You want to give up. Gave it all that you've got, And it still doesn't cut.
Вполне смело можно сказать, что Рон и определение «счастливый человек» не вязались никоим образом. Его грудная клетка ныла, голова раскалывалась, а непрекращающееся кровотечение из открытой раны уже начинало действовать на нервы. Физическую боль утешало лишь осознание того, что со своей задачей он справился. Это случалось раз в несколько ночей. Отец напивался, выливая в себя больше положенного количества спиртного, и непременно устраивал споры с матерью. Как правило, в них непременно затрагивалась тема неудовлетворительной успеваемости Рона в так называемой школе. Это побуждало Джесси вступаться за сына. Из раза в раз идти на поступок, который сам Рон не одобрял, зная о неизбежности последствий. Тогда Пит становился свирепее прежнего, Сэм убегал наверх и запирался в шкафу, а мать оказывалась на полу с разбитым в кровь носом или новыми свежими синяками. Сразу после отец уходил. Так было до тех пор, пока в Роне не скопилось слишком много гнева. Теперь он пытался защитить мать, беря всю вину на себя, убеждая Пита, что в новом мире школа бесполезна (не то чтобы от неё был какой-то прок до того, как всю планету поглотил полный хаос). Не подумав, мог выплюнуть пару крепких ругательств. Пит неизменно бросался на него в бешеном припадке, менялось только орудие. Первые несколько раз это была лишь неразборчивая брань. Позднее словесное негодование сменилось рукоприкладством, и довольно долгое время всё оставалось стабильным. Однако сегодня место кулаков занял нож. С течением времени Рон научился самообороне. Пришлось, потому что он никогда не слушал мать, когда та велела уходить. Всем навыкам его научила Энид - страсть к боевым искусствам у этой девчонки зародилась ещё в детстве. Причину своего стремления юный Андерсон, однако, так и не назвал. Она не должна узнать, иначе Рон больше никогда не посмеет взглянуть ей в глаза. За последние месяцы он ни разу не оставался в стороне и делал все возможное, чтобы вернуть отцу каждый удар, включая те, что доставались Джесси. К сожалению, вкладываемой Роном силы никогда не было достаточно. В конечном итоге он всегда то ли присоединялся к матери на полу, то ли оказывался у её ног. После этого Пит по-быстрому смывался, скрываясь в другой комнате или проводя остаток ночи в одном из пустующих домов. Рон же оставался лежать беспомощно и неподвижно, осмысливая очередное поражение. На бестолковое самобичевание он затрачивал не больше десяти минут, по прошествии которых, игнорируя ноющую боль, вынуждал себя подняться. Его мать была на первом месте. Совершенно не имело значения, насколько серьёзны были его собственные повреждения. Её состояние всегда, всегда было важнее. Рон помогал ей подняться по лестнице и доводил до «Комнаты страха» - отдельной комнаты, ключи от которой имелись только у них двоих. Он давал ей таблетку припрятанного обезболивающего, что украл из городских медицинских припасов - к счастью, отец об этом ничего не знал, - укладывал в постель и укутывал в одеяло, как когда-то делала для него она. Позже Рон шёл уговаривать Сэма вылезти из шкафа. Обычно он мог сидеть по другую сторону дверцы часами, проводя их в попытках убедить младшего брата, что отец действительно ушёл и угрозы для них больше ничего не представляло. Сэм всегда задавал один и тот же вопрос: – Ты уверен? Рона абсолютно не привлекала мысль лгать своему брату, ведь тот без усилий мог распознать обман в его словах. Потому ответ всегда был один: – Пока что. В конце концов, Сэм отпирал дверцу - обычно около часа ночи - и, заходясь в надрывных рыданиях, цеплялся за старшего брата. С весьма эгоистичными мыслями Рон обнимал его в ответ. «И чего он рыдает? Его ведь и пальцем не тронули!» Но когда мерзкое чувство вины брало верх, Рон усилием воли отгонял ненужные размышления прочь и плотнее прижимал Сэма к себе. Он отводил брата к матери, которая к тому моменту уже была погружена в глубокий сон, и укладывал подле неё. Выключив свет, Рон покидал комнату и направлялся в ванную, чтобы, наконец, привести себя в порядок. Сегодняшний день отличался от других. Вместо мази для синяков Рон использовал влажное полотенце, плотно прижимая его к вспоротому участку кожи. Порез был небольшой - едва заметная полоса, тянущаяся вдоль предплечья. К сожалению, обычно даже глубокие раны кровоточат не так сильно, как самые мелкие и незначительные. Саднят они также в меньшей степени. В конечном итоге Рон всё же бросил безуспешные попытки остановить кровотечение, просто перевязав изувеченную руку, как учил отец, когда был трезв, и поспешил спуститься вниз. Там он взглядом бытро отыскал висевшие на стене аналоговые часы - 00:37. Его мать и брат безмятежно спали наверху. Отец, кипя от гнева, вероятнее всего, нашёл пристанище в доме на углу улицы. Рону оставалось одно - разыскать место, где бы и он смог уединиться на время своего мрачного настроя. Обычно это была бы его комната, но после недавнего нападения с ножом Рон не мог оставаться в этом доме. Ему нужно было убраться отсюда. Свалить куда угодно, лишь бы боле не находиться там. И, ведомый этим желанием, он поспешно захлопнул за собой входную дверь в надежде на более спокойное утро.***
Карл бы никогда не пересёк ту черту, где он во всеуслышание заявляет о ненависти к собственной семье. Конечно, в самые худшие времена его отцу приходилось принимать неверные решения, а Джудит была балластом для группы. Тем не менее, он любил их больше всего на свете. Однако после перепалки той ночью Карл презирал своего отца. Младший Граймс знал - они не были в безопасности. Но Рик не понимал, что невозможно быть абсолютно защищёнными в этой общине, в этих стенах. Он думал, что оберегает сына от мира снаружи, но Карл не был глуп. Ноа поведал ему, что именно случилось с Николасом и Эйденом, рассказал, почему Гленн надрал последнему зад. Он знал, сколь некомпетентны они были, и убедил себя, что все жители общины - за исключением Энид - были такими же. В спорах Карл всегда был горяч и импульсивен. Его друзья из начальной школы не раз говорили, как, разозлившись, он запросто мог повысить на них голос. А вместе с наступившим в мире безумием эта раздражительность лишь набрала обороты. Потому, когда той ночью в их спальне Рик решил обсудить тему незыблемости стен Алксандрии, ничем хорошим это не закончилось. Карл едва мог вспомнить, что было сказано, но ситуация накалилась весьма быстро. Он и без того был взволнован фактом, что его привлекала Энид, и раздражён из-за необъяснимых чувств к своему новому другу Рону. Граймс-младший знал, что не был геем. Всё дело в Роне Андерсоне - было в нём нечто притягательное, и Карлу этот факт по душе не приходился. «Они встречаются, – усевшись на кровать, думал он. – Тебя не должны привлекать одновременно оба, это просто неправильно. Как и не может нравиться один из них. Только не так». Опять же, Карл не мог в точности вспомнить, что было сказано, но знал, как это началось. Его отец вошёл в комнату в одиннадцатом часу вечера и попросил поговорить. Он задал безобидный вопрос, однако Карл действительно не был в настроении. – Думаешь, это место безопасно? – Нет, определённо. По негодованию в голосе сына Рик заметил, что тот был на пределе, но спросил о причине такого мнения несмотря ни на что. Карл выпалил что-то о том, какие все «самодовольные мудаки, считающие, будто знают всё, хотя на самом деле не знают ни черта». Что за идиотская попытка аргументации! Он ведь даже не знал значения слова «самодовольный». Карл перешел на крик. Стало понятно, что всё зашло слишком далеко, когда с целью узнать, что, чёрт возьми, стряслось, в комнату ворвалась вооружённая кухонным ножом Кэрол. Они разбудили множество прочих жителей, но уже к полуночи всё утряслось, а главный виновник переполоха оказался отправлен коротать ночь на диване внизу. Карл не знал, сколько времени провёл лежа там. Было темно и холодно, со второго этажа дома доносился плачь Джудит. Он не понимал, почему был так зол, но случайно услышал, как Кэрол говорила Рику, что всему виной «переходный возраст». «Ну и бред», – подумал Карл, переворачиваясь на узком, чертовски неудобном диване. Хотя младшему Граймсу жаловаться не на что - доводилось спать и в худших местах. Он приподнялся; пытаясь в темноте комнаты разглядеть стрелки настенных часов, прищурился и чуть склонил голову - 00:40. Карл не мог спать, если от этого зависела его жизнь. Всё, чего ему сейчас хотелось - обдать отца потоком бессмысленных ругательств и сказать сестре заткнуться, чёрт её дери. Ему необходимо покинуть это место прежде, чем соблазнительное желание сделать что-нибудь из вышеперечисленного достигнет своего пика. Так, приняв то решение, что, по его мнению, было верным, Граймс-младший выскользнул из дома ради глотка свежего воздуха.***
Кого Рон Андерсон определённо не ожидал увидеть в час ночи, так это Карла Граймса, протирающего штаны на одной из скамеек парка. В такое время суток здесь обычно ни души. И уж точно никого, кто бы занимал его скамью, на которой Рон, скрывшись от чужих глаз, предпочитал отпускать рвущиеся из груди отчаянные рыдания. Но в защиту младшего парня следует сказать, что Карл не плакал, нет. Он сидел тихо и неподвижно, и только его спутанные волосы, красиво обрамляющие тонкую шею, поддавались лёгким касаниям ночного ветра. На самом деле, Рон даже не был уверен, спал тот или нет. – Карл? – тихо позвал он, что заставило Граймса-младшего слегка подскочить и обернуться на голос. Его глаза выглядели дикими в лунном свете, как будто заведомо предупреждая о готовности к нападению в любой удобно подвернувшийся момент. – О, так ты не спишь, – осторожно заключил Андерсон - скорее для себя, чем кого-либо ещё, - пряча руки в карманах джинсов. Лицо Карла смягчилось вместе с осознанием, что опасаться было нечего, и он натянуто улыбнулся, прежде чем повернуться к Рону спиной. – Нет, просто… размышлял, – нерешительно пояснил Граймс, после чего вновь обернулся к своему новоприбывшему собеседнику. Смерил того взглядом и с подозрением осмотрел обёрнутые вокруг его предплечья бинты. – Что ты здесь делаешь? – Просто… размышляю, – ответил Рон, повторив реплику Карла, потому что, право, не имел ни малейшего представления, что ещё можно было сказать. Он сделал несколько шагов по направлению к скамье и опустился на свободную половину. – Что с твоей рукой? – вдруг осведомился Карл, по-прежнему не сводя глаз с неумело перевязанных бинтов. Он склонил голову набок, рассматривая окроплённую пятнами крови белую ткань. Рон вмиг поместил ладонь здоровой руки поверх повязки, чувствуя, как на горло начинает давить петля беспокойства. – Эм… Порезался, когда помогал маме с ужином, – солгал он, всеми силами избегая взгляда младшего Граймса. Было очевидно, что на обман тот не повелся, но и настаивать на честном ответе не стал. Некоторое время оба просидели не проронив ни слова: один вперивши взгляд в покрытую ржавчиной стену напротив, а другой - уставившись на усыпанное звёздами иссиня-чёрное небо. Они ловили на себе взгляды друг друга, которые поначалу должны были оставаться незамеченнымию. В результате происходил неловкий зрительный контакт - всего доля секунды, прежде чем оба пристыженно отводили глаза. Так они просидели как минимум тридцать минут - неловких, но оттого не менее уютных. Со временем оставаться на месте Рону представлялось всё более невыполнимой задачей. В течение последних нескольких минут молчания ему было особенно сложно сдержать нервную дрожь в коленях или унять назойливое желание заламывал пальцы рук. – Эй, не хочешь кое-куда сходить? – таки поинтересовался он у Карла, который сейчас смотрел на него с некоторым замешательством. – Есть тут дом на одной из улиц, им никто не владеет. Майки и я припрятали там кучу пластинок, и— – Пластинок? Настоящих виниловых пластинок? – перебил Граймс. – Ну да. Майки получил их от своего отца вместе с проигрывателем, – объяснил Рон, его забавлял удивлённый тон Карла. – Музыка хоть и старая, но… определённо лучше перспективы оставаться здесь, – завершил он, явно намекая на раздающееся за стеной протяжное хрипение. Юный Граймс задумался на секунду, опустив взгляд и с напускной заинтересованностью принявшись разглядывать собственные руки. Он всё ещё был зол из-за ситуации с Александрией, но знал, что Рон, безусловно, не входил в категорию «самодовольных мудаков». Парень нравился ему, быть может, даже слишком сильно. – Конечно, – согласился он, поднимаясь на ноги и ожидая, когда Рон последует его примеру. Оба, сунув руки как можно глубже в карманы, направились вниз по залитой лунным светом улице. Рон держал голову низко опущенной и неотрывно глядел на носки собственных ботинок, упуская из виду тот факт, что Карл не сводил с него глаз.***
Дом был одним из немногих, что имели только один этаж. Когда мальчики прошли в гостиную, Карл не мог скрыть своего восхищения. Там было, по меньшей мере, пятьдесят различных пластинок, собранных в стопки. Патефон мирно пылился на столе в центре комнаты, по обе его стороны - два изрядно потрёпанных матраса. – Можешь осмотреться, – предложил Рон, уже успев расположиться на одном из них. – Музыку тоже можешь выбрать сам. Я слышал всё. Возможно, даже больше пары раз. – О, ну ладно, – кивнув, Карл поступил так, как и было сказано: сел, скрестив ноги, у первой стопки и принялся за осмотр каждой пластинки. Внимательно изучив как минимум десять, он пришёл к выводу, что в каком-то определённом порядке расположены они не были. KISS - Dressed to Kill. Queen - A Night at the Opera. Joan Jett & the Blackhearts - I Love Rock 'N' Roll. Meatloaf - Bat Out of Hell. Billy Joel - Piano Man. KISS - Hot in the Shade. Whitney Houston - I'm Your Baby Tonight. Признаться, Карлу было трудно поверить, что Рону действительно могли нравиться все эти записи - их отличало множество ничем не связанных между собой музыкальных жанров. Он отложил пластинку с песнями Уитни Хьюстон, очевидно, не слишком заинтересованный в её творчестве. Вниманием юного Граймса завладела та, что шла следом. Смутные воспоминания о матери, когда-то утешавшей его своим неумелым пением, заставили Карла сморгнуть подступающую к глазам влагу. С годами конверт стал ветхим, но сама пластинка была в приличном состоянии, если не брать во внимание пару едва различимых на чёрной поверхности царапин. Карл поспешил вернуть прочие записи на свои места, а ту единственную, что оставил, поместил в проигрыватель. Он зажал кнопку включения и переместил тонарм в центр пластинки, прежде чем перебраться на матрас Рона и усесться рядом. Тот не сдержал смешка, когда гостиную наполнила лёгкая, ненавязчивая мелодия. You are my sunshine, my only sunshine. Карл в замешательстве уставился на Андерсона. – Чего? – без какой-либо обиды в голосе вопросил он. You make me happy when skies are grey. – Да так, ничего, – ответил Рон, опрокинувшись назад и испустив протяжный вздох. – Просто это немного… банально. You'll never know, dear, how much I love you. – Оу, – оба едва слышно рассмеялись. Карл по-прежнему сидел на краю матраса, но только сейчас получил возможность, наконец, внимательно рассмотреть старшего юношу. Please, don't take my sunshine away. Руки Рона были раскинуты в стороны, из-за чего коричневая рубашка слегка задиралась, обнажая бледную кожу внизу живота, у самой кромки джинсов. Его ноги свисали с края матраса, и изношенными ботинками он непроизвольно постукивал по деревянному паркету в такт музыке; волосы, влажные от пота, липли ко лбу. Рон выглядел сломленным. Вероятно, именно потому, приглушенно, одними губами бормоча слова, он идеально вписывался в момент. The other night, dear, as I lay sleeping, I dreamt I held you in my arms. When I awoke dear, I was mistaken So I hung my head, and I cried. Карл, несмотря ни на что - в том числе полное отсутствие вокальных данных, - не смог отговорить себя от докучливой идеи спеть вместе с ним. Голос Рона был странно умиротворяющим - хриплым, но в то же время нежным. В какой-то миг Карлу даже показалось, будто ему пели серенаду. Благо, в эту ложь он поверить не успел. Отогнал мысль прежде, чем позволил ей убедить себя в её правдивости - в том, что Рон действительно пел для него. You are my sunshine, my only sunshine. You make me happy when skies are grey. You'll never know, dear, how much I love you. Please, don't take my sunshine away. Рон приподнялся на матрасе, сталкиваясь с устремлённым на него взглядом Карла. Он ухмыльнулся факту, что тот тоже подпевал эхом разносящемуся по опустошённым комнатам дома голосу Кэша, и в этот момент то, как отвратительно звучал голос Граймса, волновало его в самую последнюю очередь. Даже когда вокальная партия сменилась инструментальной, они оба продолжали смотреть друг на друга. – Рон… – начал Карл, на секунду разорвав зрительный контакт и опустив глаза. – Что на самом деле случилось с твоей рукой? Рон практически позабыл о своём увечье, пока проводил время с этим парнем. Мечась между возможными вариантами ответа, он долго, сосредоточенно глядел на повязку. Никто не знал о его отце, даже Майки. Джесси вынудила сына поклясться держать ситуацию с Питом в секрете, чтобы ничего не вышло из-под контроля. Но разве может всё обернуться еще более худшим образом? К тому же, Рону чувствовал, что Карлу можно довериться. – Время от времени мой отец злится, – с некоторой нерешительностью начал он. – Он не контролирует себя, когда напивается, и обычно может поднять руку на маму. Я остановил его. Вот цена, которую пришлось заплатить за своё геройство, – указав на предплечье, пояснил Андерсон. Карл шокировано уставился на Рона, то бросая взгляд на его изувеченную руку, то заглядывая в опечаленные глаза. Тот только слабо улыбнулся, предупреждая возможное желание Граймса высказаться. Голос вновь возродился из тихо звучащей мелодии. I'll always love you and make you happy, If you will only say the same. – Всё в порядке, правда, – заверил Рон. – Не беспокойся, Карл. Я неплохо справлялся с этим довольно долгое время. Мне не привыкать. – Так не должно быть, – раздражённо сказал Карл, ощущая, как внутри пробуждается уже близко знакомый гнев. Рона избивал его собственный отец, но никто в общине и пальцем не пошевелил. Очередное доказательство, что догадки Карла об этом месте были верны. Оно небезопасно даже для тех, кто был здесь с самого начала. But if you leave me to love another, You'll regret it all on day. На мгновение Рон вопросительно посмотрел на Карла. Он знал, что сказанное им - правда. Он не должен был «привыкать» защищать себя или мать от нападений отца в очередном припадке пьяной агрессии. Как и другим детям, ему предназначалось стать нормальным подростком, которого бы заботили девчонки или проблемы со сдачей экзаменов. К сожалению, эта роскошь оказалась не для него. Ни для кого из них. Рон глубоко вздохнул. Что сейчас следовало бы сделать? Он не знал, поэтому просто опустился обратно на матрас и принялся напевать последний куплет, на этот раз намного громче. You are my sunshine, my only sunshine. Карл проследил за Роном, когда тот вновь откинулся назад. Заметив, каким безмятежным казался Андерсон, он слегка покачал головой и решил устроиться рядом, подпевая ему в унисон. You make me happy when skies are grey. You'll never know, dear, how much I love you. Please, don't take my sunshine away. Они пели так громко, как могли, отпуская все накопившиеся эмоции вместе со словами этой чертовски тривиальной песни. Голос Рона стал сиплым, подводя на последней строке. Пение Карла начало походить скорее на визжание. Но их голоса сливались воедино. Они были разбиты, но сшиты в одно целое. Please, don't take my sunshine away. К концу куплета оба перешли едва ли не на шёпот, сознав, насколько громкими, должно быть, были их голоса. Песня закончилась, и треск проигрывателя наполнил комнату. Голубые глаза встретили карие. На губах Карла красовалась широкая улыбка, и Рон отвечал ему тем же. А затем случилось то, чего, как думали оба, никогда не должно было произойти вновь. Они засмеялись. Не наигранно, не монотонно. Обычный приступ неподдельного весёлого смеха. С ощущением тепла тел друг друга, с плотно зажмуренными из-за хохота веками - так этот исключительный момент счастья они разделили на двоих. И, быть может, именно сейчас всё и в самом деле было в порядке.So let's sing along, Let's sing along A little fucking louder, A little fucking louder. Well, don't you feel so much better?