Музе

      Муза на кухне после вчерашнего страдает похмельем, тянет подкисший чай прямо из чайника. Я не хочу уходить, но что остается? Телефон раскален тридцать третьим звонком начальника. Вне этой кухни и этого мира — растет недовольство, зреют обиды, рвутся тонкие корни. Мной недовольны родные, коллеги, друзья и знакомые тоже мной недовольны.       Она веселится, а мне — наплевать, и я — отрицаю терпенье. Минус чужие нервы, минус ушедший друг. Не первый, и не последний, тоже мне — огорченье. Муза посматривает искоса, смеется и просит: «Дай-ка воды, тошнит от твоего чая». Меня тошнит от похмелья, от нее и ее капризов, но ей я всегда все прощаю.       Я боюсь уходить и не хочу возвращаться. Это как поле боя, только внутри и снаружи, это как на похоронах когда-то знакомого человека, когда ты пафосен и натужен. Я не хочу уходить, надоело, полжизни за то, чтобы сейчас — остаться. Драться подушками, не просыхая пить, писать и сжигать, ее обижать и самой обижаться.       Порой она портит все, до чего старается, смеясь, дотянуться. Порой мы ложимся в четыре, в пять, а то и в половину шестого, в шесть — уже нужно проснуться. Но я глажу ее по голове и прошу: «Только не уходи, моя милая. Я куплю еще чаю». Она кривится, злится, ревнует ко всему миру. «Иди уж. Ничего я не обещаю».