Зарубки

Если бы сейчас кто-то спустился ко мне, то увидел бы меня стоящим перед бетонной стеной. Стоящим и глядящим на нее. Он мог бы сказать, что я тронулся, но это не так. Я гляжу на бетонную стену и считаю зарубки. Я люблю это делать тем больше, чем ближе праздник. А он близок. Очень близок. У меня даже подрагивают пальцы от предвкушения грядущего веселья. Чтобы успокоиться, я поднимаю руку и начинаю поглаживать эти царапины на серой поверхности. Вторая рука тянется следом. Нет, не потому, что тоже хочет их погладить, просто у наручников коротковата цепь. Может, родители приобретут мне те, между браслетами которых будет длиннее цепь? Не, вряд ли. Но это и не важно, ведь скоро будет праздник и оковы будут сняты. И будет свежий воздух, беготня и крики, игры, сласти, запах…  Да, по запаху я наверное тоскую больше всего. Когда мешаются ароматы опавшей листвы, свечного воска, тыкв и медно-соленый запах ужаса и крови. Я облизываю враз пересохшие губы. Это так здорово, бегать под открытым небом, смотреть на мир не сквозь прорези в мешковине маски, выпрашивать угощения и играть с детьми. И всем весело. И заводить кого-нибудь из них в укрытый в сумрак переулок. Так смешно, когда они доверчиво идут с тобой. Смешно, когда вдруг понимают — я не в маске. И кричат… Но в эту ночь средь сотен криков веселья и притворного испуга, один крик ужаса теряется. И кровь попавшегося будет солоновато-сладкою, а мясо с горьким привкусом пережитого ужаса. От воспоминаний на лице сама собой расплывается улыбка. Ну, надо же, уже сегодня ночью! Если я, конечно, не сбился со счету. Охваченный сомнениями я вновь начинаю счет. Все равно в подвале более заняться нечем. Только читать затертые до дыр книги сказок и папины журналы с длинными и странными словами вроде «патология» или «дисфункция» и с не менее странными картинками. Я не всегда знаю что они значат, но мне нравится повторять про себя эти слова. Еще в подвале можно думать или грезить. Обычно о празднике, представлять, как это будет вновь, или вспоминать, как было. Ну и считать зарубки. Я почти заканчиваю счет, когда вверху гремит отпираемый замок, скрипят не смазанные петли двери и слышатся шаги родителей (внутренне ликую — я не ошибся, не обсчитался). Я вскакиваю на ноги, позвякивая цепью, ни дать ни взять щенок, что ожидает выгула. Я вижу маму в платье и переднике, отца в рубахе и рабочих брюках. Они мне улыбаются, но я вижу страх сквозь эту фальшь. Что бы они не говорили мне, как бы не улыбались, я чую запах страха, вижу настороженность в движениях, как будто я не сын им, а звереныш дикий. Но я улыбаюсь им в ответ. Я уже не маленький, мне целых шесть лет и не плачу больше по тому, что у других имеется. «Ну, что, Джон, готов повеселиться?» — отец задает вопрос преувеличенно бодрым тоном, пока идет ко мне, в руках сжимая ключ к свободе. «Ага! Ессе как!» — я бы мог не говорить столь коротко, ведь в голове у меня слова выстраиваются в предложения подлиннее. Но от длинных слов и разговоров ноют челюсти, а зубы режут губы, десны. Да и выговаривать их трудно. А потому я говорю как идиот. И в глубине души я надеюсь, что родители знают, я умнее, чем кажусь. Но гораздо чаще я надеюсь на обратное. Отец недолго возится с ключом и наконец, с запястий снят привычный гнет. Я потираю руки и нерешительно тяну за мешковину маски. Мать кивает, все так же улыбаясь, будто ободряя. И я срываю опостылевшую ткань и ощущаю прикосновение воздуха на своем лице. Слышу сдержанный прерывистый вздох родителей, но не смотрю на них. Смотрю на выход из подвала. С предвкушением, с тоской. Наверное, это что-то трогает в сердце матери, потому что, перед тем, как выпустить меня из дома, вкладывая мне в руки нож, она осторожно обнимает меня за плечи и касается губами лба. — Будь осторожен. Я киваю, улыбаясь и рукавом стирая ниточку слюны, что сочилась изо рта. «Ну, сынок, повеселись там от души!» — это уже слова отца. Я вновь киваю и выбегаю в темноту, освещенную светом фонарей из тыкв и электрическими всполохами сухой грозы. Если повезет, мне достанется сегодня не один кулек конфет и яблок. А на утро мама приготовит что-нибудь особенное из мяса, горьковатого от страха. А затем меня снова отведут в подвал… Я не оборачиваюсь и не смотрю на свой дом, на своих родителей. Когда-нибудь наступит Хэллоуин, после которого меня не смогут отвести в подвал. Праздник, по завершению которого я буду лакомиться горьковатым мясом моих отца и матери…