За дверьми

      Вкус пирога кажется очень знакомым. Фриск на секунду замирают, прежде чем откусить немного. Ториэль обеспокоенно спрашивает, хорошо ли получилось, и расплывается в радостной улыбке, когда Фриск кивают в ответ. С тех пор, как они появились здесь, Ториэль состряпала с десяток таких.       Фриск послушно едят. Во-первых, потому что пирог и в самом деле вкусный, а во-вторых, чтобы не расстраивать Ториэль.       В-третьих, этот вкус на языке мучает их с самого первого дня, но где и когда они могли бы попробовать нечто подобное, им не вспомнить.       Им ничего не вспомнить. Они ходят по Руинам, бездумно вглядываясь в стены и избегая встреч; им никак не понять, отчего всё вокруг кажется знакомым и привычным. Будто они находятся здесь достаточно давно, чтобы чувствовать себя как дома. Или будто они видят это не впервые: и чудных монстров, и замысловатые головоломки, и двусмысленные надписи на стенах. Некоторые из них они даже не читают, заранее зная, что там написано. Или, заранее помня?       Такое знание пугает их. Пугает и то, что в мирных Руинах, где монстры легко дают сбежать без боя, их преследует одиночество и чувство вины. Оно обостряется после встречи с диковатым грустным Напстаблуком и попыток его ободрить — тот становится веселее, но сами Фриск отчего-то чувствуют себя подавленно и растерянно. Они возвращаются к Ториэль, надеясь найти пристанище в её объятьях, и на время забывают о своих метаниях. Та служит отличным утешением — ровно до тех пор, пока в духовке не поспевает очередной пирог, и во Фриск не поселяется мрачное предчувствие скорой разлуки.       Они действуют инстинктивно. Как по заложенной программе двигаются вперёд, стремясь к солнцу; они спрашивают Ториэль, как выйти из Руин, но это приводит лишь к ненужной конфронтации и очередному приступу отчаяния. Ториэль преграждает выход, и на лице её написана горькая решимость стоять до конца. Фриск просят её оставить это, но та непреклонна. — Не уходи, дитя. Я буду заботиться о тебе, обещаю. За этой дверью тебя не ждёт ничего хорошего.       Фриск сжимают губы и мотают головой. Внутри них живёт тяга к свету, и сейчас они ощущают это сильнее, чем когда-либо. Ториэль вздыхает и говорит: — Хорошо, дитя. Тогда покажи мне, что ты сможешь выжить без моей помощи.       Фриск не знают, что делать. Им вновь кажется: они видели это раньше. Они это уже проживали. И вместо образа решительной Ториэль в сознание врывается другой: её раненый, сломленный силуэт, обличающий в ком-то чудовище.       Фриск до ужаса боятся, что подобное может воплотиться в жизнь, поэтому просто сдаются. По лицу Ториэль пробегает волна удивления; она ласково треплет волосы ребёнка и уводит их из подвала, говоря, что это правильный выбор. Ториэль выглядит довольной, но главное — живой, и поэтому Фриск немного расслабляются.       Однако какой-то голос внутри твердит быть решительными и не сдаваться. Фриск стараются его не слушать, потому что слепое движение вперёд может привести к смерти Ториэль — они не уверены в этом, но проверять не желают. Сердце их беспокойно колотится, стремясь продолжить путь, но Фриск всё равно остаются.       Это становится похожим на пытку. Чувство дежавю пронзает Фриск в самый неподходящий момент: когда Ториэль произносит то, что они уже слышали. Когда шутка в дневнике будто придумана кем-то другим. Когда пирог опять отдаёт чем-то знакомым. Жизнь в Руинах подвержена стагнации и выход из неё только один, но его всякий раз преграждает фигура Ториэль, поэтому Фриск всякий раз уходят ни с чем.       Они пытаются ещё несколько раз, но в итоге всё кончается одинаково. Порой им удаётся продержаться, уворачиваясь от атак, но перед глазами у них маячит кошмарная картина умирающей женщины. Голос в голове стучит, призывая прорываться, и Фриск почти силком заставляют его замолчать — ради Ториэль и ради себя, надо полагать. У них опускаются руки.       С каждым разом Ториэль выглядит всё более печальной, и в этом Фриск тоже винят себя и свою тягу к свету. Им хочется пообещать Ториэль, что они всегда будут вместе, но они не уверены, что смогут выполнить это.       К тому же, они ненавидят давать обещания. Им кажется, что эта черта вовсе не их, а заимствованная, но убедиться в этом не представляется случая.

***

      Потом что-то неуловимо меняется. Фриск понимают это, когда в очередной раз приходят в подвал, но Ториэль больше не преграждает им путь. — Ты так сильно хочешь уйти, дитя, — говорит она ласково, — поэтому я не буду мешать тебе пройти. Пойми: за Руинами ничего нет. Ты не найдёшь дома, ты будешь совсем один, и некому будет помочь...       Фриск молчат, не собираясь ввязываться в спор. Они не знают, правда ли это, но не хотят расстраивать Ториэль и не хотят вспоминать ничего плохого. Им кажется, что когда-то они сделали что-то плохое, и, наверное, если выйти из Руин, то можно узнать это наверняка.       Пока что сделать это слишком страшно. — Выход из Руин закрыт, дитя, — продолжает Ториэль. — Он не разрушен, но открыть его ты не сможешь. Однако ты так жаждешь пройти.... Я не буду мешать в этот раз. Иди к двери, если хочешь. Я сама порой так делаю. Может, это поможет тебе почувствовать себя лучше.       Она улыбается, но вовсе не радостно. Фриск хотят сказать что-то ободряющее, но вместо этого проходят мимо, в закрытый ранее туннель, и Ториэль исчезает где-то позади. Идти приходится долго — шаги эхом отражаются от стен, гулко разносятся в воздухе, — но в конце пути вырастает огромная дверь. Фриск касаются её ладонью и понимают — когда-то давно эта дверь уже открывалась перед ними.       Они садятся рядом, прижимаясь к металлу спиной. Он холодный, снизу поддувает сквозняк; они гадают, что же находится по ту сторону. Края двери слегка покрыты инеем — наверное, там, снаружи, зима. Холодная и белая-белая; Фриск жмурятся, представляя её себе, но радость тут же сменяется страхом, когда перед глазами встают яркие отпечатки крови на снегу.       Их кто-то убил? Они кого-то убили?       Это всё слишком тяжело, чтобы выносить, и Фриск снова сбегают, ведь это всё, что они умеют делать. Тяжёлая дверь остаётся позади, как и жуткий туннель; они возвращаются в дом, где Ториэль беспокойно ждёт, и клянутся себе никогда больше не подходить к выходу из Руин.       Но, в конце концов, они возвращаются. Однажды тоска в сердце становится нестерпимой, и Фриск украдкой прошмыгивают вниз, зная, что Ториэль за ними не последует. Это больше не битва. Фриск больше не хотят уйти. Они просто идут к двери, чтобы сесть возле, вытянуть ноги на холодном полу и прислониться спиной; чтобы просто подумать и отдохнуть. Ветер тоненько дует, стелется по низу. Снаружи всё тихо; тихо всё и внутри Фриск.       Этот хрупкий мир ломается с деликатным стуком в дверь. — Тук-тук, — слышится голос снаружи, и по двери снова стучит чья-то рука. Звук странный, пустой; Фриск вжимают голову в плечи, не зная, что сказать или сделать. До этого дня никто, кроме Ториэль, не был с ними ласков. — Тук-тук, — повторяет голос. — Ты там? — Кто это? — решаются спросить Фриск. Выходит совсем тихо, слабо, но монстр слышит и озадачивается: — Это не ты. Надо же. Раньше такого не случалось.       Они замолкают, не зная, что ответить. Ториэль чётко предупреждала: людей здесь не любят. Людей убивают. Голос кажется добрым, но им ли не понимать, как обманчивы голоса? Фриск проглатывают слова и молчат. Некто за дверью тоже молчит некоторое время, но потом снова стучит: — Тук-тук. Эй, приятель, ты ещё там?       Они молчат. — Ладно, тебе необязательно отвечать. Я ожидал встретить кое-кого другого, но, может, и ты не откажешься послушать? Мы с другом часто обсуждаем шутки, и я собирался поделиться с ней новыми...       Фриск молчат. Монстр рассказывает остроту, чем-то напоминающую те, что они видели в дневнике Ториэль, и сам же хихикает над ней. Потом выжидает реакции Фриск, но им удаётся только выдавить из себя улыбку, которую он, конечно же, не видит. — Не понравилась? Знаешь, мой братец Папирус утверждает, что не любит мои каламбуры, но сам постоянно улыбается. С тобой такая же история, приятель?       Фриск встают, отряхиваясь от пыли. Имя Папируса вызывает в них привычное ощущение узнавания, и эмоции при этом те же — вина, отчуждение. Боль. Предательство? Им кажется, что и незнакомому пока что Папирусу они уже навредили когда-то. Вдруг и тому, кто стоит за дверью, тоже? Он не представляется, и от этого Фриск легче — нет полной уверенности, что стоит держаться от него подальше. — Эй, приятель, мне пора, — говорит некто, напоследок стуча в дверь ещё раз. — Может, ты уже давно ушёл? Тогда все мои шутки пропали зря.       Фриск не выдерживают — была не была — и почти невесомо ударяют по металлу, прежде чем быстрым шагом уйти, оставив выход позади.       Снаружи скелет в синей куртке прислоняется к двери, чему-то улыбаясь.

***

      Они не говорят Ториэль, что встретили кого-то чужого. Та и не спрашивает, вообще не задаёт вопросов насчёт похода к двери, лишь задумчиво смотрит сквозь ребёнка через толстые стёкла очков. В руках у неё очередная книга, в кухне — свежевыпеченный пирог. Фриск не хотят есть и не хотят разговаривать; они уходят в свою комнату, ложатся на кровать и думают о незнакомце с ужасными шуточками, что действительно заставили их улыбнуться. Потом они пытаются вспомнить, умели ли вообще когда-нибудь это делать, и чем сильнее стараются, тем больше растёт мрачная уверенность — нет.

***

      Монстра за дверью зовут Санс. Санс-скелет. Он упоминает это вскользь, как предисловие к очередному каламбуру («и это неСАНСционированные действия, понял?»), но Фриск всё равно становится плохо от этого нового знания. Имя, как и в случае с Папирусом, знакомое, только боль от него сильнее и острее в разы. Фриск гадают, что же это может означать, но в итоге решают только одно — никогда не выходить из Руин. Ни-ког-да. Если там, за дверью, есть мир, где они могут сделать хоть одному монстру больно, то нет смысла даже пытаться в него ступить.       Санс об их метаниях не знает. Они редко пересекаются, скорее случайно, чем специально. Когда его нет, Фриск рады: не нужно мучиться от нахлынувших ощущений, можно расслабиться и забыться. Когда он есть, тоже неплохо: у него забавные шутки и много разных историй, а ещё он не требует от них ответа, болтая сам с собой. Фриск стучат — иногда, когда им особо нравится какая-то острота, — и Санс стучит тоже. Порой он пытается подбить на разговор, задавая разные вопросы словно мимоходом, но они продолжают хранить молчание. Им не впервой молчать и скрываться, они не хотят быть раскрыты. Что скажет — что сделает — Санс, если узнает, что они — человек? Конечно, ему их не достать, но на самом деле Фриск боятся вовсе не этого.       Им почему-то страшно, что он больше никогда не придёт.       Но Санс всегда возвращается и приносит с собой ворох смешных происшествий. В основном они происходят с его братом Папирусом, к чьему имени Фриск уже привыкли, и по большей части над ними действительно стоит посмеяться. Порой он рассказывает достаточно лиричные вещи — о его мечтах и прочем, — но никогда не говорит о своих собственных. В его рассказах, пересыпанных шутками, отчего-то нет места его личности.       Фриск этому... рады? Им кажется, что не нужно знать Санса лучше, чем он сам позволит; не стоит лезть туда, куда не просят. Что-то в его спокойном голосе, в его умиротворённом тоне напоминает им о чём-то вязком и тёмном, что они уже видели однажды. Мнимые воспоминания нашёптывают: не так уж он прост, как кажется. Не так уж безобиден и добр. Хорошо это или плохо, Фриск не знают, но предпочитают опасаться и держаться в стороне.       Однако с появлением Санса в их жизни появляется нечто вроде смысла. Теперь им есть куда пойти, есть что сделать. И, чем чаще они приходят, прислоняясь к холодной двери, тем больше их сердце наполняется решимостью, которая, как им казалось, была утеряна навсегда.       Фриск по-прежнему не знают, стоит ли выходить отсюда, как сделать всё правильно и не ранить никого вокруг. Они бы спросили это у Санса, но тот, наверное, не сможет придумать шутку, подходящую к ситуации, поэтому они молчат.

***

      Это заходит слишком далеко, когда Санс вдруг перестаёт быть несерьёзным и обрывает себя на полуслове. Фриск не знают, сколько уже времени они живут в Руинах, и есть ли вообще какой-то лимит, но скелет деликатно кашляет и интересуется, собираются ли они когда-нибудь переступить порог. — Не пойми неправильно, приятель, — говорит он. — Мне нравится так с тобой... общаться. Просто я кое-кого жду, и он должен прийти оттуда, так что я слегка волнуюсь.       Фриск обнимают колени руками. Они знают, что Санс говорит о человеке, и здесь нет ничего странного: он — смотритель. Он караулит людей, выходящих из Руин, чтобы поймать их и сдать своему брату. Что с того, что большую часть свободного времени он проводит, болтая с молчаливой дверью? Что с того, что он говорит с человеком? Фриск мотают головой, твердя про себя «человек не придёт, не придёт», но не могут сказать этого вслух. — Это ничего, если ты не хочешь выходить наружу, — продолжает Санс. — Одна моя подруга тоже не хочет. Но она, кажется, довольно счастлива, а вот насчёт тебя я ничего сказать не могу. Так вот, если вдруг тебе осточертели эти Руины, сейчас лучшее время, чтобы уйти. Пока не пришёл человек.       Фриск медленно выдыхают холодный воздух. Что же, Санс ждёт человека. Санс беспокоится. Они коротко стучат по железу, показывая, что приняли его слова к сведению. Снаружи слышится смешок. — Я не настаиваю, приятель. Мне, вроде как, просто не хочется, чтобы ты пострадал. От человека можно всего ожидать, они порой не очень... дружелюбны. Я видел много людей — ну ладно, всего нескольких, — и по большей части они сперва делают, а потом думают. Наверное, ты это знаешь. Знаешь, как они любят убивать нас.       Фриск вздрагивают, уловив в голосе Санса звенящие нотки. Да, он прав: они знают, как это бывает. Они это уже делали, они были жестокими и злыми. У Фриск было много времени на размышления, много времени на воспоминания, и, в конце концов, им удалось собрать картину, пусть и неполную: когда-то раньше они совершали ужасные вещи. Они не понимают, как это могло произойти, почему вдруг всё вернулось в начало, они просто этого не помнят, но...       Но они не хотят вновь повторять этот ад. — Ну, я слегка перегнул. Не все любят убивать, — Санс звучит более расслабленно. — Порой они просто не знали, что делать. Они лишь хотели вернуться на поверхность, я могу это понять. Но, в какой-то момент они теряли эту грань. Они переходили черту. И мне жаль, что я, вроде как, всегда упускал это.       Он горько усмехается, стучит в дверь, молча спрашивая, слушают ли его. Фриск стучат в ответ. — Так вот, о чём это я... Приятель, в этом всегда была доля иронии. Люди плохо воспринимают мои советы, хотя я не понимаю, почему: я всегда старался говорить открытым текстом. Я был добр с ними. Даже когда они убивали кого-то, кто был мне дорог, я отходил в сторону и ждал.... чего я ждал? Что они изменятся? Но это было глупо. Я решил: если человек снова придёт, я не пропущу его. Я убью его на месте.       Фриск вытирают глаза, когда понимают, что плачут. Не от горя, от облегчения. Сансу нет нужды убивать — они просто никогда не выйдут из Руин. А даже если сойдут с ума и выберутся, то никто больше не пострадает. Они позволят ему убить их, и это будет правильно, будет честно и... — Но я не уверен, что смогу это сделать, — тихо говорит Санс, и они слышат грохот, когда он сползает вниз, прислонившись к двери. — Может, я слишком ленив для этого? А может, мне просто настолько симпатичны люди. Знаешь, что самое смешное, приятель? Они могли бы легко избавить нас от боли. Они могли бы сделать всех монстров счастливыми. Они могли бы... чёрт, они могли бы просто быть добры, вот и всё.       Фриск всхлипывают и судорожно стучат в дверь, будто пытаясь её открыть. Они хотят, чтобы Санс знал: никому больше не будет больно. Человек не причинит никому вреда. Но всё, на что они способны, это сбивать костяшки о тяжёлую холодную дверь и беззвучно глотать слёзы, надеясь, что Санс никогда не узнает, кому он изливал душу в этом безмолвном заснеженном лесу. — Ты как, приятель? — слышится его встревоженный голос. — Что-то случилось? Я расстроил тебя, или что?       Они прислоняются к створке, успокаиваясь, и тихо стучат два раза. «Нет». Это их пароль, придуманный Сансом ещё много дней назад. — Вот как, — немного растерянно бормочет он. — Значит, всё хорошо?       Один раз. «Да». — Тогда ладно. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен там, в Руинах. Обещаешь?       «Да».       Фриск слышат, как Санс поднимается, отряхивая снег со штанин. Они почти могут это представить. — И вот ещё что, — вспоминает он, прежде чем уйти. — Если ты всё же встретишь человека... ну, случайно,... если он будет напуган и растерян, я хочу тебя попросить: попробуй его утешить. Расскажи ему что-то весёлое. Заставь его улыбнуться. Может, тебе повезёт, и он окажется не так плох, как другие. Хорошо, приятель?       «Да». — Славно. До скорого.       Они слышат его удаляющиеся шаги. Какое-то время они стоят, прислонившись к двери, и тяжело дышат, прокручивая в голове монолог Санса. Они ненавидят давать обещания, но они сделали это. Они теперь перед ним в долгу. Они думают об этом, когда идут обратно в дом, думают, когда ложатся спать. И на следующий день, проснувшись в привычной тёплой постели, которую совсем не заслужили иметь, тоже продолжают об этом думать.

***

— Милый, что с тобой? Ты ужасно выглядишь.       Фриск хмурятся, стараясь сдержать всё в себе, но это удаётся из рук вон плохо. Они стоят перед Ториэль, которая читает книгу у камина, и их кулаки плотно сжаты, и глаза опущены в пол. Им стыдно говорить такое снова, потому что её лицо неотвратимо становится несчастным, но они обязаны.       Хоть они и дали себе слово остаться здесь навечно — ради тех, кто находится за дверью, — больше жить так не получится. — Уйти из Руин.       Ториэль снова печальна, и Фриск больно от этого, но они заставляют себя перетерпеть. Ради будущего, ради себя. Ради Санса.       Ториэль вздыхает: — Ты же понимаешь, что ничего не изменилось? Я не выпущу тебя, пока не докажешь, что сможешь выживать. — Докажу, — говорят Фриск, и в голосе их звенит уверенность. Они долго об этом думали, долго вспоминали чужие слова, пропитанные болью, и много чего почерпнули. Они больше не могут позволить себе оставаться в стороне.       Чёрт возьми, они уже встретили человека. Они встречают его каждый день, просто смотря в зеркало. И, возможно, Санс прав — стоит попробовать его утешить.       Ториэль откладывает книгу, и они молча спускаются в подвал, доходя до знакомой двери. Фриск не были здесь с тех самых пор, потому что боялись. Санс наверняка стучал, но никто ему не ответил. Никто не пришёл. Фриск решают извиниться за это, когда выйдут из Руин, и прекращают волноваться, откидывая мысли о Сансе в сторону. Перед ними стоит Ториэль, уже готовая сражаться; они смотрят на неё исподлобья, и она настороженно спрашивает: — Что такое, дитя? Ты смотришь на меня как на привидение.       А потом она атакует.       Они чувствуют странную уверенность, что в этот раз всё получится. Ториэль бьётся не в полную силу, давая время для ответных действий, но Фриск стоят, сжав руки в кулаки и прямо глядя вперёд. Они давно решили, что не будут причинять боль. Это заняло довольно много времени, но теперь, кажется, они понимают, что нужно делать.       Нужно быть добрыми.       Ториэль выглядит сбитой с толку и несчастной, когда магия оставляет на них неглубокие царапины. Фриск всё ещё стоят, хоть им больно и тяжело, потому что чувствуют — конец близок. Неважно, какой именно. Убьют ли их, или сохранят жизнь — любой исход будет верен. При любом раскладе монстры будут счастливы. Фриск не боятся за свою жизнь, больше нет.       Ториэль милосердна, она не может быть полностью серьёзной; когда им кажется, что ноги вот-вот подкосятся, она прекращает нападать и тихо спрашивает: — Что ты делаешь, человек? Сражайся или убегай.       Они качают головой, разводя руки в стороны, делая шаг к ней. Они хотят обнять её и сказать, что всё будет в порядке, что за дверью никто не причинит им вреда, но они слишком измотаны. Они не могут дойти, и Ториэль подхватывает их маленькое тельце, прижимая к себе и шепча извинения.       Фриск прикрывают глаза, с облегчением понимая: получилось.

***

      Когда раны заживают, Ториэль гладит их по голове и целует в лоб. Она даёт им кусок пирога на прощанье и глядит вслед со слезами, более не преграждая им путь.       Фриск обещают ей вернуться, но Ториэль лишь улыбается и просит их быть осторожными.       До двери они идут в одиночестве. Шаги гулко отдаются от потолка и дробятся стенами; Фриск достигают знакомых дверей и прикладывают к холодному металлу ладонь, словно пытаясь приласкать. Снаружи всё тихо, и они не считают нужным постучать, прежде чем толкнуть створки и зажмуриться от яркого слепящего света.       Сквозь щёлку ресниц они видят вдалеке синее пятно, направляющееся к Руинам, и это делает их действительно счастливыми.       Они больше не боятся, что причинят кому-либо боль. Они вновь решительны.