База 213. Наваждение

Топ-лейтенант Эрик Маэрсон был совершейнейшей блядью. Грязной, неразборчивой блядью. Нет, на службе к нему никаких претензий не было и быть не могло: всегда подчеркнуто корректен, всегда исключительно аккуратен, на форменных брюках ни единой лишней складочки, китель сидит идеально, подчеркивая статность фигуры, рубашка свежа. И не имело значения, заступает ли он на дежурство или сменяется после боевых суток. Блестящий офицер. Идеальный. Словно сошедший с агитплаката. И своим отделом он руководил образцово. Кто-кто, а шифровальщики с приходом Маэрсона работали как часы. Он всегда был в курсе всего, что касалось его непосредственных обязанностей, всегда оказывался там и тогда, когда был нужен. Подчиненные на него молились. И уважали. Рабочий авторитет Маэрсона был просто недосягаем. Что было тем более непонятно, что вряд ли среди них мог найтись хоть один, под кого бы тот не лег. Ну, разве что, какой-нибудь особо упертый натурал. Но их на базе, почти лишенной женского персонала, было не много. Через пару лет, а то и раньше даже самые упертые решали, что «один раз — не пидорас». И тут им попадался Эрик. Я думаю, он побывал в постели у половины личного состава. Это точно, я ничуть не преувеличиваю. Эрик не отказывал никому. Ни единому человеку, независимо от возраста и внешних данных. Никому. Кроме меня. Мы тогда здорово напились, отмечая удачное завершение осады Беттирта, и я, решив, что пора уже, перестать валять дурака и, наконец, переспать с негласным секс-идолом базы, обнял его, пытаясь устроить на своих коленях. А он вдруг повернулся, посмотрел мне в глаза, взгляд его на миг стал совершенно трезвым, а потом, с пьяной откровенностью заявил: — Извини, Кит. Не могу. С тобой — не могу. В первый момент я даже не понял. И продолжал тянуть его к себе. Он мягко вывернулся и покачал головой. Только тогда до меня дошло. И то, все-таки не совсем. Нет, я понял, что меня банально отшили, но совершенно не понял, за что. На внешность я не жаловался, к тому же Маэрсон иногда с такими уродами койку делил. Я, конечно, свечку не держал, но он и не скрывал никогда особо. Я даже помню, что Тим Таймер, наш оплот нравственности, пытался провести с Эриком некую воспитательную беседу, и даже грозился выставить взыскание. Но добился лишь недоуменного пожатия плечами. Как я уже говорил, по вопросам служебных обязанностей придраться к Маэрсону было невозможно, а личная жизнь вне службы регулированию не подлежала, если никак на этой самой службе не отражалась. Второй параграф Хартии. Так что Таймер с Эриком обломался. А укоризненные взгляды на него никогда не действовали. Говорю же — блядь, как есть блядь. Короче. Я тогда совершенно ничего не понял. Внешность у меня нормальная, за собой слежу. Да и отношения у нас с Эриком всегда были хорошие. Можно сказать, даже дружеские. Однажды мы работали в связке, и я до сих пор вспоминал те трое суток с теплом. Так хорошо, как с Эриком, мне никогда ни с кем не работалось. Информация шла практически напрямую. Контакт был ярким и полным, я ж говорю — Эрик спец высочайшего класса. Ну и я не пальцем деланный, понятно. Он тогда потом как-то обронил, что и я, как посредник, оказался для него большим сюрпризом. Он практически чувствовал Крыса — мой корабль — как себя. Словно сам был пилотом. Эх, зря я сейчас это вспомнил. Он, когда говорил это, такой был… ух, какой он был. Глаза сияют восторгом, губы мечтательно улыбаются. Мне еще тогда его трахнуть хотелось до одури. Но я тоже служебные отношения с личными не путаю. Да и он бы не стал. Ну, тогда-то понятно, а вот потом? В общем, я временно завис, пытаясь понять, что за одурь на него нашла. Сначала сдуру подумал, что Маэрсон завязал. Ну, может, кто-то разбил его сердце и все такое. Ага, как же. Завязал. В эту же ночь уперся сразу с двумя, оставив меня скрипеть зубами. Правда, не думаю, что он хоть что-то заметил. Он тогда уже пьяный был просто в сопли, они его почти несли. Двое юнцов из его же отдела. Ненавижу. Я потом одному из них устроил, когда тот попался мне на вылете. Это был рядовой вылет, ничего особенного. И мы с Крысом этому придурку показали. Скажу только, что покидал корабль этот субчик практически на четырех. Да и половину полета обратно на базу блевал в санотсеке. А блевать в невесомости, это, я вам скажу, занятие еще то. Ни разу не пробовали? Ну и не советую. Понятное дело, что шутковали мы с Крысом уже после выполнения боевой задачи. Я же говорил, что тоже не путаю службу и личное? Он потом жаловаться пытался. Но Крыс на голубом глазу подтвердил, что были неполадки в системе, которые удалось исправить к концу полета. Так что предъявить мне было нечего. Не знаю, понял ли что-то Эрик. Скорее всего, нет. Он оставался так же вежлив и корректен в те минуты, когда мы сталкивались на службе, но практически перестал попадаться мне вне ее. Как он это делал, я не знаю. База не такая уж и большая. Но у него получалось. А может, это была случайность. Через некоторое время я и сам перестал его выглядывать. В конце концов, выяснять отношения глупо. Да и что я мог сделать, о чем спросить? Какого хера ты меня не хочешь? Вот уж идиотизм. Но я заметил, что настроение мое в его присутствии стало стремительно портиться. И мне приходилось прилагать усилия, чтобы оставаться доброжелательным со всеми. С ним в том числе, разумеется. Крыс мне как-то заикнулся, что я сильно изменился, и ему со мной стало сложно. Спросил почему. Я ему рассказал. Глупо брать в психотерапевты собственный корабль, но Крис — это не просто биомашина. Это гораздо больше. Недаром говорят, что каждый корабль мутирует под пилота. Ну, умники в серебристых комбезах называют это «тонкой настройкой». А по мне, так один черт. Но то, что если пилот по каким-то причинам не может больше летать, корабль приходится сажать в отстойник на год, а то и больше, пока забудет — это факт. С Крысом, я думаю, и парой лет не обошлось бы. К счастью, обычно пилоты гибнут вместе с кораблями. В общем, Крыс для меня был не просто машина. Здесь, на этой базе, он был для меня самым близким существом. Гораздо дороже, чем любовники или любовницы. Я вообще на этой базе был не пришей кобыле хвост. Особенно, учитывая мои русские корни. Да что там говорить, здесь даже далеко не каждый мог правильно произнести мое полное имя. Вернее, имя Никита быстро сократили до короткого «Кит», а вот фамилию Щелоков только пара-тройка человек и выговаривала. Маэрсон, кстати, в их число входил. Для остальных же буква Щ, что в произношении, что, еще хуже, в написании просто вводила в ступор. Мне сначала было забавно наблюдать, какие рожи они корчат, чтобы понять, как эти четыре буквы shch можно произнести как один звук, а потом надоело. Почему я свалил с Семерки и как оказался здесь, на Двести Тринадцатой, я рассказывать не буду. Незачем. Но характеристику мне это не украсило. Поэтому я уже третий год болтаюсь только в звеньевых, являясь при этом лучшим, без дураков говорю — лучшим, пилотом. Одно то, что я мог работать практически с любым шифровальщиком, уже о многом говорило. А я мог. Короче, я все выложил Крысу. Тот некоторое время переваривал, потом сказал, что надо что-то делать. Потому, что он видит у меня зачатки мании. Я сначала его оборжал, а потом задумался. Чертов Маэрсон действительно не выходил у меня из головы. Даже до его странного отказа. Я и не подкатывал-то к нему раньше потому, что… хер знает, почему. Я говорил, что доступных дырок на базе и без Маэрсона хватает но, как справедливо заметил Крыс — дело было в чем-то другом. А потом, когда все-таки решился, получилась вот такая задница. Крыс, как существо глубоко рациональное, предложил зажать Эрика в углу и, кхм… прояснить отношения действием. Но я помнил, как легко и непринужденно Маэрсон вырулил из моего захвата, и сомневался, что простой план Крыса так уж осуществим на практике. Эрик был блядью, это точно, но вот кисейной барышней назвать его было нельзя. Не то, чтобы я сомневался в своей силе, скрутить я бы его все равно скрутил, в этом я был уверен, но только после вот таких упражнений секса не захочется ни мне ни ему. А мне, черт возьми, хотелось не просто трахнуть Маэрсона. Мне хотелось доказать ему, что он здорово ошибся. Так что этот план не канал. Споить его тоже было не реально. Во-первых, он когда хотел — пил как лошадь, но и в самом пьяном виде ситуацию контролировал. А во-вторых, не пили мы больше в одной компании. Так вышло. В общем, как я и думал, советчиком Крыс оказался не слишком хорошим. Ну хоть душу отвел, и то ладно. Потом базу перевели в сектор альфа, и на некоторое время мне стало не до Эрика. Я даже думал, что избавился от своего наваждения. Ежедневные вылеты, разные шифровальщики. Да я в слиянии проводил по шестнадцать часов ежедневно! Какие уж там эротические грезы. Но однажды был вылет особой важности. Нужно было провести разведку, причем так, чтобы ни одна муха не узнала. А если узнала, то быстро стала мертвой мухой. Ну ясень пень — отправили лучшего пилота и лучшего шифровальщика. То есть меня и Маэрсона. Не знаю, как отреагировал Эрик, а я почему-то даже не обрадовался. Нам давно нужно было поговорить, это верно. А узкая каюта корабля в общем-то располагает. Да и помнил я какой кайф работать с этим сукиным сыном. Но почему-то не обрадовался. Когда я увидел, как Эрик садится в кресло, предназначенное для шифровальщика, во мне что-то болезненно сжалось. Мучительно и сладко одновременно. Правда Крыс мне уж слишком долго рефлексировать не позволил, особой тактичностью он никогда не отличался. Слияние на этот раз было резким и ехидным. Меня словно выдернули из грез. Которых и не было, кстати. Эрик подключился почти сразу. И с ним Крыс поступил гораздо мягче. Ему, похоже, тоже нравилось работать с Маэрсоном. Не меньше, чем мне. А может, так как канал шел через меня, Крыс и не мог ничего особого сделать. Я бы не позволил. «Я свою сестренку Лиду никому не дам в обиду», — сообщил мне вдруг Крыс по отдельному каналу, а я на мгновение решил, что он спятил. Это было бы очень некстати, особенно учитывая то, что мы успели отстыковаться. «Если очень захочу, сам ее поколочу», — продолжил Крыс, и до меня дошло, что это своеобразный ответ на мои последние мысли по поводу Маэрсона. Меня захлестнула теплая волна. Маленькое русское стихотворение. Откуда вообще Крыс его знал? Я сам забыл его сто лет назад. Эрик, занимающийся стандартным тестированием связи через общий канал, наших обменов любезностями заметить не мог. Но, наверное, что-то все же отразилось на моем лице, поскольку он чуть повернул голову и кинул на меня задумчивый взгляд. А может, почувствовал. Кто его, этого Маэрсона, знает. Потом стало не до посторонних мыслей. То есть в буквальном смысле. Фонить было нельзя. Эрик, конечно, прикрывал, как мог. И никто из наших его бы услышать не мог. Но в Империи ребята тоже не пальцем деланы. На любую хитро прорезанную дырку найдется своя загогулина. И я, и Маэрсон это прекрасно знали. На счет Крыса не уверен. У него самомнения было на троих. Но он и не фонил. И к нам не лез. Крыс тихой мышкой крался по краю сектора, отыскивая возможную дыру. Дыры не было. Через пару часов это стало напрягать. Останавливать мыслепоток занятие не из приятных. И после определенного времени с каждой минутой все сложнее. А работать при этом с кораблем механически, опираясь только на показатели с приборов, это вообще — как в скафандре сексом заниматься. В тяжелом. В принципе — можно, если припрет. Но чувствуешь себя идиотом. А дырки все не было. Что-то там в Империи затевалось нешуточное, раз так перекрыли доступ. Это сколько ж народу надо было согнать и поднять в космос, чтобы так плотно перекрыть такое пространство? Я, конечно, не шифровальщик, но даже я ощущал злые тугие струи чужого внимания. Причем не линейные, как это часто бывало, а паутину. И в центре каждой сидел паук. Злой. Что я там говорил о мертвых мухах? Эта мысль все же пробилась. Ну не могу я сидеть болваном столько времени. Ни разу не приходилось. И тут же вся сеть зашевелилась. «Пауки» быстро сползались с соседних паутин проверить, что за гость к ним вписался, и я успел уже мысленно откусить себе ухо, как вдруг все резко успокоилось. Эрик, этот потрясающий сукин сын, смог отразить ключ доступа. Вписаться между какой-то цепочкой «свой- свой» и поймав один сигнал, отразить его дальше, не расшифровывая. Вообще-то теоретически это невозможно. Но таких, как Эрик в теории и не бывает. Только на практике. Мы стали прозрачны и нас не засекли. Умница Крыс, воспользовавшись ситуацией, скользнул на другую сторону. За завесу. «Скользнул» — это я так, для красного словца. На самом деле еще почти полчаса пришлось изображать бревно. Прежде чем мы вышли из зоны зондирования. Я смотрел на Эрика, на его лицо покрытое потом. Мы оба, нарушая инструкции, были без скафандров. Хорошему шифровальщику скафандр все же мешает, тут пословица про танцора и его яйца не работает. Ну, а настоящий пилот уходит вместе со своим кораблем. А я был настоящим. Ну, ладно. Если честно, легкий скафандр ни от чего не спасает. Так что он только для новичков — тревожность снимать. А в тяжелых вдвоем в кабине поместится практически невозможно. В общем, мы прошли. Крыс завис где-то в одном из «карманов», которые хорошо впускают сигналы, но очень плохо выпускают. Мы же шпионить прилетели, а не связь держать. Эрик откинулся в кресле и занялся расшифровкой. Мне особо делать было нечего. Пока нас не обнаружили я мог хоть книжку читать. А я сидел и тупо пялился на Маэрсона. Даже сейчас, в полутемной кабине, освещенной только огоньками приборов, с голубыми и зелеными отсветами на лице, он был красив. Нечеловечески красив. Ну почему он меня не хочет? Я тут же поймал эту мысль и нещадно от нее избавился. Еще не хватало мешать Эрику. Да и вообще, чего позориться? Он, конечно, сейчас не в связке, да и занят, но… мне пришлось снова старательно очистить сознание и вернуться к Крысу. В слиянии я чувствовал себя гораздо увереннее. Я бездумно разглядывал космос, пользуясь возможностями корабля, чтобы, если что, заметить опасность сразу. Вероятность была небольшая — в «кармане» корабль такого класса можно обнаружить лишь визуально. Но законы Мэрфи говорят о чем? Правильно. Если какая-нибудь гадость теоретически может случиться — она случится. А у меня на борту был Эрик, мне нельзя было рисковать. Мэрфи, подлец такой, снова оказался прав. Ему бы там, в гробу, пять раз перевернуться! Я увидел корабль. Вообще-то зрелище было даже красивое. «Стрекоза» плыла к нам, расставив хрупкие крылья, тонкая, изящная. И смертоносная. Крыс проигрывал любой «Стрекозе» в дальнем бою и выигрывал в ближнем. Он хоть и небольшой, но вполне смертоносный. Но для ближнего боя еще надо было подобраться. Что в любой ситуации не просто, а уж сейчас, когда в космосе не продохнуть от народа, тем более. Положение складывалось — хуже не придумаешь. Был бы я один, оставалось бы лишь героически умереть, но я не был один. И подобный исход просто не мог себе позволить. Не мог и все. «Стрекоза» подплывала все ближе, но отчего-то не спешила атаковать. Это нам было только на руку, поэтому Крыс тоже сидел как мышь под метлой и вообще всячески притворялся ветошью. Кстати это мысль. Я приказал Крысу отключить сканирование пространства. И вообще сократить жизнедеятельность до минимума. Пускать энергию только на кислородные фильтры, все остальное временно обрезать. Крыс, собравшийся вместе со мной принять неравный бой и уже вскрывавший резервы, на мгновение даже завис. Но законного вопроса «На хера?» не последовало. Крыс под настроение мог чудить и сволочиться, но в боевой ситуации совсем другое дело. Мы замерли, болтаясь пустой консервной банкой. Хреновое ощущение. Я первый раз проделывал такое и сейчас ощущал себя слепоглухонемым. Представляю, каково было Крысу. Но он верил мне. И верил в меня. Пусть вам покажется это смешным, но мне это было важно. Поэтому я оставался в слиянии. Эрик, не будучи в связке, все равно снова что-то почувствовал. Поймал мой взгляд. Я молча ткнул в экран обзора. Сейчас он был ничем не лучше простого иллюминатора, но «Стеркозу» уже было видно и так. Просто глазами. Она подошла совсем близко. Умница Маэрсон догадался. Поднял большой палец. Нет, ему явно нужно было идти в пилоты. Он кивнул и тихо, словно нас могли услышать, шепнул: — Я прикрою. Это было очень кстати, я ну просто не мог изображать бессмысленного болвана, не та ситуация. А если на «Стрекозе» заметят мыслепоток, все насмарку. Подчиняясь мгновенному порыву я потянулся и сжал пальцы Маэрсона. Тактильный контакт облегчал ему задачу. Но я сделал то, что сделал, совсем не поэтому. «Ну же!», — взмолился я мысленно, взывая ко всем богам удачи, какие только есть, — «Мы просто космический металлолом, груда старого железа. Ну же!» Оставался шанс, что если даже наша уловка сработает, на «Стрекозе» могут дать пару залпов, расчищая пространство, а Крыс защитное поле отключил в первую очередь. Но, обычно, насколько я знаю, пилоты редко работают мусорщиками, «карман» лежал вдали от оживленных трасс — короче, у нас были неплохие шансы. Уж не знаю, чья удача улыбнулась нам, моя или Эрика, или они сработали вместе, но «Стрекоза» проплыла мимо. Мы прекрасно ее разглядели. Редкий шанс, между прочим. Только фото на память и не хватало. И вдруг Эрик сцепил зубы и потянулся вперед, неотрывно глядя на экран. Что-то явно происходило, а я даже не знал что. И ничем не мог помочь. Оставалось только бессильно смотреть, как лицо этого сукиного сына все больше бледнеет, на шее вздуваются жилы. Я дотянулся и промокнул пот с его лба. Он, похоже, даже не заметил. Пот был холодный, просто ледяной. Я потратил несколько мгновений, чтобы решить, как действовать. И уже решил, но тут и меня накрыло. Я первый раз испытывал подобное. В мозг словно засадили сверло, огромное, почти во всю черепушку, и стали перемалывать мозги, как в миксере. Потом резко все прошло, но у меня осталось впечатление, что все содержимое моей башки вытащили, небрежно просмотрели и запихнули обратно, даже не потрудившись создать хотя бы иллюзию порядка. Когда я проморгался и хоть что-то начал соображать, оказалось, что цветная круговерть у меня перед глазами, это не последствие нападения, а, собственно, визуальный обзор ближнего космоса. Оказалось, что я успел задать Крысу какую-то несусветную траекторию полета, которой мы и придерживались. А зеленые и красные вспышки это… мать твою! Нас ощутимо тряхнуло, доказывая, что я не брежу, и за те несколько секунд, пока мне устраивали внутречерепной коктейль, на нас организовали настоящую охоту. «Стрекоз» обнаружилось уже две штуки, да еще три малых «Мотыля». Неповоротливые, но непрошибаемые и Крыса уложат с двух попаданий. Если смогут попасть, конечно. Я вернулся в слияние, еще успев мельком порадоваться, что получилось вовремя прервать контакт, и мозги Крыса, в отличие от моих собственных, не пострадали. А дальше стало не до посторонних мыслей. Траектория, заданная мной Крысу перед отключкой, оказалось чудо как действенна. Она называлась «В жопу пьяный суслик охотится на свой хвост» и изначально предполагалась вовсе не для боя, а для того, чтобы проучить того юного мудака, с которым когда-то ушел от меня Маэрсон. Предугадать ее наши противники не могли. Я и сам бы, наверное, не смог. В нормальном состоянии. А у имперцев обычные машины, не био. Там даже человеческий фактор отсутствует — сплошная математика. Конечно, случайные попадания никто не исключал и вертеться между «Мотылями» и «Стрекозами» бесконечно не будешь, к тому же Эрик сейчас не в слиянии, а, следовательно, должен ощущать все прелести нашего полета. Крыс тут же сообщил мне, что Эрику все равно, он в отключке. Утешил, блядь. Пора было драпать. Эта идея пришла нам с Крысом одновременно. И очень вовремя. Я заметил, что тусовка стала еще плотнее, такое ощущение, что к нам стянулось половина оцепления. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что раз уже и так все здесь, ситуация сильно не ухудшится. Плохо, потому что я заметил большого «Мотыля». А у него гравитационный захват, насколько я знаю. Крыса поймать — раз плюнуть. За что люблю биомашины — всегда можно перераспределить энергию. Только что почти все уходило на защитное поле, а теперь все идет на двигатели. А самое важное, что иногда можно пустить в ход не только энергию машины, но и человека. Это, конечно, пилоту здоровья не добавит, но в экстернных случаях можно. Сейчас как раз был такой. Мы на двойном форсаже шли к своим. Секунды стали вязкими и двигались неохотно. Рядом зашевелися Эрик. Множественные перегрузки никого не красят, лицо становится размазанным и плоским, сминается, как теплый пластилин под давлением, но эта сука и сейчас был красив. Ну как ему это удается? Нет, как МНЕ удается думать о таких вещах, одновременно играя в кошки-мышки с семью, нет, уже девятью вражескими кораблями, да еще на форсаже? К тому же после того, как мне хорошенько перетряхнули мозги, все мысли об Эрике и сексе с ним должны были торжественно вылететь из моей буйной головушки. А вот хрен вам. Сидят. Как занозы. Когда ты делишься силами с кораблем, как бы это объяснить… это особые ощущения. Я по молодости дурной был. Как-то решил, что влюбился страшно, а девочка меня проигнорировала. Мне шестнадцать было. Почти. В общем, тогда я решил, что жизнь моя кончена, залез в ванну, вскрыл вены. И сидел, наблюдал, как из руки вместе с кровью вытекает жизнь, будущее - все. И жалко чуть-чуть, и отстраненность какая-то. Словно уже и не с тобой. Вот и здесь так же. Примерно. Поэтому и не любят пилоты такие фишки. Даже не потому, что неделю потом как обморочный пингвин себя чувствуешь. Просто, можно ведь и не заметить, как черту перешел. А корабль, он же не понимает. Эрик сел удобнее, закрыл глаза, сосредоточился. Крыс сообщил, что отправлен сигнал на базу. Мне стало любопытно, он отправлял данные разведки или просьбу о помощи, но интерес был каким-то вялым. Я переходил грань. Формально, раз Эрик что-то там уже успел отправить, можно было считать миссию выполненной и не выжимать из себя последние капли, а наконец принять бой. В конце концов, такая смерть почетней и веселее. И Крыс, в целом, был со мной согласен. Но проблема в том, что я был не один. А сука, сидящая рядом, должна выжить. Я так решил. А я своих решений не меняю. Маэрсон снова отрубился и я почти последовал за ним, но Крыс сбросил энергию с двигателей. Я на остаточном адреналине приказал ему продолжать, но тут же заметил своих. Сразу четыре звена. Однако ж. Нас с Эриком ценят. Меня еще хватило дотянуть до базы. В бою мы, понятное дело, не участвовали. Парни оттянули всех на себя. Крыс, не спрашивая, вызывал медбригаду. Для Эрика. Это он молодец. И для меня. Сука. Хотя, если честно, сам бы я, наверное, не вышел. Отстегнуть ремни отстегнул, а вот встать уже не смог. Улыбнулся, глядя во встревоженное лицо медика, и с облегчением отключился. Как оказалось, в отключке я был больше суток. А когда продрал глаза и повернул голову, первое, что я увидел, был взгляд синих глаз Маэрсона. Он тут же лежал, в этой палате. Правда без капельницы. А сейчас вообще не лежал, а сидел. Я улыбнулся ему, он мне. Я даже решил, что успел стукнуться головой и сейчас ловлю глюки, но Маэрсон снова выглядел как всегда, а потом и вовсе отвернулся, чтобы вызвать персонал. Следующие полчаса заставили меня озвереть. Чертовы медики вконец меня достали, мне так хотелось избавиться ото всех поскорей, чтобы остаться наедине с Маэрсоном и сказать ему… в общем, что ему сказать я так и не придумал, да и не пригодилось в общем-то. Потому что когда меня, наконец, оставили в покое, оказалось, что Маэрсон из палаты слинял, а когда я его пошел искать, ну да, оказалось, что он закрылся в одной из соседних палат для того, чтобы потрахаться. Его там навещали двое из его отдела. Качественно так навещали. Не знаю, почему я остался смотреть. Они меня не видели, а может быть, даже скорее всего, им просто было пофигу. Я смотрел минут пятнадцать, не меньше, потом понял, еще минута и я кого-нибудь убью и ушел. Ну, если сказать честно, если бы был уверен, что сил хватит убить, может и не ушел бы. Но с трясущимися руками и ногами изображать Отелло, это смешно и не по Щелоковски. Может, меня и держат за клоуна, но я не клоун. Так что я вернулся в палату, лег и уставился в потолок. Когда он пришел, я ничего ему не сказал, а что тут скажешь. Все было ясно по его виду. Он просто лучился пережитым удовольствием. И, между прочим, хорошо выглядел. Я про здоровье говорю. Даже не понятно было, чего его до сих пор в лазарете держат. Он лег на свою кровать и тоже стал разглядывать потолок. Он-то там чего забыл? — Ник, — сказал он вдруг, не поворачивая головы, — спасибо. За что спасибо я даже не понял сначала, у меня все мозги кипели от того, что я только что видел, потом, оказалась, он наш полет имел в виду. Сдалось мне его спасибо. Вечером его отпустили обратно к своим. А я валялся в больнице еще двое суток. Я был даже рад, что он свалил, поскольку в тот день к Эрику еще приходили. Снова из его отдела, только другие. Четверо. И видеть, как он с ними общается, как смотрит, как прикасается, как они вместе смеются, было просто невыносимо. Ну кто они ему все? Ну ведь никто же! Хотя, что это я? Мы ведь знаем, кто у нас тут никто, правда? Почему-то эта мысль засела и не желала уходить. Никак. Наоборот, меня просто плющило от злости. Вообще-то еще тогда мне надо было понять, что здесь что-то не то. Я конечно, натура увлекающаяся, но то, что Маэрсон блядь, я и без того знал. Ничего не поменялось. Но меня плющило все сильнее. От всего этого была только одна польза, злость заставила меня быстрее подняться на ноги и через два дня я тоже вернулся в строй. Не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы Крыс был на месте, но в последний наш вылет его тоже конкретно потрепало и он был в больничке для кораблей. Залатывал шкурку. А к кораблям с апельсинами в зубах не приходят. Нужно было ждать. И знаете, что я вам скажу: неприкаянней отвергнутых любовников только пилоты без корабля. А я, как в известной рекламе, был, что называется, «два в одном». Наверное, поэтому все и случилось так, как оно случилось. Сначала мне приснился сон. Очень яркий и правдоподобный. Эрик стонал подо мной, лихорадочно шепча о том, как ему нравится, требуя еще, сильнее, глубже, позволяя все, что мне только приходило в голову. Утром я обнаружил, что кончил во сне и, похоже, не один раз. Таких приколов со мной с учебки не случалось. Причем, сон, в отличие от всех других, засел в голове, совершено не желая забываться. Наоборот, каждый раз, как я вспоминал, у меня мурашки бежали по коже и кости словно размягчались, а в паху, наоборот, твердело. В общем, намаялся я в этот день, раза три пришлось стоять под душем, как пацан, ей-богу. Причем, сон казался таким явным, что иногда мне чудилось, что это и не сон был вовсе, а воспоминание. Правда, таких декораций на базе не было. Или я не встречал. Да, еще была одна странность. И утром, и каждый раз, когда я об этом вспоминал днем, в голове начинало звенеть. Почти не заметно и не раздражающе, но явно. Короче, совсем у меня крыша поехала с этим Эриком. И тут пришло письмо. Вернее, письмо пришло еще вчера. Но тогда я решил, что кто-то так тупо шутит, и забил. А тут захотелось хоть на ком-то отыграться за дурацкое настроение и вообще за дебильные шутки и я снова нашел его среди спама. Некто предлагал встретится и решить мою самую насущную проблему. Не знаю, почему я был так уверен, но я бы отдал ухо на отсечение, что речь шла именно об Эрике. Какая-то сволочь узнала про мои проблемы и решила поглумиться. Самое смешное, что я не так уж и ошибся. Речь шла действительно о Маэрсоне. Но это было единственное, в чем я тогда не ошибся. В доках вместо таинственного доброжелателя меня встретило двое ребят с парализаторами. Причем, они сначала меня тихо мирно угостили лучом и только потом показались на свет божий из-за погрузчика. Подло. Но что еще было ожидать от имперцев. Хотя, то, что они мне предложили, было еще подлее. Я не буду вдаваться в подробности нашего разговора, ни что они мне говорили, ни в каких терминах я их посылал, скажу только, что речь шла о Маэрсоне. Мне предлагалось в следующий наш вылет изобразить неполадки и приземлиться на нейтральной Эре. Там они забирают его на пару суток поговорить, а потом он целиком и полностью в моем распоряжении. Навсегда. Как и имперское гражданство. И, к слову, у них, в Империи, узаконено рабство. Я их, конечно, послал. Ни чуть не сомневаясь, что здесь мой хладный труп и останется. Я бы по-любому такие слова, которыми я высказал свое отношение к данной идее, вбил бы в глотку их произносившему. А они ничего, переглянулись, пожали плечами. Один подошел, достал шприц, сделал укол, а потом они свалили. Я думал яд, оказалось — антидот. Короче, минут через двадцать я был в состоянии ползти к себе. Про шпионов я никому ничего не сказал. Иначе пришлось бы объяснять предмет предлагаемой сделки, да и вообще, по моим ощущениям к этому времени на базе никаких имперцев не осталось, ну не идиоты же они, в конце концов. Может и зря. Но я просто не мог. Не мог и все тут. Вообще, если говорить совсем уж начистоту, я собирался, но при этой мысли на меня такая тошнота накатила, что во всем этом грязном белье копаться будут, короче, не пошел я. А ночью снова был сон, теперь уже как будто мы с Эриком на Эре. А может, уже на одной из планет Империи. И Эрик принадлежит мне. Полностью. И снова много секса и снова утром пришлось менять белье. Короче, у меня явно ехала крыша. Я просто не знал, что делать. Крыса подлатали и я выложил ему все как на духу. Не про сделку, конечно, это никому знать не стоило, про сны. Крыс со свойственным ему цинизмом предложил не мучиться, а получать удовольствие. Раз в реале Эрик для меня не доступен, можно хотя бы глюками понаслаждаться. В чем-то он меня успокоил. Но как в насмешку через пару дней сны прекратились. А воспоминания остались. И это было еще хуже. А когда я как-то столкнулся с Эриком и увидел его яркие искусанные губы — на мгновение я точно вспомнил, как он кусал их, извиваясь подо мной и требуя, чтобы я перестал с ним нежничать, ведь он не девка — меня просто кипятком окатило. Я развернулся и пошел обратно, а Эрик что-то почувствовал и даже окликнул по имени, и это меня почти добило. А потом снова начались горячие деньки, на этот раз наступление, и я временно отвлекся от своих дурацких сексуальных проблем. Когда по шестнадцать часов в слиянии, чтобы поспать часов шесть и снова к кораблю, особых снов не снится. А я специально брал двойные смены. Док — медик с которым мы приятельствовали, подписывал листы по первой просьбе, хоть и ворчал, что я смерти ищу. А я и искал. Так что не сильно-то он и ошибался. Но мы с Крысом были словно заговоренные. Ничто нас не брало. Даже не попал никто ни разу. Ребята шифровальщики говорили, что, судя по перехваченным сигналам, о нас с Крысом у врагов ходили легенды. В любом случае, теперь лететь с нами любому шифровальщику считалось за удачу — точно обратно вернется. Знали бы они… А потом был этот вылет. Я тогда слегка задержался. Док меня выловил в коридоре, чтобы официально предупредить, что следующий полетный лист он не подпишет и другим запретит. Что с моей потерей веса за последние две недели меня не только в бой нельзя пускать, а вообще пора списать в запас. Что дружба — дружбой, а запись в личном деле о халатности ему без надобности. Ну, мы немного поспорили, так что когда я поднялся к Крысу, шифровальщик был уже там. Я кивнул ему и только потом до меня дошло, что на этот раз я лечу с Эриком. Честно говоря, я давно сидел на сильных стимуляторах, а они несколько изменяют сознание, поэтому вместо того, чтобы с радостным воплем тут же зажать его между креслом и стенкой каюты, я просто еще раз кивнул и занял свое место. Эрик Маэрсон во плоти ли, в моих ли глюках — воспоминаниях был одинаково нереален и ускользал словно вода сквозь пальцы. И у меня больше не было сил его ловить. В тот момент я отчетливо понял, что это мой последний вылет. Что я не буду спорить с Доком, что позволю ему упечь меня в санаторий. А потом и вовсе добьюсь, чтобы нас с Крысом перевели куда-нибудь подальше. Все равно куда. Сейчас я был согласен даже на Сороковую, к узкоглазым. А что? Тоже люди. Крыс настороженно молчал, ему мое настроение не нравилось, но вести задушевные беседы в слиянии, да еще во время вылета, он не стал. Понятное дело. Дальше все было как всегда, лишь с той вариацией, что мое звено шло в резерве. Почему со мной летел Маэрсон, а не кто-то из его ребят, я вообще не понял. А спрашивать не стал. Схватка была жаркой. Но при этом какой-то… неправильной. А может, виной всему снова были стимуляторы, но я чувствовал себя персонажем дурного боевика. Вроде бы все по настоящему, но что-то внутри орало «не верю». Не помогло даже то, что на нас устроили настоящую охоту. Кругом гибли люди, взрывались корабли, Крыс пару раз отметил попадание и выдал отчет об ущербе, а я все равно ощущал себя так, словно сижу в кабине симулятора в учебке и ругаю тупого програмера, задавшего такой примитивный бой. Ощущение отрыва от реальности только усилилось, когда на обратном пути Крыс сообщил о критической неполадке в системе подачи кислорода и предложил приземлиться на нейтральной территории. По его подсчетам до базы мы добраться не успевали. В кабине действительно становилось душно. Сознание плыло. Место предполагаемой посадки — Эра — мне очень не понравилось, но при попытке напрячь мозги и вспомнить почему, перед глазами неприятно завертелись цветные всполохи и только железная выдержка позволила мне удержать завтрак внутри. Пока я разбирался с собственным организмом, Крыс успел запросить и получить разрешение на посадку. Эрик сообщил, что послал отчет и просьбу забрать нас с Эры. Я только вяло кивнул. Кислорода становилось все меньше. До космодрома мы дотянули еле-еле, и спертый воздух посадочного шлюза показался сладким и окончательно затуманил мозги. И вместо того, чтобы забаррикадироваться внутри, открыв только воздушные фильтры, мы покинули корабль. Хотя, я думаю, даже если бы мы все сделали в лучшем виде, все равно они нашли бы способ выкурить нас из Крыса. Уж слишком им был нужен Эрик. В общем, я быстро вспомнил, почему на Эру нам было категорически нельзя, хотя тот разговор у погрузчика сейчас казался таким далеким, словно был несколько сотен лет назад. Но лица были те же. И замашки похожие. Хотя сейчас они не пользовались парализатором. Эрика подхватили под локти так основательно, что вырваться он не мог. Мне приставили пушку к боку. Но это они мне польстили. После кислородной встряски, прошедших двух недель и наступающем откате от применения транквилизатора, я был безобидней котенка. Ну ладно, тигром я оставался, но плешивым и больным. А у ребят явно спецподготовка. Мы быстро оказались в другом корабле, мертвом, понятное дело, в обыкновенной машине. Но мощной машине, надо признать. Из шлюза было не видно, но по ходу, «Мотыль». Меня заперли в каюте, позволяя сколь угодно бросаться на стены, а Эрика увели. Я говорил, что у меня железная воля? А про мозги? Так вот, и то, и другое — есть. И в этот момент было самое время всем этим воспользоваться. Чем я и занялся. Вряд ли имперские ребята могли знать, что все это лишь чудовищное стечение обстоятельств. А значит, у нас оставался шанс. Пока они считают, что я на их стороне. Правда, Эрику от этого не легче, но нужно играть теми картами, что раздали. Поэтому, когда мне принесли поесть, я не стал впечатывать поднос с едой в морду солдату, а даже поблагодарил. Есть не хотелось, но силы были нужны и я себя заставил. Мне успели принести еще и ужин, когда пришел один из тех, с кем мы беседовали на базе и сообщил, что все в силе, с условием, что я склоню Эрика к сотрудничеству, что-то у них с ним не ладилось. Я ответил, что дело это не быстрое и в любом случае, для этого мне нужен сам Эрик. За сим мы и расстались. Эрика привели почти сразу, но в каком он был виде! Его не били, нет, по крайней мере следов на коже не было, но он был равномерно зеленого цвета, белки все заплыли красным, и на ногах он держался с трудом. Он молча повалился на вторую кровать, не потрудившись даже разуться. Тот чистоплюй Маэрсон, которого я знал, никогда в жизни бы так не сделал. Я снял с него сапоги и устроил удобнее. Он молча скосил на меня глаза и снова уставился в потолок. Я сидел рядом, не зная, что сказать или что сделать, потом спросил, хочет ли он пить. Идея оказалась хорошей. Эрик выхлебал почти два стакана. Пил он жадно, так что вода стекала по горлу и попадала на воротник. Он словно не замечал. Потом снова занялся изучением потолка. Я продолжал сидеть болваном рядом с ним, мысленно перебирая все возможные слова и не находя нужных. В какой-то момент он скосил на меня глаза и как-то нехорошо усмехнулся. В сочетании с его красными глазами гримаса выглядела убийственно. — Ну что, Кит, наступил твой звездный час, да? Я его не понял сразу, даже когда он дернул непослушными пальцами застежки кителя. Я тупо пялился на него и на этот неожиданный стриптиз, в котором сейчас не было ни чувственности, ни изящества. — Иди сюда, не сиди истуканом, — позвал Эрик, добравшись уже до моего кителя. И на мой совершенно идиотский вопрос «Зачем?» он предложил мне заткнуться, раз уж я так долго спал и видел, как бы его трахнуть. Это «спал и видел», хотя он явно имел в виду совсем другое, вызвало цепочку ярких воспоминаний, и у меня мгновенно слетела крыша. А дальше все было так, как в моих грезах. С тем волшебным отличием, что сейчас-то все наяву. И гладкое тело с упругими мышцами подо мной, и лихорадочный шепот, и тесная обжигающая глубина его тела, и поцелуи, больше похожие на укусы. Он не был нежным и не позволял нежничать мне, но меня это устраивало. Да, бог мой, меня сейчас устроило бы все. Даже будь я снизу, хотя я совсем не любитель такого расклада. Но с этим чертовым ублюдком я готов был на все. На все что угодно. — Дай мне, — выстанывал он, двигаясь подо мной в бешеном темпе, — сильнее… кончи для меня… в меня… давай же. Я не знаю, сколько продолжалось это сумасшествие. Я кончил раз пять наверное, Эрик и того больше. Он оставил меня валяться выжатой тряпочкой, а ему наш секс марафон, похоже, только на пользу пошел. Его кожа снова была вполне нормального оттенка, из глаз ушла нездоровая краснота, а сам взгляд стал острым. Когда он поднялся, чтобы пойти в душ, я заметил, что двигается он вновь вполне свободно и уверенно. Я, похоже, отрубился, поскольку, когда снова открыл глаза, обнаружил разглядывающего меня Маэрсона, сейчас он уже был полностью одетый и выглядел так, словно только что пришел на дежурство. Только взгляд у него был… нехороший такой взгляд. — Что они тебе пообещали? — спросил он резко. И я, не успев подумать, ответил: — Тебя. — Понятно, так я и думал. Первый удар Маэрсона я пропустил, просто от неожиданности. Да и вообще, как оказалось, я сейчас был не в форме, причем, то, что я и в буквальном смысле был не в форме, тоже не добавляло сил. Когда голый человек дерется с полностью одетым, моральный перевес всегда на стороне последнего. Правда, совсем уж мальчика для битья я изображать не стал. Недостаток сил компенсировала злость. Этот сукин сын заведомо спланировал всю мизансцену. И я не собирался ему это спускать. В какой-то момент я даже сумел подловить его в захват и временно обездвижить, но вопрос «Какого черта?» задать так и не успел. Столкнулся с ним взглядом и утонул. Практически в буквальном смысле. Словно в двух чертовых омутах. Короче, очнулся я на полу. Эрик сидел рядом и с видом заботливой мамочки прижимал к моему носу смоченный холодной водой платок. У меня шла кровь и я, оказывается, порядком успел угваздаться. А еще я, похоже, крепко долбанулся головой, потому что башка трещала как нанятая и мутило меня сильно. Правда шишки никакой не было. Но то, что я явно приложился, когда падал, это точно, потому что не нашел ничего более умного чем спросить: — Ты почему мне тогда отказал? Он удивился, я заметил. Ну, на его месте я и сам бы удивился столь озабоченному барану. Он помолчал, но потом все же ответил: — Нравился ты мне. Сильно. С тобой нельзя было так. Я мог не удержаться. — Не удержаться? — Ну, выпить тебя, дурачок. Ты же открытый весь. Ходил, солнышком светился. Чистая энергия. А в сексе себя контролировать трудно. Особенно, если партнер так сильно нравится. Я ничего не понял, но видимо твердо решил получить медаль чемпиона среди идиотов, поэтому продолжил задавать вопросы: — А сейчас? Почему? Он понял. — А сейчас ты мне резко разонравился. Да и выбора особого не было. Одевайся. Корабль атакуют. За нами скоро придут. Либо одни, либо другие. Я с трудом попытался принять вертикальное положение. Башка продолжала протестовать, но Эрик положил прохладную ладонь мне ко лбу и мне почему-то резко полегчало. Он только поморщился и повторил: — Одевайся. — Дверь… забаррикадировать надо. Он снова понял. Если нас будут вытаскивать наши — Эрик почувствует. А если имперцы, то чем позже у них это получится, тем лучше. Я с горем пополам оделся, потом подержал голову под холодной водой, стало легче. Весь следующий час мы просто сидели и ждали. Эрик, расслабленно прислонился к стенке, закрыл глаза и время от времени сообщал мне, что происходит. Оказалось, Крыс передал сигнал спасательной группе. Той, что прилетела нас эвакуировать. Преимущество живых кораблей еще в том, что они при отсутствии пилота сами способны принимать решения. И часто даже верные. Умничка Крыс. Понятно, что обычный сигнал идет долго, но в отличие от того, что посылают шифровальщики, доходит даже с планеты, а не только из чистого космоса. Так что на базе узнали почти вовремя. А потом Эрик после нашего феерического секса уточнил координаты. Идея с дверью оказалась в тему. Поскольку в какой-то момент нас явно пытались достать и явно не свои. Потом мне снова подурнело, я смутно помню, как Эрик цепко держал меня. Руками… и почему-то не только руками. Словно бы сознание хотело отключиться, а он не давал. Сложно объяснить. Он говорил что-то, голос звучал мягко, успокаивающе. А когда все кончилось и мы выходили из каюты, я заметил, новый синяк на скуле Маэрсона. И глубокую царапину на шее. После нашей драки ее не было. Дальше рассказывать не интересно. По приезду на базу нас, включая Крыса, допросили. Глубокое сканирование, знаете что это? Для людей, понятное дело. Подключают тебя к машинке, с другой стороны — шифровальщик. А на экране все твои воспоминания. В быстром темпе. Или выборочно. По запросу. В смысле — только факты. Мотивация, эмоции за кадром. Просто вся биография последних дней. Слава богу, кроме снов. Сначала смотрели только ближайшую неделю, и я уже решил, что все обошлось, но потом какой-то умник настоял на месяце. Тут то и выплыл тот разговор в доках. Ну и все. Был полевой суд. Но показания Крыса и другие нестыковки все же сыграли свою роль. А может не они, а мое безбашенное поведение последних недель, сделавшее меня ходячей легендой, героем войны. Мне ведь и орден практически в этот же день пришел — документы на представление к награде еще до всей истории отправлялись, в общем, меня просто списали. С правом поселения только по списку С. Наверное, это хорошо. Могло быть гораздо хуже. Идет война. А полевые суды при военном положении обычно не церемонятся, так что… Но жить в жопе мира, на занюханой планетке, где населения всего ничего и где до соседнего человеческого жилья сутки на, стыдно сказать, лошади, где из техники только механическая пародия на трактор. Где ничего не летает и никогда не полетит и где никогда мне не увидеть вживую мальчишеской улыбки, которая снова снится по ночам, пусть сны обычные и не такие красочные — это ведь тоже смерть, только медленная. Ну, пусть. Зато у меня есть немного времени. И каждую ночь я смотрю на звездное небо и гадаю, где, у какой из этих бесчисленных искорок сейчас Двести Тринадцатая. А когда небо светлеет так, что звезд уже практически не видно, я ложусь спать, в надежде на то что и сегодня увижу его. Хотя бы во сне. Здесь есть время обо всем подумать и сложить два плюс два. И я уже понял, кому обязан этими яркими снами на базе, и отчего мне тогда так в каюте перетряхнуло мозги, а шишки не было. Я даже успел понять и ужаснуться тому, что на самом деле было, когда Эрик меня держал перед приходом наших. Мне только странно, почему держал, мог ведь просто вырубить. Но этого уже не спросить. Можно написать прошение о пересмотре дела, приложив все мои догадки, но зачем? Во-первых, это все голословно, во-вторых — единственный, чье мнение мне по настоящему важно и так все знает. Скорее всего. А Крыс слетел с катушек еще до того, как меня отправили с базы. Как только выяснилось, что больше вместе нам не летать. Я даже попрощаться с ним не смог. Он меня не узнал.

***

Сейчас я сижу и смотрю на небо. Последнее время я забываю поесть. И, честно говоря, не очень-то вижу вообще в этом смысла. Днем я предпочитаю спать, а ночью тратить время на приготовление еды откровенно жаль. Так что получается не всегда. В любом случае я парень крепкий и до осени протяну. А осенью наступает пора дождей и неба не будет видно. Так говорят. Посмотрим. Сегодня холодней, чем обычно, но вставать за пледом лень. Я, кстати, совсем не прочь замерзнуть тут окончательно, но у тела свое мнение на этот счет. Поэтому я все-таки поднимаюсь и иду в дом. Электричества нет, а за свечами и прочими нужными мелочами я забываю съездить уже неделю. Так что приходится искать плед в темноте, практически кромешной. Луны тут нет, а от звездного света в доме толку мало. Я вожусь очень долго, а когда возвращаюсь, картина как-то меняется, но я не сразу понимаю как. Только кровь живее струится по жилам и накатывает страшная, звериная тоска по Крысу. Даже воздух пахнет так, словно на космодроме. Так что хочется выть. Потом до меня доходит, что-то, что сейчас торчит на пригорке, еще полчаса назад там не торчало. Я поворачиваюсь, размышляя, разобраться с этим сейчас или оставить до утра, ведь на звезды остается все меньше времени. И тут понимаю, что окончательно съехал с катушек, поскольку слышу голос. Его голос. — Не ждал? — Нет, — отвечаю я честно. Пусть это глюк, ну пусть скажет еще хоть что-нибудь. Но у глюка оказываются крепкие руки и сухие обветренные губы. Я падаю в бесконечность и звезды ласково смотрят на меня. На нас. Теперь их очередь. Через вечность я снова вспоминаю, что с помощью рта еще и разговаривают и пытаюсь объяснить сразу все. Отчего-то сейчас это становится самым важным на свете. — Они еще тогда меня подцепили, когда мы с тобой… — Я знаю. — Но я никогда бы… — Я знаю. — Они поняли, что у них не выйдет и… — Я знаю. — А потом, это вообще подстроено, скорее всего на обшивке, что-то, резонирующее на попадание… — Я понимаю, — отвечает он и потом через очередную бесконечность добавляет, — мы с Крысом скучали. КОНЕЦ