After a storm comes a calm (После бури наступает затишье) Английская пословица
Закат. Вечер. На улице конец сентября, но дождя не было уже неделю, и за окном духота. Трудно представить себе душную сентябрьскую ночь, да еще и в пригороде Лондона, но 93-й был щедр на нетипичную погоду: в мае внезапные заморозки побили яблоневый цвет, и все деревья в поместье Хеллсинг вмиг потеряли свой белый покров. Яблок в это лето не ожидалось совсем, поэтому ситуацию не спасла осень, которая выдалась на удивление теплой. Весь сентябрь духота стояла давящая, и такая погода угнетала похуже смога. Интегра потянулась к ручке последнего, еще не открытого окна кабинета, и впустила в помещение немного свежего воздуха, которого, впрочем, хватило только на один вдох. «Жаль, что я не могу отдавать приказы погоде так же, как своим подчиненным», — грустно подумала Интегра, подходя обратно к рабочему месту, где еще не успел остыть стул, нагретый многочасовым сидением. Вернувшись к разложенным на столе книгам, Интегра потянула за корешок небольшой том и раскрыла на середине. Книга французского путешественника, посетившего Британские острова в середине 19 века, изобиловала восклицаниями по поводу невозможных для жизни климатических условий. «Даже здесь темы другой не нашлось, кроме погоды!» — грустно вздохнула Интегра и решила взять другую французскую книгу. Барочный роман не изобиловал сложными конструкциями: лямур, ажур, флёр и прочие кружева, — читался легко и не напрягал мозги, пока взгляд Интегры не остановился на одном слове. Три буквы — квинтэссенция запретного желания! Они будто вынырнули из любовной шелухи и расплылись в расфокуссированном взгляде, а книжные страсти вмиг исчезли, уступая место страстям реальным. В этот момент память, скидывая гнет стыда и страха, обнажила события более чем годичной давности, и французские bas превратились в английские stockings. Теребя пальцами левой руки уголок книжной страницы, Интегра смотрела куда-то между строк. Чулки, чулки… Полтора года назад она в последний раз их надевала, и в последний же раз снимала, даже не снимала, а сдергивала, попавшись в свою собственную ловушку. Как же больно обжигал её бедра прилипший к коже силикон резинок, которые она срывала неуверенным, но резким движением. И как же легко ей стало потом, когда, освободившись от груза одежды и чувства вины, она радовалась возможности даровать и получать прощение! Впрочем, блаженное ликование длилось недолго, считанные секунды, а потом всё встало на свои места. Никто и ничто не напоминало ей о случившемся, даже сам Алукард, что уж совсем невероятно. Надо отдать должное его злой иронии, хорошей памяти и больной фантазии, но он находил другие поводы для своих изощренных издевательств. Захлопнув книгу, Интегра погасила настольную лампу, и, почувствовав лицом прохладу, закрыла глаза. Расслабившись на пару минут, она старалась ни о чем не думать, но мысли сами лезли в голову, и вскоре её лицо снова пылало. Вот, что значит человеческая память, и эта чертова, чертова духота!***
Все окна в спальне предусмотрительно открыл Уолтер, поэтому там было прохладнее, чем в кабинете, ставшим в этот вечер пристанищем тяжких дум. Интегра быстро разделась и, решив не надевать пижаму, скользнула под одеяло в трусах и майке. Холодные простыни приняли её разгоряченное худое тело, и мысли покинули голову, как будто потерявшись в складках постельного белья. Почувствовав облегчение, Интегра быстро уснула. Главе организации Хеллсинг в ту ночь снились кружева и оборки, мех и замша, прохладные шелковые прикосновения и негромкий бархатный смех. Тем временем, смех реальный раздался тремя этажами ниже: проснувшись с поздним восходом луны, которая в эту ночь явила свой серп лишь после полуночи, Алукард почуял странное возбуждение и жажду крови. В его пробудившемся ото сна сознании появился яркий, но расплывчатый образ: алые и черные линии сплелись в тонкую сеть, которую тут же рассекла острая белая молния. Расколотая надвое возбуждающая картина как будто вибрировала, но вскоре в нее вклинились осколки воспоминаний, порабощенных Алукардом душ, и видение рассыпалась как мозаика. Носферату стряхнул наваждение, поднимаясь из гроба, погладил кончиками пальцев лежащий на столике Касулл, и сразу же понял, что его так взбудоражило: в такую душную ночь вся нежить в округе мучается от жажды, а стало быть, охотнику на вампиров сегодня будет чем поживиться. Растворяясь в темноте подвала, граф услышал шепот своей хозяйки, но решил, что разберется с этим по возвращении, и поспешил на северо-запад Лондона, туда, куда его манила собственная жажда. — Алукард… — как будто из тумана послышался голос Интегры. В саду поместья Хеллсинг и вправду стоял туман, но пока он лишь превратил темную ночь за окном в белое марево, подсвеченное молодой луной, и не успел пробраться в спальню. Интегра действительно не могла управлять погодой так же, как своими подчиненными, но вот способности некоторых из них порой давали о себе знать. Туман начал заволакивать сад еще тогда, когда в кабинете сгущались тяжелые воспоминания, а второй участник упомянутых событий проснулся в своем гробу, почуяв пряный запах грядущих удовольствий. — Прошу тебя. В последний раз… Пожалуйста, — сквозь сон шептала Интегра, кутаясь в одеяло, прячась от холодного влажного воздуха, который наполнял комнату. — Я здесь, хозяйка, — негромко произнес Алукард, появляясь из тени своего излюбленного угла и неспешно подходя к кровати. Интегра встрепенулась и открыла глаза. Во сне она просила слугу прийти к ней еще раз и продолжить начатое. Да только чем именно всё должно было закончиться? Остатки сна растворились в наплывшем тумане, и Интегра посмотрела правде в глаза: перед ней стоял Алукард, готовый выполнить любой её приказ. Или просьбу? Смотря, как сформулировать свое желание, — парировал здравый смысл, и Интегра взяла себя в руки, вспомнив, что глаголы повелительного наклонения в этом доме произносит только она. Его зрачки сузились, давая разгореться алому пламени радужки, а губы были готовы обжечь вопросом, но вампир молчал! Тишина, которая была третьим участником этой холодной войны, с каждой секундой утрачивала свой нейтралитет, переходя на сторону Алукарда. Когда союзники приготовились нанести свой решающий удар, Интегра поняла, что должна сказать хоть что-нибудь, чтобы не пасть без борьбы. Она приоткрыла как будто припечатанные тишиной губы и сделала вдох. Ледяной воздух обжег легкие, а болезненный выдох принес с собой глухие звуки её обычно громкого голоса. -Холодно, — прошелестело по комнате, заполненной лишь тишиной и туманом, но в тот же миг от них не осталось следа. В мгновение ока с треском захлопнулись окна спальни, только шторы безвольно всколыхнулись от порыва ветра. Граф сомкнул веки, на секунду избавив Интегру от двух маленьких костров инквизиции, безжалостно испепелявших её всё это время, но в тот же момент за его спиной заполыхал камин. Жара подступила к самым сокровенным тайникам сердца девушки, годами заключенным в ледниках самообладания, сдержанности и спокойствия. Зарево осветило высокую фигуру в красном, и ледяной страх в сердце Интегры уступил место горячему стыду. — Так лучше? — медленно открыв глаза, спросил Алукард, скользя плотоядным взглядом по беззащитному телу хозяйки. — Да, Алукард, — ответила она, с вернувшейся к ней твердостью в голосе, и, выдержав паузу, продолжила, — Я хочу тебя попросить. Брови Алукарда тут же поползли вверх, а губы стали растягиваться в улыбке, но Интегра устремила на него властный взгляд, и гримаса на лице носферату так и осталась незавершенной. Хозяйка встала в своей постели и продолжила со спокойной уверенностью в каждом слове: — Я уже видела тебя обнаженным. Сейчас я хочу прикасаться к твоему телу. Позволь мне это. Прошу тебя, — голос её звучал уверенно и мягко, но без оттенка приказа. Туман за окном превратился в ледяной дождь, но даже он не мог охладить накал страстей, царивших в спальне сэра Хеллсинг. Интегра стояла на кровати в нижнем белье и отступать была явно не намерена. — Ты делаешь успехи, — саркастически отметил Алукард, косвенно напомнив о её прошлом провале. В памяти Интегры всплыли обрывки разговора, больше похожего на дуэль, чем на беседу. «Ты могла бы предложить что-нибудь взамен», — читались в глазах Алукарда слова, произнесенные им тогда, но на сей раз Интегра не повелась на провокацию. — А если я попрошу тебя… — не закончил он фразы, играя бровями и набирая воздух в легкие, что обычно служило предвестником гомерического хохота. Казалось, что еще секунда, и надвигающаяся гроза ударит по самолюбию Интегры раскатами дьявольского смеха, но молнии сверкнули с другой стороны небосклона. — Я попросила тебя исполнить моё желание. Попроси меня, если есть о чем просить, — таков был ответ истинной хозяйки чудовища. Она близоруко прищурилась и чуть наклонила голову, разглядывая перемены в лице вампира. К его улыбке нельзя было привыкнуть, она всегда пробирала до костей, но за столько лет Интегра смогла изучить множество её вариантов. Нет-нет, она не тешила себя иллюзией, что познала их все, но самые крупные грани этого рубина были ей хорошо знакомы. Сейчас презрительно-хищный оскал сменился улыбкой заинтересованности, мышцы лица расслабились, губы чуть прикрыли выпирающие клыки, а из приоткрытого рта словно вытек медленный выдох: — Тогда раздень меня… сама, — слова будто зависли в загустевшем горячем воздухе. Глядя на Интегру непроницаемым, почти стеклянным взглядом, вампир застыл в шаге от её кровати. Интегра робко двинулась навстречу, оказавшись на самом краю, и протянула руку к его лицу. Предательскую дрожь пальцев за секунду поборола фамильная гордость, и хозяйка коснулась своего слуги легким, но уверенным движением. О, боже, это лицо столько лет оставалось недосягаемым, несмотря на то, что подчас лишь миллиметры отделяли губы Интегры от змеиного языка её слуги, служившего в спорах ярым оппонентом. Длинные пальцы, расслабившись и осмелев, медленно скользили вниз по гладкой щеке, потом по шее, пока не оказались на узле кроваво-красного галстука-банта. Потянув за один конец, Интегра поняла, что не сможет развязать его одной левой, и потянулась к хитрозавязанному викторианцу второй рукой — теперь она опасно балансировала на самом краю своей постели, но узел наконец-то поддался! Багровая лента упала на пол с чуть слышным шелестом, и девушка положила руки на плечи вампира, что бы снять тот самый красный плащ. Она приподнимала тяжелую ткань со страхом и неловкостью, но, несмотря на это, неуклонно двигалась к цели, о достижении которой секунду спустя возвестил стук пуговиц, звякнувших при ударе о черно-белые плитки пола. Интегра вздрогнула от неожиданности, отдернув руки от тела вампира. Один нечаянный взгляд в багрово-красные глаза — и страх снова овладел ею до кончиков пальцев. Именно сейчас она не боялась посягательств на свою женскую честь, так как была уверена, что контролирует ситуацию, да и Алукард своими действиями, а точнее бездействием, не торопился эту уверенность развеять. Также, это не был страх быть обращенной, потому что сегодня она, как никогда верила в свою власть над вампиром и в силу печатей. Это не был даже страх его личности: многогранной, презирающей всех, циничной, безумной и страшной для всего живого и немертвого на этой земле. Это был страх чего-то жуткого и всепоглощающего, что намного больше её власти над ним, высшим вампиром, не знающим поражений. Страх какого-то вселенского Армагеддона, который она узрела в его глазах, увидев их так близко. Страх кромешного ада на Земле, который грядет, и Алукард является частью всего этого зла. А она его трогает, его подчиняет! Он в ее руках кажется лишь вещью, которой она обладает, ведь оружие — это всего лишь вещь. Значит именно она, хозяйка вампира, дочь благородной династии рыцарей возьмет на себя главную роль в этой войне. Это её руки будут в крови, раз она столь вольно обращается с таким оружием. И теперь уже не отступить — клятва дана, жребий брошен и Рубикон перейден! «Если ты сидишь на красной кнопке — война рано или поздно начнется», — подумала Интегра, не привыкшая отступать, и уже тогда осознававшая, что другого пути у нее в этой жизни нет. «Ну что ж, тогда… к оружию!» — пронеслось в голове парадным маршем, и она потянулась к пуговицам пиджака. Пальцы обнаружили удивительную ловкость, справившись со всеми восемью, после чего она принялась за рубашку. Сквозь тонкий белый батист чувствовалась твердая прохладная плоть. Расстегнув все пуговицы рубашки и упершись в преграду ремня, Интегра не стала его расстегивать, а лишь запустила пальцы под ткань. Медленно скользя по коже живота, которая показалась ей не мягче камня, она добралась до волос на груди. «Говорят, что волосы продолжают расти даже у мертвецов, — вдруг вспомнила Интегра обрывок подслушанного разговора двух солдат Хеллсинга, — «и то верно, посмотри на нашего главного вампира — вон какие патлы отрастил», — продолжился в её памяти диалог. «Вот завистники», — как будто усмехнувшись нелепости этого замечания, парировала Интегра воображаемым оппонентам. Руки ее потянулась к волосам на голове Алукарда, длинным черным струям, спускавшимся намного ниже пояса. Присобрав распавшиеся волосы, она прикоснулась к ним лицом, пытаясь найти в них долгожданное успокоение, но вмиг оцепенела от ужаса: черные космы её слуги пахли порохом, кровью и смертью. Интегра судорожно выдохнула зловонный дух прочь из своих легких, но вдохнуть так и не смогла. «Избавься от всего этого!», — кричало всё ее сознание, и слуга услышал приказ.# Вмиг, слипшиеся от крови волосы рассыпались в руках Интегры блестящими прядями, и в ту же секунду с Алукарда исчезла вся одежда. Он предстал перед ней обнаженным, точно так же, как и полтора года назад, и она снова стояла перед ним, запустив тонкие белые пальцы в смоль его волос. Вернув себе самообладание и почувствовав, что её сердце снова обрело способность биться, Интегра продолжила выбранный ею курс. Её не смутило такое ускорение событий, так как она ждала быстрее увидеть своего вампира обнаженным, а оттого, как будто более живым. Прекрасный в своем человеческом несовершенстве (не Аполлон явно) и нечеловеческой идеальности (ни родинки, ни шрама, ни следа прожитого на теле), он был поглощен её ласками, хоть и не показывал этого, а в глазах — едва уловимая тоска по своей утраченной жизни. Жизни, которую он чувствовал в Интегре, и, может быть завидовал ей, в то же время неизбежно понимая, что её земная юдоль закончится тем же — тоской по непрожитому. Пока же, белокурая леди полна сил, и слуга принимает её правила, хотя этот факт не отрицает того, что он будет играть по своим. Хозяйка жаждала прикасаться к своему слуге и сейчас она с легкостью делала это: отбросив его волосы назад, она огладила его плечи, сжала длинными пальцами худые, жилистые руки и провела по ним до самых раструбов перчаток, улыбаясь от радости запретного обладания. Девушка снова возвела руки вверх, и, обхватив графа за плечи, заглянула в глаза, в которых на сей раз плескалось багровое море — безграничное, бескрайнее и бесконечно спокойное. Не увидев в них подвоха (хотя и знала, что он есть), прикоснулась ко лбу, которого уже никогда не коснутся морщины, указательным пальцем провела по бровям, обычно издевательски-изогнутым, а сейчас абсолютно расслабленным. Внимательно проскользила по острым скулам, сомкнув пальцы на тонкой верхней губе, и, спустя секунду, перебралась на нижнюю. «Прикоснись к леденящей кровь улыбке», — шептало желание в голове у Интегры, и, спустя секунду раздумий, две пары узких губ наконец-то повстречались, на мгновение соединив жар и холод.# Наигравшись с его лицом, она спустилась с кровати и зашла за спину Алукарда, опустив взгляд вниз: сзади его коленки выглядели еще более худыми, чем спереди. Длинными пальцами она нырнула в ямку под коленкой и провела по ноге снизу вверх, придерживаясь другой рукой за бедро. «Сколько же силы было в этом худом теле, когда он был человеком», — мечтательно размышляла Интегра. «Намного меньше, чем сейчас, ведь сейчас он — не человек», — подсказала самая рациональная часть её разума. «Не правда», — продолжала мечтательница, и была права, — «Сейчас со мной он — человек». Обойдя неподвижное тело кругом, Интегра снова села на кровать и в поле её зрения оказались черные волосы на лобке. Хозяйка чудовища вспомнила, как видела их в прошлый раз и думала, что они жесткие, как проволока. Наконец-то она прикоснулась к ним, очень осторожно, можно сказать, скромно; аккуратно зарылась в них пальцами и дошла до основания члена, разгладив складочку между лобком и напряженным стволом. Не желая больше медлить, она обхватила его рукой, чуть стянула кожу и смотрела, заворожено выдыхая, на обнажающуюся головку. Не в силах понять свой восторг, и будучи в неопределенности, что делать дальше, она крепко прижала напряженный член к своей левой щеке и, почувствовав твердость, в данный момент ставшую синонимом ее собственной уверенности, расслабилась — дальше делать ничего не надо! Интегра радовалась этому, неведомому ей ранее, странному обладанию, и толкал её на это уже не девичий интерес или любопытство, а понимание их истинной связи. И не кровно-печатные узы здесь были главными, не чувство общего долга и дела, и даже не обоюдная благодарность за спасение и пробуждение к жизни, а перст судьбы, поставивший их на одну доску в поединке жизни со смертью. Преисполненная плотским вдохновением, Интегра взяла своего вампира за руку и потянула на кровать, затем уложила на спину и, присев рядом, продолжила исследовать: лаская горячими ладонями выпирающие ключицы, обводя кончиками пальцев вокруг сосков, руками обвивая худые бедра, упираясь лбом в грудь и зарываясь в волосы лицом. От жары в комнате её плоть горела огнем, и она легла на распростертого Алукарда, тело которого все так же холодно и не выражает взаимности. Почувствовав чарующий холод, Интегра, закрыв глаза, припала к его груди, рассыпав волосы по плечам, смешав золотистые с черными. Его возбужденный член был зажат у нее между бедер, а на её хлопковом белье проступили влажные разводы, правая рука обнимала шею, захватив пальцами прядь цвета воронова крыла, левая покоилась на чуть приоткрытых губах, которые, как может показаться, приняли вид едва уловимой улыбки.# Улыбка демона, наполненная глубокой печалью о людях и о себе, в противопоставлении и сопоставлении одних другим. В ней было глубокое презрение к миру, которое с годами перешло из разряда мыслей в разряд теней этих самых мыслей, настолько неотступно оно следовало за каждым действием Алукарда. И на фоне этого, лишь осознание собственной власти заставляло теперь уже сладострастно улыбаться, предвкушая грандиозные события, к которым сегодняшний инцидент — только отдаленное предварение. Здесь всё как в реальной битве: сначала он поддается, а потом наступает, и сейчас уже его батальоны просят огня! Будучи демоном, Алукард существовал в состоянии настолько далеком от человеческого, что лишь невербальные вещи могли даровать ему истинное удовольствие, за исключением, пожалуй, пития свежей крови и разрывания сердца особо сильного противника. Да и как можно сравнивать власть над телом, пусть даже это тело госпожи, и власть над ее духом, которую не заполучить ни силой, ни обманом? Соперничество его и ее власти, поводом для которого послужило вполне себе человеческое желание, это начало войны, предпосылки к которой были на протяжении последних пяти лет, начиная с их неожиданного знакомства в застенках замка Хэллсинг. Он не жаждал победы в этой войне, но Интегра покусилась на его гордость, и ответ на это покушение, несомненно, будет изощренным и не заставит себя долго ждать: Франца Фердинанда уже убили, и Австро-Венгрия со дня на день вторгнется в Сербию, вот только Интегра уснет… Прижимаясь к груди Алукарда, и перебирая тонкими пальцами упругие пряди, Интегра открыла глаза и окинула взглядом комнату: от пламени в камине остались только тлеющие угли, дождь за окном затих, месяц спрятался в облаках, и лишь шелест ветра напоминал о еще недавно бушевавшей стихии. Стоило ей перевести взгляд, и стало понятно, что не весь огонь погас. Глаза ее фамильного вампира полыхали, но на этот раз это были уже не костры инквизиции, а скорее языки пламени, нежно облизывающие дрова в камине, которые с жаром отдавались им. Тот же час, пламя будто охватило два тела, лежавшие на большой викторианской кровати. Интегра посмотрела на свою ладонь и увидела, как горят ее пальцы, но не почувствовала боли; тело Алукарда пылало точно так же. В смятении отпрянув от него и перекатившись на другую половину кровати, она поняла, что пламя исчезло, но спокойствие было недолгим: оглядев себя, Интегра поняла, что полностью обожжена. Лишенное возможности нормальной терморегуляции её тело сначала бросило в жар, а потом — в холод. Пытаясь хоть как-то справиться с ним, Интегра потянулась к Алукарду, чье тело по-прежнему полыхало, но оставалось неподвижным. Как же внезапно сладостно было прикосновение к его пылающей груди, которое избавило ее руку от боли! Стремясь излечить свое тело, она легла полностью в оказавшийся благодатным огонь и снова смогла расслабиться. Блаженно улыбаясь, она, непонимающе посмотрела в глаза вампира и увидела там всё то же пламя, на этот раз нежное, ласковое и безумно манящее. Спустя немного времени, огонь, окутывавший их плоть, стал исчезать, и в конце остался только на губах, ладонях и между ног, как будто лишь эти части тела были по-настоящему живы в тот момент. Интегра пылающей ладонью коснулась горящих губ Алукарда, которые слегка приоткрылись, прогнав легкую, как будто, ничего не значащую улыбку. «Ммм… какие горячие, — гудела в её голове мысль, — вот бы попробовать»! Ей ничего не оставалось, как прыгнуть в этот костер: она прижалась губами к его губам, и, спустя мгновение, преодолев этот барьер, их языки сплелись, превратившись в языки пламени. Объятия полыхали огнем, от её прикосновений к нему сыпались искры, губы запекались от поцелуев как кипящая смола на сосновых поленьях. Дело оставалось за малым: слить два оставшихся огня во всепоглощающем фейерверке бушующего пламени, и Интегра принялась за него с воодушевлением. Возбужденный член Алукарда, превратившийся сейчас в горящий столб, так и манил огненный водоворот её вагины. Вцепившись пламенеющими пальцами в его грудь, и слегка приподняв свои бедра, она начала медленно опускаться, миллиметр за миллиметром поглощая его огонь своим. От восторга у нее перехватило дыхание, словно весь воздух в комнате действительно выгорел. Её вагина превратилась в пылающий горн, созданный по изощренному промыслу неведомого кузнеца, и каждое движение мехов распаляло огонь внутри нее всё сильнее и сильнее. И вот, грандиозный салют взорвался: сладострастное пламя испепеляло её изнутри, и, казалось, что она вся переродилась в огонь: не было ни плоти, ни души, ни разума. Всё тело Интегры вибрировало, а бушующий огонь превратился в горящую лаву и стекал с их тел, исчезая в складках измятой постели. Лишенная всяких сил, сэр Хэллсинг обняла прохладное тело своего слуги и погрузилась в сон, который казался ей таким же прохладным. Её кровать окутало белое облако, и, не проведи она столько времени в настоящем пекле, оно показалось бы слишком холодным. И вот, сон потихоньку начал таять: облако стало исчезать, а тело Интегры, хоть и остыло со времен плотского пожара, но всё же не было готово проститься с наслаждающей прохладной невесомостью. Она все ближе прижималась к Алукарду, но ей начинало казаться, что он исчезает вместе с облаком. Уже начиная просыпаться, она кричала сквозь сон: «Алукард, не смей исчезать!». В этот момент в окна забарабанил град, и, вздрогнув, Интегра проснулась. Открыв глаза, она поняла, что слуги рядом нет, а град действительно настоящий. «Безумная страна с безумной погодой!» — воскликнула она про себя, но всё же выдохнула с облегчением: беглый осмотр собственного тела показал, что нижнее белье на месте. «Искуситель лукавый», — всплыл в её голове пришедшийся кстати библейский эпитет, который в данном случае звучал скорее иронически. Интегра улыбнулась собственным мыслям, но вскоре улыбка исчезла, и ей на смену пришла странная печаль, возникшая от осознания того, что Алукард исчез так внезапно. «С чего бы мне его не отпускать?» — пронеслась в голове мысль, более достойная размышлений главы ордена протестантских королевских рыцарей. Однако, после событий, произошедших как во сне, так и наяву, Интегра уже была не способна напрягать сознание, и вскоре уснула. Во многом благодаря тому, что барабанная дробь за окном сменилась гулким завыванием ветра.***
Вой сирен, гул разрушения и грохот взрывов; треск ломающихся деревьев, стоны и крики метущейся толпы, — все эти звуки перекрывали раскаты дьявольского смеха. Город утопал в огне и дыме — алом и черном, эхо катастрофы разносилось на километры, до самых дальних гор, но смех был громче. Наблюдая с возвышения за гибелью тысяч людей, ведьма с растрепанными черными патлами извивалась, как будто в судорогах, от собственного торжествующего хохота. — Я убила! Я убила их всех! Всех! Я победила! — в безумном её ликовании Интегра вдруг уловила нечто знакомое. Та же ярость в голосе и тот же напор, на корню уничтожающий любое возможное сопротивление. — Ну что ж, хватит любоваться на плоды трудов своих, — не унималась ведьма, — вернемся обратно и закончим дело! Где ты, верный мой соратник? В эту минуту к ногам подскочил крылатый змей и обжег кожу горячим дыханием. Костлявые руки, слишком большие для женщины, схватили поводья, и адская тварь, которой лишь по ошибке могли позволить бороздить просторы неба, поднялась ввысь. Резкий шорох кожистых крыльев за спиной насторожил Интегру: — Неужели это я? — мысль, балансирующая между неверием и отчаянием, пронзила сознание. Глухой низкий голос очень тихо, на пределе слышимости ответил вопрошающей: — Конечно! Как ты могла сомневаться? Полюбуйся на себя, — шептал голос, переходя на шипение, — на себя и на то, что ты творишь! Крылатая тварь взметнулась выше, как будто поднятая на дыбы, и полетела навстречу пожару. Интегра, ничего не понимая, схватилась за узду, пытаясь удержаться на спине дракона, вперив взгляд в открывающуюся картину разрушения. Небо вновь огласил взрыв дьявольского хохота, и сердце девушки снова сжалось от осознания самой мысли, что она может быть причиной этого Апокалипсиса. Голос невидимого собеседника снова прошипел у нее в голове, на этот раз, окончательно развеяв все сомнения: «Не думай отступать, это же твой долг: найти и уничтожить. Возрадуйся же силе своего оружия и… убивай! УБИВАЙ, Интегра!» Под всё тот же оглушительный смех наездницы, крылатый змей достиг города, который был всё ближе к окончательной гибели. Жилые кварталы охватывал огонь, по улицам в панике бежали люди, или не люди — странные существа похожие людей, но Интегра было уже неважно. «Найти и уничтожить!» — отдавалось у нее в голове эхом гигантского колокола, и, натянув поводья, она заставила крылатого монстра снизиться. Спрыгивая с дракона, она заметила жертву, которую уже некоторое время назад почуяла своим острым обонянием: светловолосая девушка, которая, казалось, не замечала паники вокруг, и мирно сидела на скамейке. Подскочив к ней, Интегра схватила её руками с отросшими ногтями, больше напоминавшими когти, и точным ударом вонзилась ей в грудь. Голубые глаза убитой остекленели, а сердце ещё билось в руках убийцы. Видимо, несчастная даже не поняла, что с ней произошло. Отбросив безжизненное тело, Интегра пару секунд держала в руке горячее сердце, но, глухо усмехнувшись, раздавила его, торопясь дальше. Её ждали десятки таких же несчастных, которым и так не избежать было смерти в этом пекле, но ей нужно было исполнить своей долг. Вернее всего было сделать всё своими руками. Обреченные пытались сопротивляться: кто-то молил о пощаде, кто-то проклинал, кто-то рвал одежду на Владычице Тьмы, - но никто так и не смог отвратить разящую руку. Когда Интегре надоело по одному убивать эти жалких беспомощных созданий, она решила, что пора исполнить финальный аккорд этой симфонии ужаса. «Алукард!» — позвала она своего змея, который все это время наблюдал за хозяйкой, и тут же явился на зов. Вскочив верхом, она направилась к водохранилищу, недалеко от города, и, достигнув его, сбросила с пальца черный перстень. — Так сваритесь же, если не успели поджариться! — цинично воскликнула Хозяйка-чудовище, и в тот же миг вода закипела и прорвала плотину. Потоки, багровые от зарева пожара и лучей заходящего солнца, хлынули на улицы города, похоронив под собой последних оставшихся в живых. Ведьма-убийца стояла на вершине скалы рядом со своим верным соратником: на ней почти не было одежды, в опаленных пламенем волосах была сажа, а кожа потемнела от копоти и запекшейся крови. — Моя Госпожа, ты победила! Наслаждайся победой! — таков был последний крик зверя, который превратился в адский смех, слившийся с таким же адским смехом своей хозяйки. Интегра проснулась в поту, как будто слыша последние отзвуки этого ужасающего хохота, разразившегося посреди пекла. Она ничего не чувствовала, кроме биения собственного сердца — сильных и гулких вибрирующих ударов, стремящихся взорвать её слабую грудь изнутри. Холодные простыни как будто все еще хранили присутствие её немертвого слуги, и в них она нашла странное успокоение, которое приходило очень медленно после безумного сновидения. Буря за окном успокоилась, а с неба медленно и безмятежно падал снег.