"Игра в себя"

Соревнования. Игры. Спор за место под солнцем. Извечное соперничество за право называться самым лучшим. Кто-то плетется в арьергарде. Кто-то всегда впереди, в пелетоне, наблюдая за слабыми попытками подобраться ближе, взобраться выше. Они — недосягаемая вершина, звезды, которые окружены огромной и неприступной стеной, за которой золото, слава, признание, всеобщая любовь. Они смотрят, как одни сдаются, решив остаться в своей нише, занимаемой лишь на некоторое время, живущие там всего несколько часов; , а другие, разбивая руки в кровь, стучатся в твердые спины, карабкаются по отвесным стенам, бьются за крохотный шанс, что их заметят в этой веренице однодневных лиц. Второй сорт. Третий сорт. Как выбраться из этих стереотипов, как выползти наружу, не повредив устоявшиеся взгляды на мир; возможно ли при этом остаться человеком, со своими мыслями и простыми желаниями? Могут ли подняться те, кто упал однажды, оставив попытки хоть как-то изменить себя ради достижения поставленной цели? Кто сильнее. Кто слабее. Кто решает это? Третий сорт — они не спортсмены, они не заслуживают права бороться с сильными мира сего; они уже проиграли, как только решили, что их устраивает местечко, которое заняли благодаря ошибкам других. Они лелеют слабый отросток надежды, пробивающийся из их прогнивших тел, словно невероятной красоты цветок, способный затмить собой любую неудачу, оправдать собственную некомпетентность и лень. Именно к такому сорту Мартен всегда относил своих соперников по трассе, ни на минуту не задумываясь над тем, каких усилий могло стоить спортсменам их место в сборной. Если ты не показываешь результатов, значит не достоин более высокого места, чем то, которое у тебя есть сейчас. Ты не можешь бороться, потому что жалеешь себя, свои руки и ноги, которые после долгих и утомительных тренировок дрожат, трясутся, но делают свою работу; жалеешь свое тело, каждую мышцу которого пронзает острая боль из-за постоянной нагрузки; жалеешь свой мозг, который отключается всякий раз, как нужно сделать меткий выстрел, но абсолютно не работающий у второго сорта. Нет. Они ему не соперники. Они не умеют добиваться поставленной цели, не желают идти к ней сквозь заросли колючих кустов, сдирая кожу, обнажая мышцы и кости, проливая литры крови. Не умеют бороться. Второй сорт — очень редкий, почти вымирающий вид спортсменов, к которым Мартен мог бы отнести разве что два или три человека, которые в настоящий момент могут бороться за право называться его соперниками. Они умеют выживать в этом болоте, барахтаются в грязной жиже, тонут, но всплывают, лезут выше, цепляясь за слабые корни, которые обрываются в их руках, но все равно упорно не оставляют своих попыток. Они не жалеют своего тела, не плачут над неудачами, не оглядываются назад. Они - да, достойные противники на этом поле боя, где почти каждый день вершится чья-то судьба, распределяя места, рассортировывая по своему порядку. Они умеют сражаться за свое. Несмотря ни на что. И к этому сорту относился Антон. Единственный спортсмен из российской сборной, которого готов был признать Мартен, на которого он смотрел с нескрываемым восхищением и интересом. Почти три года. Видел его взлеты и падения. Видел победы и поражения. Он сражался с ним — когда на равных, когда уступая в борьбе. Но, в каком бы ни был состоянии этот биатлонист, в его необычного цвета глазах можно было прочитать решимость, уверенность. Он не сломался, не ушел, не махнул рукой при участившихся неудачах. Нет. Шел вперед, добиваясь своей цели, ступая по вязкой трясине биатлонных стартов, выкарабкивался из глубины последних мест. И, пусть он был всего лишь вторым, но для Мартена оно значило даже больше, чем для самого Шипулина: это был достойный соперник. Пожалуй, на данный момент единственный, с кем хотелось поиграть подольше. И Фуркад сдал карты. К концу сезона их противостояние достигло предела — стал ошибаться и француз, и россиянин. Досадные промахи. Глупые, детские, ставившие клеймо на чемпионе. Но он уже не замечал ничего и никого вокруг, полностью сосредоточившись на своем сопернике, стараясь приблизить и отдалить одновременно; притягивая его и отталкивая; давая почувствовать вкус победы и тут же остудить пыл проигрышем. Захватывающе. Интригующе. Именно так, как и любил человек первого сорта — напряжение, инстинкт, рефлексы, — все то, ради чего он и пришел в этот вид спорта. И это все мог дать ему только Антон. Поэтому, когда завершился последний этап, когда прошла церемония вручения Глобусов, и пришла пора возвращаться в родные пенаты, Мартен впервые взбрыкнул. Ему нельзя разрывать ту связь, что установилась между ним и Антоном. Она жизненно-необходима, как воздух, как вода, как зрение или слух. Шипулин стал частью его самого, оторвать которую означало бы потерять самого себя. Потерять свой статус, свой личный сорт, к которому столько времени стремился и который отдавать никому не собирался. И сейчас, когда на горизонте замаячил его собственный лучик, пробивший толстую стену, занявший в нем значительное место — упускать его француз не собирался. Эта цель так же покорится ему, как и все другие, которые завоеваны кровью и потом, выстраданы и вымучены, но они отныне — пройденный этап, оставшийся позади. Ценой неимоверных усилий, уговоров и угроз, удалось добиться начальной точки отправления — российский спортсмен приедет на совместные тренировки, которые будут проходить в Норвегии. Это и будет старт, с которого начнется его решающий забег. И победа будет у него в кармане, как и почти все золотые медали Чемпионата. В этом Мартен был уверен. Отступать не в его правилах. Первый сорт — у него нет противников в личных вопросах. Он всегда добивается своего!

***

Где он ошибся? В какой момент упустил инициативу? Когда все вышло из-под контроля? Мартен стоял возле окна, рассматривал безучастным взглядом открывшийся пейзаж — заснеженные горы, с пологими склонами, по которым сейчас съезжали многочисленные лыжники и сноубордисты. Зима здесь раскрашивала в черно-белые оттенки все, за что мог уцепиться внимательный и пытливый взгляд: деревья, дома, дороги. И больше никаких красок. Или, может, все дело в том, что сейчас Мартен не мог воспринимать других цветов? Он проиграл. Уступил лидерство в этой гонке, промахнувшись в своих предположениях, заехав на призрачный круг ложной надежды. Весь устоявшийся мир, за который так боролся, который защищал до потери сознания, рухнул в одночасье. Сломан всего одной фразой. Уничтожен всего одним поступком. И больше нет личной иерархии, той самой лестницы, на которую возводил своих соперников. Теперь его самого сбросили на ступеньку ниже. Ложное представление о счастье, о вере, о взаимности, разбилось об острые скалы реальности, выросшие перед французом в лице того, кого считал вторым сортом. И усмешка могла бы коснуться губ, но застряла в глубине изорванной в клочья душе, зацепилась за помятые края. Не он оказался главным в этих отношениях. Не он управлял своей судьбой. Не он искусно дергал за ниточки. И похлопать бы в ладоши, порадоваться, что его обошли в своей же собственной игре, улыбнуться бы от осознания, что встретил того самого соперника, которого так долго искал — спортсмена такого же, первого сорта, но не мог. Ибо эта гонка была не за медаль, а за сердце. Сердце человека, который никогда не будет принадлежать Мартену. Эта вершина не покорится прославленному чемпиону — сколько бы ни трепыхался, не раздирал ладони об отвесные камни, — здесь придется признать абсолютное поражение. Хотел хотя бы раз почувствовать хоть что-то, кроме экстаза победы, пересекая финишную черту; хотел испытать настоящие эмоции взаимности — не только получать, но и отдавать; хотел забыть о вечном споре первого и второго, уйти с головой в тот мир, который открывал только рядом с ним. И что же? Достойный противник — достойный финал их несостоявшихся отношений. Слишком резкий, обрывающийся на болезненном, сводящим с ума моменте. Сминается все, что так тщательно выстраивал многие годы. Рушатся стены его личной крепости, за пределами которой его ждали те, о ком он позабыл из-за яркого блеска наград; стал различать голоса тех, кого раньше не слышал из-за оглушающего рева болельщиков. Теперь он стоял один, в центре неизвестной массы людей, что-то шепчущих ему, указывающих куда-то в сторону, — среди тысяч, но одинок. Хотелось услышать всего один голос. Увидеть среди серой завесы только одно лицо. Лицо того, кто смог пройтись по нему, растоптать хрупкие ветки эмоций, развеять по ветру невесомые слова, которые никогда и ничего не значили для него. Антон. Хотелось вновь и вновь произносить это имя, пока не потеряется смысл, пока язык не заболит, пока перед глазами не возникнет яркое видение его глаз. Серо-зеленых, невероятной красоты и редкости. Опять увидеть. Почувствовать. Ощутить хоть на мгновение прикосновение его лживых губ, продающих яд, отравляющих сердце и душу, загоняющих в темный угол боли и разбитых надежд. Это необходимо. Это надобность, которая никуда не делась. И которая не пройдет с годами. Она будет лишь расти, словно снежный ком, с каждым месяцем становясь все больше и больше, превращаясь в гигантский клубок из гниющих недосказанных слов, умирающих зародышей несбывшихся надежд. Всего одна фраза — боль. Всего один поступок — разочарование. Но даже после этого Мартен не хотел отпускать, не хотел лишаться своего дыхания, которое стало одно на двоих; он не хотел терять с таким трудом обретенный смысл — не гонки, не победы, не медали. Нет. Только он. Вот только сердце оказалось никому не нужным куском мяса, перекачивающем кровь по артериям и венам, медленно пульсирующем в грудной клетке. Нет. Оно было вырвано из своего темного, уютного места, и билось сейчас в ладонях этого человека. Но оно ему не нужно. Он выбросит его. Растопчет. Не это являлось целью Антона. Понять бы раньше, осознать такую простую истину, и все бы изменить — не приближать к себе, не срастаться с ним в одно целое, не пытаться сделать себя частью его жизни. Нельзя было нарушать невидимую границу иерархии. Теперь Мартен стал вторым сортом. Его обошли. Не на трассе, но в жизни — и это отзывалось куда большей болью, чем того хотелось самому чемпиону. А ведь сам посадил эти зерна. Своими же руками взрастил их, тщательно ухаживая, подпитывая, щедро делясь тем, чего раньше почти не было — теплом, светом, личным воздухом. И они росли, обуреваемые амбициями, заставляющие их тянуться все выше и выше, пока не превратились в могучие деревья, заполонившие собой все пространство. Они дотянулись до самого сокровенного, открывая секреты, распечатывая замки и отворяя все двери. И только сейчас Мартен понял, какую допустил ошибку, приблизив россиянина к себе. Слишком заигрался, завертелся, забыл об осторожности. Не сердце было нужно — успех. Не к нему тянулся Антон — к звездам. Не увидел лихорадочного блеска серо-зеленых глаз; не почувствовал прохлады губ; не ощутил ледяного прикосновения его рук. А теперь расплачивался за собственную беспечность. Отныне сортов не существует. Есть люди. Есть соперники. Есть Антон. Но нет Мартена.