Белые нити

«если ты не можешь парить вместе с орлами, тогда не водись со стадом. ты все еще пролетаешь мимо? был ли я твоим рыцарем в сияющих доспехах? твоим сокровищем? или просто ступенькой под ногами?». — bring me the horizon

Агрессивные аккорды белой соло-гитары прервали высокую ноту, вырванную из самого темного уголка души вокалиста, пробивающую его грудь между третьим и четвертым ребром, впуская в тело воздух. Открыв глаза, Бэкхён не сразу сумел заметить, как один единственный взгляд пронзает его душу насквозь: это он забрал себе его трепещущий и полный отчаяния голос. Это раненое гитарной партией слово вылетело прямо навстречу взгляду карих глаз, привычно ищущих встречи с глазами вокалиста. Он снова пришел сюда по негласному обычаю, взглядом заставляя таять, заставляя нервно хвататься руками за стойку, глотать губами воздух всё отчаяннее, скользя по неровной поверхности микрофона, заставляя чувствовать привкус стали на языке, который случайно соприкасается с микрофоном. В этом баре они играли каждые выходные, а иногда и по будням. В этом баре всегда было немного душно, до скрежета зубов бесили перебои с освещением. Слишком приглушенно, слишком больно чувствуется каждый аккорд, небрежно отпускаемый гитаристом, заставляющий по-змеиному извиваться вокалиста и побуждающий тела слушателей двигаться в такт. Их руки тянутся к Бэкхёну, их руки касаются его колен, скользят по его бедрам, когда он оказывается у края сцены и присаживается на корточки. Многих из них он уже узнает по лицам, многие из них наизусть знают слова его песен, что срываются с губ раз за разом. Они позволяют себе слишком многое, пока вокалист не делает шаг назад. В жизни Бэкхёна каждый такой вечер, как последний; каждый такой вечер, как пустышка, потому что в этом мире он был человеком без метки. В этом мире, где поиск родственной души — всё, Бэкхён понятия не имел о том, что делать ему. Ничего не происходило: все люди казались чужими, будто бы не его. Соулмейт — человек, способный превратить мир с темными лесами в прекрасные замки, не глядя на всю ту боль, какую можно причинить словами и неосторожными действиями, потому что только он способен утолить все те желания, все те чувства, что приходят с пониманием искренности отношений. И всё же, для Бэкхёна поиск родственной души, здесь и сейчас, становился невзрачной деталью, потому что в этом баре есть только один человек, который следит за каждым скользящим движением пальцев по микрофонной стойке и плавными покачиваниями бёдер, меняющих свой ритм с изменениями настроений гитары. Человек, который, вслушиваясь в надрывное дыхание, еле различимое сквозь занавес раздирающего на части ритма, никогда не подходит. Но Бэкхён уже сейчас понял то, что это не он. Метки и знаки вершили жизни людей. Они определяли, кто им подходит, но Бён всё больше разочаровывался в жизни, потихоньку принимая факт своей неправильности. Он очень упорно и долго старался избегать этого, ведь не очень-то и хотелось осознавать то, что ты "бракованный" только из-за того, что метка не появилась ни через три дня, ни через несколько недель после встречи глазами. Не было ничего, что могло бы дать хоть какую-то толику надежды. Никаких подсказок, кроме неописуемого желания оказаться ближе к этому человеку, ловить его слова губами, знать, что принадлежишь не этой чертовой планете, а только ему одному. Но почему-то сложилось так, что именно его лицо Бэкхён никогда не сможет запомнить, даже заучив на память каждую черту лица, каждое мимолетное движение бровей и мелькающий блеск глаз, когда свет, играя, попадает на его лицо и оседает в зрачках янтарной искрой на самое дно, угасая в холоде пронзительного взгляда. Бэкхёну ничего не остается, кроме как прервать эту пытку в который раз. Он отворачивается от зрителей, предварительно сняв микрофон со стойки, и допевает последние строки, не глядя в зал. Снова. Тело горит огнем. Рубашка и сам вокалист пропитались запахом дешевых крепких сигарет, резких приторных духов, горьковатым потом и пролитой несколькими минутами ранее водой, затаённым желанием и приевшимся привкусом алкоголя на языке. Он чувствовал возбуждение, которое накатывало раз за разом, словно прилив на Восточном море, от взгляда того парня и своего слишком интимного шепота в микрофон. Вокалист провел рукой по влажным от пота волосам, а его бёдра пронзила колющая изнутри дрожь - тот парень всё ещё смотрел. Бэкхён нервно сглотнул, вытягивая последнюю ноту, после которой всё освещение в зале погасло, кроме одного прожектора, создающего эффект тонкой полоски света в конце туннеля. Бэкхён знал, как это смотрится со стороны, точно так же, как и знал то, что света в конце не существует. Тем не менее, он тянул к нему руку каждое выступление, от раза к разу предсказывая то, как плавные линии его тела, нервно вздымающаяся спина и постепенно затухающая музыка, заставляют всех затаить дыхание. Он знал, что именно сегодня его ноги и плечи особенно сильно разрывает резкий, грубый свет, кромсает на части, проникая во взмокшие пряди и прячась там с последними нотами клавиш. Лёгкие покачивания его тела, ноющие мышцы и, особенно горячие сегодня, его собственные руки, случайно задевают бедра, оставляя на них ожоги. Жарко, влажно, нестерпимо приятно чувствовать окончание этой карусели. — Тссс, — произносит он в самом конце, опуская руки и чуть склоняя голову. Выступление окончено, он больше не чувствует взгляда того парня. Возбуждение опускается до отметки ноль, дрожь чуть выше колен и невесомость в груди уже исчезли, оставляя после себя пересохшее горло и неровное дыхание. Хотелось завыть и бросить на пол микрофон, но было жалко аппаратуру, потому парень сдержался. Обернувшись к толпе, в надежде еще отыскать глазами пропажу, он все крепче сжимал корпус микрофона, пытаясь побороть остатки дрожи в руках. Никого не было. В этот момент Бэкхён почувствовал, насколько пуст зал, заполненный людьми без одного единственного взгляда. — Неплохо сегодня отыграли, — пробормотал Бэкхён, когда все давно закончилось и остальные участники группы уже отключали аппаратуру, обсуждая дальнейшие планы. Его как обычно игнорировали, поэтому недолго думая, лишь слегка вздохнув, парень лег на грязный пол сцены. Головой и ладонями он ощущал твердую неровную поверхность, спуская одну ногу со сцены, а другую сгибая в колене и периодически дергая ею из стороны в сторону. Он терпел безразличие, терпел и то, что с его мнением практически никогда не считаются. В такие моменты Бэкхён задумывался над тем, почему он все еще здесь, в этом месте, в этом времени. Этот бар не был чем-то привлекательным внешне, а внутри так уж тем более. Ничего необычного или волнующего, ничего, что могло бы привлечь внимание хотя бы на минуту. Все, чем могло похвастаться заведение – редкие посетители, которых было чуть больше во время их выступления. После каждого концерта, зрители словно таяли в тот момент, когда в баре снова включали что-то ненавязчивое. Музыканты снова обсуждали, куда пойти и что выпить. Все было настолько мимолетным, что не хотелось даже думать об этом. Ни о чем и ни о ком, кроме того парня, что смотрел на него. — Может, сегодня съедим пиццу? — крикнул Бэк, щелкая пальцами, а после больно ударяясь рукой о сцену. — Отлично. Пицца, так пицца, — одобрила басистка. — Может, будем играть что-то чуть более джазовое? — все также громко произнес Бэкхён, надеясь, что его и в этот раз заметят. Конечно, не заметили. Бэкхён не понимал, что это за люди, которых все всегда устраивает. Играть одно и то же, всегда с одним и тем же не гаснущим настроением. Это начинало жутко раздражать даже привыкшего к стабильности Бёна. Эти гиены могли съесть его за оплошность во время выступления, но когда дело касалось чего-то нового, все прятались в гуще своих собственных проблем, как крысы по норам. Никого ничего не заботило. Завтрашний день точь в точь будет похож на сегодняшний — вот чего они хотели. Бэкхён прислушался к разговору, про себя вздыхая и зная, что будет дальше: барабанщик, как всегда, настаивал на курице вместо пиццы, а соло-гитарист предлагал басистке подпевать хотя бы на бэк-вокале. — Она никогда не согласится, смирись, — произнес Бэкхён. — Я никогда не соглашусь, — словно эхом повторила та, делая рукой жест закрывающегося рта. Сработало на отлично. — Как дети малые постоянно, — проворчал Бэк, поднимаясь и спрыгивая со сцены, не забывая захватить куртку. — Всем пока, я домой. — Крикнул он, махая на прощание рукой. Этот вечер не задался у парня так же, как и многие предыдущие. На улице стояла весна, а внутри скреблись черепашки. Черепахи хуже кошек, они медленнее, — вот о чём думал парень, когда ощущал, как загрубевшая кожа и когти проходились по его комку нервов внутри. Ему вполне хватало общения с группой. Всё-таки он считал это не столько дружбой, сколько работой, потому никто уже и не удивляется, когда парень слишком быстро исчезает, видимо поэтому его и игнорируют. Бён Бэкхён не часть команды. Но одного он до сих пор не понимал: почему его всё ещё никем не заменили? По правде сказать, его использовали, но Бэкхён успокаивал себя тем, что он пока лучший вариант для них, да и, работая, он практически всегда выкладывался во всю силу, пусть ему уже давно и приелся этот стиль. Хотелось вдохнуть чего-то нового, кроме пресного и затхлого воздуха в баре, хотелось спеть что-то новое, пусть бы и прямо на улице под открытым небом среди молодежи на Хондэ. Но раз за разом Бён делал одни и те же действия, принимая одни и те же решения, удивляясь своей глупости, но ничего не меняя – привычная дорога куда надёжнее новой и не обкатанной. Всё-таки он был таким же, как и те, с кем он играл. Выходя из бара, он не ожидал, что его встретит проливной дождь. Сегодня не передавали. Сегодня никак нельзя было, потому что дождь менял всё, заставлял время ещё больше останавливаться на этом моменте, словно выделяя его в отдельную страницу или стакан воды из общего ковша. — Дождь… С каких пор в это время такой дождь? — тихо произнес парень, ёжась от внезапного холода. Бэк достал зажигалку и пачку сигарет. Он редко курил, но сегодня был особенный день. Сегодня всё стало немного хуже, чем вчера: он возбудился от взгляда парня, он не был связан с ним красной нитью и Бён не хотел ничего узнавать, боясь окончательно убедиться в своей неправильности. Это был чертовски весёлый расклад. В пачке осталось всего две сигареты. Фыркнув, Бэкхён достал одну, комкая пачку и выбрасывая её в сторону. Он никогда не докуривал последнюю. Дурацкая и раздражающая привычка, но он ничего не мог поделать, руки сами сжимали грубую упаковку привычного синего цвета. Зажигалка, словно из последних сил выбросила в этот мир несколько искр и, кажется, умерла. Парень до красноватых полос на пальцах пытался её воскресить, но ничего не происходило. Зажатая в губах сигарета готова была вот-вот выпасть, а сам Бэкхён, сдавшись, со всего размаху выкинул неработающую вещицу в темноту, так и не услышав её негромкое падение, забитое гулким стуком дождя. — Не стоит так нервничать, — проговорил кто-то рядом, прикуривая его всё ещё зажатую губами сигарету. Блики белой зажигалки и свет от открывшейся двери бара осветили незнакомца. — Спасибо, — пробормотал Бэкхён, смотря на того самого парня, что обычно приходит на выступление. Он смотрел на него всего лишь долю секунды, а затем отвернулся и стал рассматривать свои ботинки. Бёну показалось, что у него галлюцинации, но парень, лишь глубоко вздохнув, встал рядом с Бэкхёном, пока тот делал затяжку и наблюдал, как дым смешивается с ночным воздухом, как он постепенно тонет в каплях дождя, поднимаясь вверх, проникая в каждую пронзившую его каплю. Дым слишком незаметно оказывался в лужицах, в трещинах между асфальтом, на это можно было смотреть вечно. — Спасибо, — еще раз пробормотал Бэкхён, — редко кто обращает на меня внимание вне сцены. — Он посмотрел на незнакомца. Тот выглядел совершенно иначе, чем Бэкхён думал до этого момента. Плащ на его плечах по-прежнему хранил капли дождя, а волосы вились от влажности. Он прикрыл глаза и дышал спокойно и глубоко, перемешивая в своих легких дым и свежий воздух. — Всё в порядке. Просто ты, видимо, не в курсе, — произнес парень, открывая глаза и смотря прямо на Бэкхёна. — Не в курсе чего? — выдыхая дым в последний раз, Бён кидает окурок на землю, видя, что тот моментально затухает на холодном влажном асфальте. — Что ты застрял в одном куске времени. — Ответил незнакомец, засовывая руки в карманы, садясь в подъехавшее такси и практически моментально исчезая в тёмном занавесе дождя. Бэкхён почувствовал, как по спине пробежала отчаянно колющая дрожь. Он не знал страх ли это, холод ли, но слышать что-либо ещё от незнакомого парня не хотелось. Пусть уезжает. Его слова всё же пугали. Утро наступило слишком неожиданно. Вчера парень забыл занавесить шторами окно и теперь, перевернувшись, почувствовал, как резкие солнечные лучи пытались проникнуть сквозь веки прямо в глаза, раздражая зрение и мешая спать. Накрывшись одеялом, он попытался уснуть вновь, но было слишком душно. Не хотелось задохнуться, также сильно, как и не хотелось вставать. Настроение было резко испорчено минутой ранее, потому откинув одеяло, парень сел на постели, ощущая, что в комнате всё же прохладнее, чем он рассчитывал. Его глаза не хотели открываться самостоятельно, потому он протер их руками, чтобы прийти немного в себя, оставляя всклоченные волосы в беспорядке и чуть ёжась от холода. Бэкхён глубоко вздохнул, почесав немного затекшую ногу и привычным взглядом окидывая комнату. Белое постельное бельё скомкано с одеялом на краю кровати, готовясь вот-вот упасть, а белые стены радушно принимают солнечный свет после вчерашней прохладной дождливой ночи, впитывая его в свою шероховатую поверхность. Большая драцена, немного запыленная и нуждающаяся в поливе уже несколько дней, и несколько картин на стенах не очень-то и радовались пробуждению владельца, потому казались отстраненно-равнодушными. Бэкхён хмыкнул, опустив свой взгляд на запястье. Он рассматривал его, чувствуя жжение, поначалу списанное на неудобную позу во время сна. Несколько минут парень просто бездумно смотрел, а после позволил надежде зародиться в своем всё угасающем теле. Бён привык к той мысли, что возможно он бракованный, ведь в его двадцать шесть вероятность того, что на твоей руке появятся заветные несколько букв, слишком ничтожна. Особенно, если такого в твоей семье не происходило. Родители получили свои метки практически сразу после рождения, а брат Бэкхёна, будучи ещё четырехлетним ребенком, прибежал к родителям в постель с утра не с очередными криками и просьбами о мультиках, а с покрасневшим запястьем и ещё не очень хорошо заметными инициалами, но уже достаточно читабельными. Несколько дней брат ходил расстроенным, потому что метка болела и чесалась, а родители постоянно контролировали его, чтобы ребенок не царапал её, но это наверняка того стоило, ведь зарубцевавшись на коже остались две самые красивые буквы для каждого человека в этом мире. Кроме, Бэкхёна. Почему-то со временем он перестал воспринимать этот мир настолько прекрасным, ведь разве не проще было бы жить простой жизнью? Без этого вечного поиска, вечного ожидания чего-то. Так, наверняка, думают все те, кто как и Бэкхён не получили свои метки вовремя или так и не дождались своей родственной души, своего правильного человека. Правда, Бэкхён был бы рад, если бы просто мог знать, что судьба предусмотрела ему родственную душу, связанную с ним красными нитями, но руки Бэкхёна были чисты все его чертовы двадцать шесть лет. В школе он стеснялся этого, ведь дети слишком жестоки, потому поняв в начале средней школы что и к чему, Бэкхён старался никому не показывать свои руки. Бэк отодвинул общение и дружбу на второй план, понимая - все те люди, что встречались ему по пути, всего лишь ступени под его ногами, ведь после выпуска все испарятся не хуже воды. В университете он просто начал встречаться с девушкой, в тайне надеясь на то, что её родственная душа никогда не появится, но желания не сбылись и они расстались. Та девушка нашла свою половину, своего человека. Они с ним стали парой, а Бэкхён решил, что если не может найти своё, то чужое брать не будет. Непродолжительные отношения – это к нему, но не стоит бегать за кем-то, если не выходит найти свои крылья и летать. Потому сейчас, видя редкую жалость окружающих, слыша их тихий шепот, он старается не реагировать. Да, бракованный. Да, наверняка, никогда не сможет иметь обычные отношения, такие, как у его родителей и брата, но это не значит, что он не сможет жить нормально, найдя искреннего человека. Потому после университета Бэкхён больше никогда не прятал запястье. Он перестал стыдиться, бояться или желать чего-то сверхъестественного от своей жизни, все же чувствуя неловкость от своей ущербности, просто потому, что в одиночку сложнее справиться. В одиночку всё сложнее. Думая об этом Бэкхён провел пальцами по коже, две параллельные линии были мало похожи на то, что должно было там быть, а жжение не было пульсирующим. Процесс не шел — это могло значить, что угодно. Однажды, ему сказали, что возможно его родственная душа ещё не родилась, такое бывает. Метки появляются практически сразу, но что если…. Тогда ему придется прожить ещё много-много лет в ожидании кого-то, кто может в итоге просто стать другом. Время, потраченное на простое ожидание, слишком расточительно. Этого Бён Бэкхён не мог допустить, и в ту же минуту сладкие, греющие его душу мысли о близкой родной душе не давали покоя, раздражая нервы, лаская сердце и оставляя горько-сладкий привкус, приходящей с рассветом надежды. Мысли о том, что возможно эти красноватые полосы ему показались, на самом деле, всё ещё немного пугали, но прекратить об этом думать было практически невозможно. Бён думал, и в глубине души надеялся, что это метка, потому чуть приободрившись и протерев в очередной раз по-прежнему сонные глаза, парень поднялся с постели, ступая голыми ногами на холодный пол, чувствуя, как от голени к коленям поднимается дрожь и становится враз холоднее. — Минё, не грусти, сегодня я тебя обязательно полью, — щёлкнув пальцами и подмигнув драцене на прощание, парень направился в ванную. Он надеялся, что не забудет полить растение, хотя цветку в большом горшке, с грустью проводившему своего хозяина, было не впервой. Весь день Бэкхён занимался чем-то мало похожим на действительно важные дела. Сначала плотный завтрак из разогретой еды приготовленной еще позавчера, после какие-то шоу по телевизору и, в конце концов, парень не заметил, как снова отключился. Он проснулся вечером, сонно оглядываясь на потемневшее помещение, вытирая слюну и разминая затёкшую шею. Хотелось взбодриться, но ощущения в теле были близки к желанию проблеваться в ванной комнате, так там и оставшись. Встав с дивана, Бэкхён подошел к холодильнику и, достав начатую пачку сока, отпил из неё. В свете холодильника он увидел то, что расстроило его больше ломоты во всем теле. Желания не оправдались — метка исчезла. Поставив на место сок, он хлопнул дверцей, взъерошивая волосы, а после, сделав несколько глубоких вдохов, немного успокоился и извиняющее погладил холодильник. — Действительно, — произнес он, проходя в спальню, — на что я надеялся? Свет, включенный в комнате резким привычным движением руки, на мгновение ослепил его. Нужно было собираться на выступление, но отчего-то внезапно руки Бэкхёна опустились, а сам он уселся на постель. Посмотрев ещё раз на чистое запястье, он откинулся на постель, чувствуя, как белое и мягкое одеяло принимает его в свои объятия куда дружелюбнее, чем весь этот мир. Бён Бэкхёну надоело, Бён Бэкхён устал. Он прикрыл веки всего лишь на мгновение, чтобы снова прийти в себя, чувствуя, как глаза щиплет от сдерживаемого гнева и обиды, чувствуя, как дрожь селится в губах, а горький ком застревает в горле, не давая дышать. Сегодня он хочет играть на фортепиано, а не петь привычную песню. Сегодня он снова совсем забыл полить стоящую в углу запыленную драцену. В баре было шумно, слишком шумно для этого времени. Хотя на самом деле не удивительно, Бён опоздал на два часа. Группа уже выступила с первой частью, он видел как они, уставшие и немного растерянные, спустились со сцены, не сразу замечая его. Бэкхён стоял возле входа на сцену в тени, так чтобы его никто не видел. Когда группа двинулась к выходу, он открыл дверь первым, проходя в хорошо освещённый коридор. Его руки покоились в карманах куртки, волосы были влажными от бега. Он думал, что не успеет до перерыва, потому что ему потребовалось чуть больше часа, чтобы осознать: больше так нельзя. Нужно было изменить хоть что-то, ведь для жизни не достаточно простого движения по прямой дороге и подчинения размеренному течению реки, никогда не было и не будет достаточно. Бэкхён понял, что в группе его не замечали только потому, что он не выражал свою позицию твердо. Да ему и не было смысла противиться всё это время, но что-то больно заныло внутри, когда он услышал те слова, и теперь, словно расклеванный воронами орех, его тело ныло, его разум просил изменить хоть что-то. Эхом, где-то рядом с левым ухом, всё ещё звучало заявление низким голосом: — Ты видимо не в курсе, что застрял в одном куске времени, — эта фраза всё время всплывала в голове, словно противный вой волчьей стаи, размножаясь сотней голосов. Этот голос, как будто эхо в лесу, дробился при столкновении с деревьями, стремясь вверх горы, бросаясь в самую гущу его подсознания, разбиваясь и умирая в навязчивом сне Бэкхёна. Он стоял, прикусывая губу, левой рукой перебирая ключи в кармане, чувствуя кожей их тихий звон. Группа застыла перед ним, в их глазах он читал всё то, что они никогда не осмеливались ему сказать: ты больше не часть нас, ты никогда ею не был. Он знал это и раньше. Его руки чисты, он понимал, что это не может быть основной причиной, но как люди не могут искоренить расизм, так никому не удастся заставить всех поверить в то, что люди без меток ничем не отличаются от других. — Ты же понимаешь, всему приходит конец? — произнёс барабанщик, смотря на Бэкхёна с ненавистью. Бэкхён понимал, что напряжение достигло предела, теперь должен был быть взрыв. — Ты не первый раз не приходишь на саундчек — это ладно, — сказала басистка, опустив голову, видимо она не могла смотреть в глаза их бывшему вокалисту. — Но не приходить на выступления — слишком… с тобой ведь даже не связаться. — Я знаю, — ответил Бэкхён. — Это моя вина, Джина, но сегодня я хочу в последний раз сыграть в этом баре. Я одолжу синтезатор, — и, не дожидаясь ответа, закончил, — спасибо. Он прошел мимо группы, чувствуя их взгляды на себе. Непонимание — вот, что читалось в их глазах. Возможно, Бэкхён был рад работать с ними, но теперь радость завершения этого пугающего круга вдохновляла его ещё больше. Ему хотелось сделать то, чего так давно желало его сердце. Выйдя на сцену, он снял куртку, скидывая её на подиум барабанной установки. Усаживаясь на стул перед белой Yamaha, такой же белой, как его лёгкая кофта. Если бы они промолчали сегодня, то он точно бы не сдержался. Сегодня все в любом случае должно было закончиться, как бы больно и тяжело это не было. Он глубоко вздохнул, закатывая рукава, подтягивая их и кладя пальцы на белые и черные клавиши, касаясь их практически невесомо. Его спина потянулась вслед первым касаниям инструмента, сначала ненавязчиво аккуратным, после переходящим во всё более ритмичные и уверенные. Клавиши отзывались мелодиями на его прикосновения, такими же робкими и в тот же миг настойчивыми. Руки скользили по клавиатуре, сегодня он играл без партитуры, потому безотрывно следовал взглядом за своими движениями. Позволяя спине вздрагивать от новых нот, позволяя левой ноге отрываться от пола на особенно виртуозных моментах, а правой – отбивать ритм, которому следовали руки. Его тело подчинялось музыке настолько сильно, что казалось ещё мгновение, и он привстанет, чтобы играть в наиболее удобной позе. Его не беспокоило то, что во внезапно включившемся свете, он виден слишком отчетливо, позабыв о своих абсолютно белых запястьях, позволяя бёдрам и рукам контролировать движения. Он, словно загипнотизированный умелым кукловодом, отчаянно пытался выискать пальцами ту самую клавишу, наклоняясь ближе к синтезатору, вдыхая его манящий запах разогретой аппаратуры, вдыхая дым чьих-то выкуренных всё таких же крепких сигарет, ощущая, как пот скапливается на висках от напряжения и волосы чуть липнут к коже. Он запрокидывает голову, на секунду останавливаясь, а после, продолжая уже медленнее, как будто поймав ту самую ноту, он пытался удержать её, удержать хоть на миг ощущение близкое к истоме. В бёдрах приятно заныло от напряжения, его ноги всё ещё двигались и мышцы напрягались, играя свою незатейливую мелодию ритмичных ударов о деревянный пол, их линии менялись — грубели и распрямлялись, рвались вверх и приковывали взгляды резкими движениями вниз. Распускались словно цветы пиона после грозы в своих свободных и невесомых движениях, отрываясь от пола, как качели с маленьким счастливым ребенком, смех которого рвал душу на части, заставляя чувствовать радость и трепет, заставляя окунуться в проникновенную игру не только рук, но и плавных линий тела. Губы не произвольно двигались, стараясь ухватить с воздухом мгновение льющейся музыки. В зале молчали, Бэкхён переместил пальцы к высоким нотам, бережно касаясь их и трепетно выдыхая вслед разносящейся по залу мелодии. На душе сладко заныло: он сделал то, что хотел. Приторно-горький круг повторяющихся будней порвался, лопнула слишком сильно натянутая нить, захотелось лечь, но всё, что он сделал — это, размяв плечи, поднялся. Свет выгодно подчеркивал его силуэт, обхватывая округлую линию бедер мягкими объятиями красноватого сияния прожектора, лаская его ноги, скрывая под тенью отросших волос довольные глаза. Нескольких взмахов руками в приветственных жестах было достаточно, чтобы свободно продемонстрировать отсутствие метки, но восхищенные исполнением неизвестной им мелодии, люди даже не обратили внимания на эту деталь, думая о невероятной игре парня, ставшего на один вечер пианистом. Только сейчас Бён заметил то, что упустил сразу. Тот парень сидел за барной стойкой и не смотрел на Бэкхёна так, как обычно. В горле закололо, захотелось прокричать, чтобы тот перестал пить и обратил внимание на него, уже спустившегося со сцены. Бэкхён опустил рукава кофты, крепче сжимая в повлажневшей ладони куртку. Подходя к парню, вращающему стакан с виски в руке, Бэк сел на стул и попросил пива, потому что напиваться совершенно не хотелось. Незнакомец повернулся в сторону Бэкхёна, сложно было не заметить, что к нему подошёл виновник бурных аплодисментов. — Мое время больше не будет застывать, — произнес Бэкхён, смотря на незнакомца, но тот с минуту посмотрев на колено Бэкхёна, выглядывающее из порванных джинс, усмехнулся и отпил немного виски. — Возможно. — Спасибо, — прозвучало в ответ настойчивее, чем было необходимо, но только из-за неуверенности Бэкхёна в словах, которые он хотел сказать. Оттого, что сказать, по сути, было нечего, но в тоже время сотни вопросов были внутри него, возможно, так никогда и не произнесённые парнем вслух. Словно раненный пес, потерявший нюх, он пытался отыскать среди всех этих несвязанных слов и вопросов хотя бы один нужный, чтобы зацепиться за него и продолжить разговор, да только ничего не происходило. Вопросы бежали от него, и он, крепче сжимая ледяную бутылку с пивом, смотрел на стакан с виски принадлежавший незнакомцу, наблюдал за тем, как внутри потихоньку таяли льдинки, а практически у дна стакана собрался конденсат. Хотелось ощутить что-то холодное на своих губах, и вовсе не холодившее пальцы пиво, а абсолютно незнакомые холодные от дорогого спиртного губы парня, сидящего на расстоянии меньше вытянутой руки. — Я сегодня, кажется, поменял что-то в своей жизни из-за твоих слов, — начал Бэкхён, сглотнув в попытке подавить желание тела, — но даже имени твоего не знаю. — Пак Чанёль, — короткий ответ, и взгляд карих глаз впервые сталкивается с его. В этих глазах отблескивала подсветка бара, но не на поверхности, а гораздо глубже, — но тебе не стоит представляться, Бэкхён. — Игра на опережение, — ухмыльнулся Бён. И Чанёль, похоже, догадался, о чем сказал его собеседник, потому что, улыбнувшись, он произнес: — Ты проиграл, мой черед. Вещь, о которой не только мне известно, но все же…— Повернувшись к Бёну, Пак перестал улыбаться. — Твои руки чистые? — Покурим? — встречный вопрос, и куртка снова оказывается в руках Бэкхёна, а сам он встает, чтобы выйти на улицу, хотя в этом баре и можно курить, но говорить о чем-либо подобном здесь Бён не собирался. Пачка сигарет в кармане его куртки всего лишь предлог. Пак Чанёль поднялся, оставляя деньги у стакана с несколькими глотками виски. Он шел за Бэкхёном, смотря на его шею и скрытую белой кофтой напряженную спину, а достаточно узкие джинсы мягкими линиями соблазнительно очерчивали бедра и ноги. Чанёлю хотелось подойти сзади и прижаться к спине, чтобы почувствовать скованные мышцы и передать им свой ритм сердца, отчаянно ищущий приюта в лице Бён Бэкхёна; хотелось прикоснуться, провести самому рукой эти плавные линии, сжимая в руках податливое тело, останавливаясь на бедрах, стискивая их пальцами до краснеющих отметин. Пак Чанёль тряхнул головой, засунув руки в карманы куртки и нащупывая там зажигалку. На улице было достаточно прохладно, чтобы захотеть вдохнуть свежий воздух полной грудью, а после почувствовать всё ещё морозный ветер, хватающийся за макушку, треплющий неподдающиеся ему волосы. Бэкхён отошел от входа в бар, останавливаясь в тени, недалеко от фонаря, чтобы не сильно попадаться на глаза. Привычным движением он достал одну сигарету из неизменно синей пачки, обхватывая её губами, пытаясь тем временем отыскать зажигалку. Не успел он нащупать в правом кармане куртки необходимый предмет, как рядом вспыхнул яркий свет. Подняв голову, парень заметил ждущего Чанёля с горящей зажигалкой. Белая вещица пылала в его руках, откидывая блики в глаза владельца, и Бэкхён задумался о нормальности глаз Пака. Что это вообще за глаза, в которых все время отблески света? Бэкхён на мгновение подумал о том, что его свет тоже мог бы стать отблеском в этих глазах и померкнуть там же. Зубы сильнее сжали сигарету, парень сглотнул, приближаясь к огню и прикуривая. С первой затяжкой мысли о глазах пропали, со второй — он понял, что все это лишь воображение раздразненного дымом и духотой помещения мозга. Он захотел развернуться и уйти, по пути докурив сигарету, чтобы полностью прийти в себя, иначе сегодня он мог совершить еще несколько безумных поступков. — К черту, — произнес Бён, выбрасывая лишь на половину выкуренную сигарету. Ему вдруг расхотелось курить, совсем. На миг в его голове даже пронеслась мысль бросить, потому что он собирался менять свою жизнь. И если уж избавляться от чего-то, то нужно было в первую очередь уйти от старых привычек. Возможно, именно потому он тут же продолжил, пока была возможность занять преимущество в этой игре: — Почему тебя интересуют мои руки? — А это так важно? Ты ведь не скрываешь их. — Произнес Пак, вглядываясь в лицо Бёна, в попытке найти там ложь или правду, но ничего не видя. Его скулы были напряжены — он думал, его брови чуть сведены — он был раздражен, его глаза хаотично двигались — он боялся, а губы хранили остаток улыбки — по-видимому, подобный разговор не был чем-то новым или неожиданным. Пак Чанёль читал Бэкхёна не как открытую книгу, а как послание под окном: даже если написано твое имя, ты как и раньше можешь сомневаться в том, что адресовано оно именно тебе. Потому Чанёль не ждал чего-то особенного, в душе тихо надеясь на правильность своих догадок. Бэкхён молчал. Эти слова резко охладили его пыл, хватка дрогнула и он подумал, что недолго удалось продержаться на своих позициях, ведь не хотелось говорить очевидные фразы, если уж ему не собираются отвечать на вопросы. В этот момент всё, чего он желал с легкостью умещалось в одно действие: поцеловать стоящего рядом парня. Надоело ждать, надоело думать, как и отвечать на вопросы. Бэкхён притянул к себе Чанёля за расстегнутую нараспашку куртку, уверяя внутренний голос, что он просто попробует губы парня на вкус. Вкус оказался таким, как он и ожидал: горьковатый привкус алкоголя вовсе не был приятен, но губы были холодными и мягкими в отличие от горячего и настойчивого языка. Пак Чанёль явно хотел того же, сжимая пальцами бедра, ощущая их горячую податливость, чувствуя, как вздрагивает тело, когда холодные пальцы случайно соприкасаются с кожей под белой кофтой. Чувствуя, как тихо мычит Бэкхён, каждый раз, когда руки крепко хватаются за его бедра, сильнее комкая в своих руках куртку Чанёля, оставляя на ладонях следы от молнии и заклепок. Руки Пака ощущали шероховатую поверхность джинс, впиваясь ногтями в твердый ремень, прижимая тело Бэка к себе, чтобы чувствовать его запах, чтобы впитывать в себя его эмоции, чтобы ощущать наяву все то, о чем думал десять минут, день или несколько недель назад. Голова звенела от желания продолжения и отказывалась работать, не смотря на то, что гуляющий сквозняк и стоящие неподалеку люди не располагали к действиям. Резко разорвав поцелуй, Бэкхён оттолкнул Пака, ударяя его кулаком по лицу, разбивая губу. Бён тяжело дышал и, кажется, был немного не в себе, особенно отмечая про себя, что его собственное поведение оставляет желать лучшего. Он не должен был сначала целовать, а потом бить, но в теле бушевала внезапная ярость на самого себя и на не пойми откуда взявшегося Пака. Чанёль, словно волк не впервые встретившийся с огнем, смотрел на него немного нахально, пусть и с долей непонимания: — Какого черта, Бён Бэкхён? — спросил Чан, проводя большим пальцем по губам, языком облизывая небольшую ранку. — Это для того, чтобы прийти в себя, — произнес Бэкхён, вытирая рот и сжимая кулаки, одергивая белую кофту. — Странные у тебя методы. — Дело не в этом. — Начал Бён, проводя рукой по волосам, делая шаг назад, чтобы увеличить дистанцию и не чувствовать себя в западне, в зоне влияния этих глаз, пусть в темноте и мало различимых. — Ты не похож на человека, кому судьбой не предназначен близкий человек, а я такой. И потому не собираюсь брать то, что мне не принадлежит. И ты не должен. Мы ведь не связаны и, в конце концов, рано или поздно тебе придется выбрать другую дорогу. У меня всё. — Произнеся это Бэкхён развернувшись на пятках, пошел прочь. — А меня ты послушать не хочешь? — крикнул Пак, в спину удаляющемуся парню, тот лишь вскинул руку в неопределенном жесте. — Нет, так не пойдет, — негромко сказал Чан, догоняя Бэкхёна. Свет фонаря осветил их обоих, отделяя маленькое пространство в отдельный мир, заставляя остальное не особо важное исчезнуть, перестать существовать. Чанёль одёрнул Бэкхёна за руку, заставляя посмотреть ему в глаза. В чёртовы странные глаза, ловящие отблески и заставляющие их умирать где-то в глубине. — Ты не слишком ли быстр, нет? — сказал Пак, всё ещё удерживая парня за руку и не давая уйти. — Отпусти, — ответил Бэкхён, пытаясь вырваться, но его руку только крепче сжали, не позволяя уйти от бессмысленного, по мнению Бёна, разговора. — Мне не о чем больше с тобой говорить. — Да, конечно, — сказав это, Чанёль отпустил руку Бэкхёна и тот, понадеявшись, что ему желают счастливого пути, попытался развернуться, но его снова одернули, хватая за запястье и оттягивая рукава вверх, оголяя кожу настолько, насколько это возможно. Абсолютно не реагируя на попытки Бэкхёна вырваться, Пак ловко перехватывает вторую руку, чувствуя достаточно ощутимые толчки от Бэка. Но это бесполезно, когда твои руки видны под светом фонаря, человеку, от прикосновения рук которого по бедрам до коленей проходится легкая волна дрожи. Как бы Бэкхён не старался, странно действующий магнетизм стоящего напротив парня не играл на стороне Бёна. — Убедился в своих догадках? — произнес Бэк, когда Пак, пребывая в растерянном состоянии, на грани желания полностью выпасть из реальности, отпустил руки Бэкхёна, а тот уже абсолютно спокойно стянул рукава вниз. Поздно было дергаться, гореть от ярости или кричать. — Там ничего нет. — Абсолютно белые руки, как видишь. — Белые руки, — задумчиво повторил Чанёль, больше не смотря Бэкхёну в глаза, и тот, расценив это как сдачу позиций, развернувшись и скрепя зубы, продолжил идти, всё больше отдаляясь от Пака. На что Чанёль надеялся, когда решил посмотреть на руки вблизи, он не знал, ведь практически каждый вечер в неровном свете еле живых софитов мог видеть руки Бэкхёна. Сложно различимые, но абсолютно чистые руки, наверное, потому он долго не решался начать разговор об этом, признаться или попытаться найти выход из проблемы, а просто смотрел и пил крепкий алкоголь, который совершенно ничего не менял. Чанёль поймал силуэт парня в следующем фонаре. Свет осветил удаляющуюся фигуру Бэкхёна, плавные линии тела казались неправильно привлекательными, а чуть округлые бедра и задница, словно созданными для ладоней Пак Чанёля. Руки до сих пор хранили потихоньку стирающиеся ощущения тепла чужого тела. Хотелось закричать и крепко сжимая кулаки ударить ими обо что-то твердое, чтобы заглушить накатившую злость, чтобы сбить их до крови, до глубоких кровоточащих царапин, потому что его правая рука ныла, щипала и пульсировала. На его коже чуть выше запястья была красноватая метка, которая появившись еще в далеком детстве, сейчас вновь ожила, заставляя чувствовать Чанёля непонимание и усталость. Он так долго искал и теперь все это зря? Бён Бэкхён не тот человек, но для Пака в тот же момент это было слишком абсурдным утверждением. Он не собирался отступать, ведь не было смысла сдаваться, если ты уверен в своих действиях. Бён Бэкхён нравился ему и неважно какими нитями они связаны, Пак Чанёль свяжет их судьбы еще сильнее. Спустя три дня Бэкхён устал от постоянного сидения в четырех стенах квартиры, но думая о необходимости выйти на улицу, парень чувствовал жгучее желание в груди не двигаться вообще. Он смотрел фильмы, иногда открывая окна, чтобы проветрить комнату и не задохнуться в ней окончательно. Белые лучи солнца проникали в его квартиру все также нагло и навевали ещё большую тоску, чем дождь, который пошел на третий день его неизменного пребывания дома. Резкие порывы ветра врывались в помещение, развевая легкий белый тюль, хватаясь за него своими руками, пропитывая его легкой влажностью и прохладой. Запах дождя проникал в каждый уголок, пробирался под теплый плед, в который удобно кутался сам Бён, оставался в кружках и забытых тарелках с крошками. Несмотря на резкое понижение температуры в квартире, такая погода всё-таки внезапно порадовала – свет не раздражал глаза, а на работу по дождю теперь не нужно было идти, потому все сложилось внезапно хорошо. Бэкхён планировал еще немного побездельничать и начать поиски работы через пару дней, когда окончательно надоест так жить. Он в последнее время вообще быстро от всего уставал. Открыв холодильник и достав оттуда несколько брошюр из доставки, парень заказал курочку в остром соусе, в холодильнике для такого случая еще завалялось пара банок пива. Он потянулся, разминая спину, кажется, сегодня всё складывалось настолько хорошо, насколько это было возможным. Почесывая живот сквозь домашнюю футболку, парень направился в ванную – душ был отличным продолжением отличного дня. Когда он вытирал волосы, в дверь позвонили: доставка была сегодня, как никогда, вовремя. Оставляя на голове полотенце, чувствуя, как на кончиках волос постепенно скапливается вода, холодными каплями срываясь на его лицо, Бён вышел из ванны. Парень без расспросов открыл дверь, на ходу благодаря за быструю доставку, но тот, кто стоял за дверью был мало похож на парня из доставки, хотя у него в руках и была заказанная минут двадцать назад курочка. — Ты… — произнес Бэкхён, находясь в небольшом замешательстве. — Что ты тут делаешь? — Узнал твой адрес, а потом перехватил твою курочку, — ответил Пак Чанёль, как ни в чем не бывало. — Курица моя, а то, что ты за нее заплатил мне плевать. Отдавай еду и вали отсюда. — А в гости позвать не хочешь? — Я тебе разве не говорил, что мне не о чем … — начал было Бэк, но Чанёль не стал его слушать, дергая дверь на себя, шире открывая её и проталкивая Бэкхёна внутрь, ставя курицу на пол и разуваясь. — Сколько в тебе ещё наглости? Я не приглашал тебя в гости. Но настойчивые выталкивания не помогли, Пак Чанёль был достаточно длинным, чтобы ловко ухватываться за все выступающие поверхности, а после, вывернувшись, захлопнуть дверь. Бэкхён не был слабым, беззащитным или что-то в этом роде, просто Пак Чанёлю везло больше. Полотенце с головы практически сразу упало на пол. Бэкхён не стал его поднимать, сейчас у него были куда более важные дела. — И что дальше? Ты тут, я тоже. Говори и можешь быть свободен. — Ощетинился Бэкхён, потому что ему внезапно сильно захотелось убить стоящего в прихожей парня. Мокрые волосы раздражали стекающей за шиворот домашней футболки холодной водой, Чанёль раздражал своей наглостью и непонятно откуда взявшейся настойчивостью с легкой полуулыбкой, словно он задумал что-то. Вместо ответа, он посмотрел на Бэкхёна, в его глазах на удивление ничего не было. То ли освещение было не таким, как обычно, то ли мозг Бэкхёна устал от приключений и теперь воспринимает мир правильно. Чанёль снял куртку, вешая её на крючок, и Бён хотел было что-то ответить, но тот абсолютно спокойно закатал рукав рубашки, демонстрируя Бэкхёну инициалы на правой руке, слегка покрасневшие, но явно появившиеся давно. — И что это? — спросил Бён, не понимая, к чему клонит Пак. — Твои инициалы, идиот. — Это могут быть не мои инициалы. С чего вдруг они мои? Может, это другой человек, если не Бэкхён, так Бинхан какой-нибудь. Может, это вообще китаец. Девушка по имени Биньхань. — Нет, — категорично заявил Пак, без доказательств разбивая этим заявлением вдребезги слова Бэка, просто потому, что его лицо в этот момент было настолько серьезным, насколько это возможно. — Ладно, может, ты слеповат. — И Бэкхён протянул ему свои руки. — Видишь, тут ничего нет. Пак одной рукой обхватил руки Бэкхёна за запястья, опуская их вниз и удерживая вместе, притягивая парня ближе к себе. Он целовал не отвечающие ему губы, придерживая второй рукой затылок, проникая языком и лаская абсолютно безэмоционального парня. — Давай же, — шепчет он, сжимая влажные волосы на затылке и стискивая зубы до скрипа. Бэкхён, кажется, ничего не собирался делать, лишь смотрел своими глазами куда-то в область шеи. Казалось, что он ни о чём не думал и, возможно, в этот момент так и было, однако второй раз он не позволил себя поцеловать, отвернувшись, а после опуская голову вниз, скрывая глаза и выставляя на обозрение лишь свою тёмную макушку. Опустив глаза, он пытался скрыть рушащиеся в его глазах горы, башни и леса, ведь почему-то в этот момент и немножко раньше жутко хотелось поддаться словам и действиям внезапно пришедшего парня не просто из-за физического влечения, а из мнимого, фальшивого поворота судьбы в виде случайно совпавших инициалов. Чанёль сжимает зубы, толкая Бэкхёна к стене, чтобы иметь возможность удержать его рядом, заблокировать путь к отступлению. — Эй, — говорит он, легко прихватывая Бэкхёна за подбородок, чтобы тот посмотрел ему в глаза, проводя большим пальцем по влажным губам, — я знаю, что метка на моей руке принадлежит тебе. Я не уйду. — Звучит фальшиво, но ладно. — Отвечает Бэкхён, убирая руку Пака от своего лица. — Тебя всю жизнь обманывали? — А ты всю жизнь говорил правду? — парировал Бён, пытаясь отыскать в глазах Пака фальшь, но именно сегодня эти глаза были пусты и в то же мгновение умиротворяюще полны, именно сегодня эти глаза были настолько уверены, что ещё чуть-чуть и Бэкхён сам начнет верить. — Ты хочешь того же, что и я. Ты говорил не брать чужого, я и не собираюсь. Я только возьму свое. — Произнеся это, Чанёль наклонился к Бэкхёну, нерешительно прихватывая нижнюю губу зубами, рукой придерживая за шею, чувствуя встречные движения губ, чуть покусывающие зубы, дразнящие и легкие движения языка по губам. Бён сжимал кулаки, не понимая, то ли слова на него так подействовали, то ли дразнящая нежность, но сердце неожиданно больно ударилось о грудную клетку, лишая воздуха куда быстрее. Лёгкие раздирало, хотелось кричать от боли, а губы всё двигались, поддаваясь ласкам, стоящего рядом парня, от которого пахло ещё не выветрившимся запахом шампуня и еле уловимым горьковатым ароматом духов. Он устал быть один, он устал отказывать себе в желаниях, в надежде, в любви. — Нас не связывают красные нити, — произнёс Чанёль, разрывая поцелуй с лёгкой полуулыбкой на губах. — Тогда, может быть, они белые? — Если они не порвутся ещё хотя бы один день, пусть будут хоть зелёными. — Сглотнув, ответил Бэкхён, притягивая Пака к себе, вновь целуя. Этот поцелуй просил задать другой ритм, этот поцелуй требовал страсти: глубоко, сильно, скользко, больно и без остатка. Руки Бэкхёна потянулись к пряжке ремня Пака, вытаскивая рубашку и беспорядочно расстегивая пуговицы, чувствуя, как руки Чанёля крепко удерживают его рядом, настойчиво и сильно сжимая тело в своих пальцах, оставляя краснеющие следы. Плавные линии дразнили так же сильно, как дразнил еще не выветрившийся запах геля для душа и по-прежнему влажная кожа в изгибе шеи. Чанёль подхватил Бэкхёна под бедра, опираясь на стену. Слишком привлекательное тело, даже сквозь домашние штаны, виднеющиеся мягкие линии бедер, и острые изгибы колен, двигающиеся вслед за руками, замирающие и вздрагивающие от каждого прикосновения. Этот человек был настолько манящим, словно где-то внутри него окутанный сосудами и вибрирующий от ритмичных ударов сердца было спрятан кусочек самого Пак Чанёля, к которому он стремился, который не хотел отпускать. Такое странное, смешивающее и дурманящее чувство чего-то непостижимо родного и близкого; того, что сумело заставить глаза Чанёля на несколько дней потерять все существующие отблески в самой их глубине, теперь трепетно и не торопливо возрождая их, вышивая на их месте цветными нитями новые узоры. Эти узоры пробуждали чувства, которым не нужны были слова. Хотелось обнять Бэкхёна еще сильнее, хотелось целовать его, хотелось вырывать из тела болезненные мелодичные стоны, чтобы он шипел и вился в руках Чанёля, как самая опасная в мире кобра, сильнее напрягая мышцы бедер, обхватывая и притягивая его, Пак Чанёля, к себе. — Ты тяжелый, — низким срывающимся голосом произносит Пак, чуть отталкиваясь от стены и вновь впечатывая в нее парня оставившего секундой ранее укус в изгибе шеи, который теперь пульсировал не хуже метки. От неожиданности Бэкхён издает стон, чувствуя волну накатывающего возбуждения и то, как с ударом воздух стремительно покинул его лёгкие. Глубоко внутри заныло что-то не жившее в нём раньше, что-то просившее выхода наружу. — В комнату… — произнёс Бэкхён, отталкивая Пака и становясь на ноги, замечая на полу оставленную, уже наверняка еле теплую, курочку. Похоже, придется съесть её холодной, но всё в порядке, это не страшно. В комнате сквозь занавешенные шторы проникал приглушенный свет солнца, которое казалось особенно ярким после прошедшего дождя. Его отблески от влажного асфальта, мокрых окон и крыш были куда ослепительнее, чем обычно, заставляя чувствовать одновременно и духоту, и влажность в помещении. Поцелуи на белом постельном, скомканном еще с утра, сброшенная одежда, улыбки заставляющие сердца заходиться в странном скачущем ритме. Плавные движения, ритмичное проникновение глубже и сильнее, расслабленные прогибы спины и плавно раздвигающиеся бедра Бэкхёна в свете, проникающего сквозь шторы, солнца. Лучи ловили их стоны, освещали скользящие по коже губы и оставляющие следы зубы, проникали вглубь комнаты такой же тонкой струйкой, как тянущийся след слюны от губ к губам. Эти теплые оранжевые лучи касались лица Бэкхёна, слепили его глаза и освещали вены на руках Чанёля, крепко державшего в своих ладонях самое сокровенное тело, принадлежащее отныне только ему. Утром Чанёль проснулся от пения птиц, чувства постепенно замерзающих пяток, выглядывающих из сползшего одеяла и криков Бэкхёна. Встрепенувшись, Пак Чанёль оторвался от подушки, разлепляя опухшие глаза, почесывая поясницу и улыбаясь от хорошо различимой матерщины. Спустя минуту дверь в комнату открывается и Чанёль видит красное лицо Бэкхёна, похоже, с неизменным полотенцем на голове. Капли воды стекали с его темных волос, как и вчера, но сегодня он стоял в трусах, с оставленными прошлой ночью красноватыми засосами на теле и намного более злым выражением лица. — Сегодня ты выглядишь привлекательнее, — произносит Чанёль с улыбкой, продолжая смотреть на всё также стоящего в дверях Бёна. — Это ты во всём виноват. — Скрепя зубами, произносит Бэкхён. — Метка появилась, и там твои инициалы. Чанёль улыбнулся на это заявление, а в его глазах можно было увидеть победные фанфары: — Значит, сработало. — Заключил он, переворачиваясь на спину и подкладывая руки за голову. — Ты, черт возьми, знал? — Вскипел Бэкхён, стягивая влажное полотенце. Понимая, что часть, если не всё из произошедшего вчера, Чанёль спланировал, не ставя в известность самого Бэкхёна. — Ну, да. — Пак Чанёль, я тебя ненавижу! — Прокричал Бэкхён, набрасываясь на Пака с полотенцем. – Почему бедра, почему именно они? Тебе что, больше кусать было нечего? — Эй, оно мокрое и холодное, — взвыл Чанёль, пытаясь увернуться, но сегодня это плохо получалось. На бедре Бэкхёна, между двумя сине-красными следами от зубов, пульсировала и рубцевалась свежая метка. Наверное, все благодаря правильно разложенным картам или положению звезд, а может и толчку не сдающегося или слишком самоуверенного человека, глаза которого сегодня были полностью живы. В них играли теплые лучи раннего солнца, слишком слепящие, практически белые, как нити, связывающие теперь в этом мире на два человека больше.