще они почему-то в такие моменты очень мило улыбаются. Как будто ты для них тут нарубил толпу противных сарацин. — Ща сдохну! – Скидывает в сторону сахарку Волчонок и вытирает мокрое лицо подшлемником. Пока Ахи возвращает его к жизни, я замечаю в толпе зевак группу совершенно нормально одетых ребят и девчонок и начинаю так же ошарашено пялиться на них, как и они – вокруг. — Удачно зашли! – Щелкают вспышки, они подбираются к нам. – А с вами можно сфоткаться? — Можно, если расскажите, откуда вы в этом поле взялись, — улыбаюсь я заговорившему со мной пареньку. — А мы воон там встали, — он указывает куда-то вдаль. – У нас опенэйр. Заходите в гости. Ну, точно. Несмотря на то, что Волчонок все еще изображает последнюю степень обезвоживания всем своим существом, Ахи уже что-то горячо обсуждает с ними, безошибочно вычислив братьев-торчков. — Даже не надейся. Мы к ним не пойдем, — тихо ставлю в известность зеленого от ревности приятеля. Сто сарацин убил во славу ей, А Вася Пупочкин ей все-таки милей... Бедолага Волчонок. Вечером брат Костян, с которым я ни при каких обстоятельствах не хотел бы встретиться в темной подворотне, чтобы не поседеть раньше времени, глядя на его чересчур мужественную морду лица, играет на гитаре на стоянке у москвичей, а собравшаяся рядом с ним толпа горлопанит песни, как реконские, так и нет. Я, наконец, определился и сейчас тискаю малышку, жутко похожую на Рин, но и на десять процентов не настолько потрясную. Благо, больное воображение во время корректирует картинку – я дорисовываю в уме её выворачивающий кишки блядский взгляд, а вместо доверчивой мягкой улыбки – кривую и соблазнительную. Я засмотрелся на нее еще вчера в автобусе, но она что-то плела подруге о своем парне, по которому будет страшно скучать во время феста, и испортила все настроение. Не люблю я этих паинек, терпеть не могу правильных мальчиков и девочек. Даже Фейка. Особенно Фейка. Сегодня я нагрузился сильнее, чем вчера, и её сходство с Рин все-таки перевесило отвращение. Когда я обнял её, подойдя сзади, она смущенно что-то забормотала про своего парня, но выглядела слишком довольной, чтобы меня убедить. — А у меня девушка, — не моргнув глазом, соврал я. – Это же не по-настоящему. И она замерла в моих руках, краснея и тихо млея, не замечая то ли осуждающего, то ли завистливого взгляда подруги. Люблю портить правильных детишек. Целую её и понимаю, что все-таки недостаточно пьян. Это совсем не Рин: смущение вместо яростной атаки, доверчивость и мягкость вместо её ледяного великолепия. — Мерл, — дергает меня за рукав серый от тоски Волчонок, и я отрываюсь от нее без особого сожаления. – Ты мне срочно нужен. — Сейчас приду, — целую её в нос и отхожу с ним от толпы. – Что такое? — Ахи к этим ушла. С Пусиком, Шустом и Максом. — Я к торчкам не хочу. — Да не. Пошли нажремся. Прикидываю и соглашаюсь. Подогреться чем-нибудь в шатре лучше, чем торчать под дождем. После тщательной инспекции выяснили, что осталась только водка, а на запивку – только винище. После такого техасского коктейля мне даже Пусик Риттерин будет напоминать. — За неуклонно приближающийся Апокалипсис! – Начинает Волчонок. — За хера Клауса! — За хера Хельмута! — За Добро! — За склероз! — За содомию! — За Митолл! — За бедность, целомудрие и послушание! — За… запить точно ничего больше нет? — Точно. — Засадит нам Пусик, как вернется. Что б он в канаве какой-нибудь уснул. — За то, что б Хер командор уснул в канаве!.. — За Пайена! — За Крак де Шевалье! — За Шато Перелен! — За Сафед! — За Торан! — За Клемента Пятого! — Он нас разогнал. — За то, что б эта сука в аду горела! — О! Про сгоревших. За де Моле!... Не знаю, в какой момент мы резко перестали мерзнуть, но из шатра мы вывалились в одних брэ и с поясными сумками. У московского костра уже орали про трусы, и стояла глубокая ночь. — Пошли, — уверенно мотаю головой куда-то в темноту. — Куда? – Хлопает глазами Волчонок. — Праздник всем портить. — О, привет! Хорошо, что вы пришли! – Улыбается тот самый парень с фотоаппаратом, обнимая Ахи. — И вам не болеть, — бесцеремонно вклиниваюсь между ними, заставив освободить себе место. Волчонок присаживается между Кортни и какой-то девчонкой. — Ой, а это шорты такие? – Удивленно рассматривает она его исподнее. — Это – трусы такие, — нехотя признается Волчонок, и она начинает хихикать, уткнувшись в его плечо. Волчонок, очевидно, довольный её реакцией, доверительно добавляет: - Мы их еще и в чулки заправляем... — Нажрались, консервы, — неубедительно злобно смотрит на нас исподлобья накуренный командор. — И пришли буянить, — обнимая за шеи паренька и Ахи, улыбаюсь я. Они возобновляют прерванную нашим появлением беседу, а точнее – снова залипают под длинную нудную историю Ордена в исполнении Пусика, а я, отпустив Ахи, ощупываю мочку уха немного раздраженного паренька. — На сколько тоннель? — На десять, — тут же оттаивает он. — В салоне или так делал? – Наклонившись к нему, делаю вид, что мне очень интересно, я. — В салоне. Резали. — Мальчишка, — улыбаюсь я. – Мне вон тот деятель палочкой для суши первый проковырял. — Ни фига себе… – Он тоже занимается изучением моих мочек. — А этот уже девчонка. Злая была. Ахи тихо покашливает за моей спиной, но мальчишка этого не замечает, потому что пересказывает мне в подробностях душещипательную историю о том, как его ухо лишилось невинности. Продолжаю делать вид, что мне интересно. — Я губу еще хочу, — чувствуя себя с каждой секундой все брутальней, продолжает паренек. – Сбоку. Юаней только намутить надо. Ох, уж эти детишки, проникнувшиеся нелюбовью к симметрии. — А знакомых нет? — Есть, но чего-то стремно. — Хочешь – проколю? — А есть чем? — Взял с собой, на случай, если бровь стянется. Ощущая себя ни много, ни мало, а демоном-искусителем, вглядываюсь в неуверенное лицо. — У меня сережки нет. Убираю волосы, чтобы он рассмотрел мое ухо с двенадцатью проколами, и улыбаюсь: — Выбирай любую, я сегодня добрый. Холодные пальцы оттягивают одно из колец: — Вот эту, — уже нетерпеливо блестя глазами, решает этот придурок. — Свет нужен. — У меня в палатке фонарик большой. — Ну, пошли. — Я сейчас, — точно так же, как фальшивой Рин, улыбаюсь я Волчонку и сверлящей меня нехорошим взглядом Ахи. Убедив его, что без внутренней дезинфекции никак не обойтись, заставляю мальчишку основательно нахлебаться водки, расстегиваю ремень, на котором висит маленькая сумка, достаю запечатанную иголку. — Давай еще, не так больно будет, — продолжаю нагло врать, неторопливо расстегивая сережку. – Нож есть? — Ага, — немного испуганно отвечает он и достает из рюкзака складной. – А зачем? — Великому магу надо немного пошамать. Не дрейфь, пей лучше, — срезая резинку, улыбаюсь я. — Я и не боюсь, — врет он мне в ответ, послушно прикладываясь к горлышку. Пока я делаю второй надрез, отхлебывает еще уже самостоятельно. Ох, и проклянет он эту дезинфекцию, когда игла выйдет. — Итак, — разминаю пальцы. – Протягивай лапы. Протираю его ладони, выкладываю на них необходимое, сажусь верхом на его ноги, поворачиваю фонарик так, чтобы видеть лицо. Обычный серый мышонок из тех, имя которым – легион. Ничего особенного, но из-за него расстроился Волчонок. — Поцеловаться напоследок не хочешь? – Ухмыляюсь я. – Пару дней будет проблематично. Он тушуется, но с каким-то внутренним достоинством отвечает: — Не, я с парнями не целуюсь. Смеюсь с превосходством старшего, сильнее вгоняя его в краску: — Стремно? — Не стремно, — бурчит он. — Не умеешь и поэтому отказываешься? – Продолжаю его доебывать. — Умею я. — Просто слабо, все ясно, — покровительственно похлопываю его по макушке, и он не выдерживает. — Да, бля, давай! Продолжаю укатываться. Чудо – эти дети. — Смотри не урони ничего, — отсмеявшись, наклоняюсь к нему и снисходительно облизываю застывшие губы. Отвечает сначала неуклюже, скованно, но моя рука забирается в его волосы, отвлекая на пару секунд, и их мне хватает, чтобы навязать свою неторопливую, но увлекательную игру. На улице уже заметно тише, возможно, все расползлись спать, но я бы хотел, чтобы Ахи все еще сидела у костра и скрипела зубами. Выпускаю запыхавшегося мальчишку. — Ты же не педик, — недоверчиво бурчит он, глядя на меня исподлобья. – Я тебя с девчонкой сегодня видел, когда мы к вам заходили. — Я просто очень люблю целоваться, — ухмыляюсь я, протирая его губу. — Настолько, что все равно с кем? Даже если с парнями? — Настолько, — киваю я, примериваясь к мягкой плоти кончиком иглы. — А тебе не кажется, что это как-то по-гейски? Да еб вашу мать. Хуева туча похожих на него точно таких же педоватых дрищей прямо сейчас сосется по подъездам с парнями, просто чтобы доказать наличие тонкой душевной организации, необходимой для представителей их субкультуры, а мне опять свезло на гомофоба-параноика. Со вздохом, отстраняюсь, так и не проколов, смотрю на его сосредоточенное лицо. Можно подумать, что он логарифмическое уравнение в уме решает. — Вот, я тебя поцеловал. Ты стал педиком? — Нет, — мотает он головой. — Значит, даже если это заразно, я тебя не инфицирую, потому что я – не пед. Пытается сообразить, насколько я серьезен. Безуспешно, он пьян и накурен. — Блин, запутано все. — Хочешь — еще раз проверим. Хмурится, думает, кивает. Или он – педик, или на Мерла стоит даже у натуралов. — Как там твоя ориентация поживает? — Все нормально, — покраснев, сообщает он. – Это, правда, нормально? — Ненормально – это когда ты совокупляешься с пылесосом твоей бабушки. Или ебешь кур. Целоваться одинаково приятно и с девчонками, и с парнями, так что — не вижу причин для паники. — По-моему, это все-таки не очень нормально, но я не понял, что именно меня настораживает, — бормочет это светило педонауки и само тянется ко мне. Что я тут вообще забыл? А. Проколоть ему что-то. Нет. Трахнуть его из-за того, что он расстроил Волчонка. Точно. Трахнуть. Заталкиваю ему язык поглубже в глотку, так, чтобы этот недоделанный пидарас им поперхнулся. Если бы он не нарисовался, я бы сейчас развлекался с миленькой подделкой миленькой Рин. Просыпаюсь рано утром из-за дикой головной боли, оглядываюсь. Развязываю свой ремень, освобождая его посиневшие запястья. Переворачиваю придурка на спину, протираю иголку и оттянутую губу, колю быстро, одним движением. Он испуганно распахивает глаза. — Цыц, — нажимаю, пропихивая в прокол резинку, и он болезненно морщится. Вытаскиваю иглу, вставляю сережку, протаскиваю, сняв резинку, застегиваю. Убираю в сумку гандоны и иголку. — С ачивочкой тебя, сладенький, — скалюсь напоследок и ухожу к своим. — Мерл, — нахожу удивленного Волчонка у москвичей — вся стоянка отпивается минералкой. – А я тебя вчера потерял. И не только я, — он слегка кивает головой в сторону. Ненастоящая Рин поспешно отводит неуверенный, осторожный взгляд. Слишком ненастоящая, чтобы сегодня мне хотелось продолжить. — Я сам себя утром еле нашел. — Мерл, бля, ты хоть примерно представляешь, на что похож? – Какого ж черта у Пусика никогда не бывает отходняков? — На страдающего похмельем и недосыпом перемазанного глиной брата Ордена в льняных труселях до колен? — На пьяного в жопу северного оленя. Иди быстро жри минералку и приводи себя в порядок.