Тато

— Тин, сколько раз тебе говорить, не высовывайся из окна! Я слышу голос Родителя и с сожалением засовываю голову внутрь. Мы едем в череде колонны машин. По сторонам едва сохранившейся проселочной дороги громоздится брошенная техника и полуразрушенные войной строения. Очередные бесполезные переговоры с Фронтом, скорее всего, снова закончатся срывом их какой-то из сторон. В кабине — солдаты Маведах. Я знаю некоторых из них, но война порой уносит жизни бойцов, и на их место приходят все новые смертники. Напротив меня — командир Дюжины охраны моего Родителя — Висари Ди. Он сжимает в покрытых шрамами ладонях оружие. Висари Ди многое повидал. Не знаю, сколько ему лет, но он кажется мне старым и уставшим, вот о чем говорит мне его взгляд. Машину трясет на ухабах, я сижу рядом с Родителем, прижимаясь к его теплому плечу. Сейчас мне не страшен даже человек! Ужасы, которые мне приходится слышать и видеть вокруг себя, делают людей в моем представлении жуткими монстрами, способными только убивать. Тогда зачем же мы едем на переговоры? Я слишком мал, чтобы понять поступки взрослых… - Таака Лиок, возможно, не нужно было брать с собой ребенка? Переговоры — не самое безопасное дело… Может случиться все что угодно…, — Ди косится на меня. Обиженно гляжу на него: я уже достаточно взрослый и могу за себя постоять! Позавчера мне исполнился год. Мой взгляд перемещается на Родителя. Лицо того на мгновение искажается мукой воспоминаний. Год назад погиб мой старший брат, первенец Родителя, Таака Шак, молодой солдат Маведах. Родитель тогда уже носил меня в животе, весть об этой утрате вызвала преждевременные роды, и я родился недоношенным и больным… Тем не менее, это не повод оставлять меня в тылу! Я снова гневно смотрю на Командира охраны. Он улыбается мне и треплет по щеке. В его улыбке ни капли добра. … Переговоры должны пройти на условно нейтральной территории. Мы в Южной Шорде, здесь, в районе городка Нуввей, и предстоит встреча руководства Маведах в лице моего Родителя и еще двоих его коллег-командиров, и монстров-людей из Фронта Амадина. Я никогда еще не видел людей вживую. Воображение рисует страшные картинки, от которых сердце мое замирает в груди. Родитель взял меня с собой по причине участившихся терактов в глубоком тылу. А после случая с моим братом, Таака Лиок панически боится оставлять меня где-то далеко от себя. Именно поэтому я еду вместе с ним в его военном бронированном автомобиле, вызывая недовольный взгляд Командира охраны. — Висари Ди, неужели я должен сомневаться в твоем мастерстве и умении? — спрашивает его Родитель. — Нет, овида! — Тогда почему ты задаешь мне столь странные вопросы, денведар? Висари Ди замолкает. Молчат и остальные воины. Наконец, машины останавливаются. — Тин, держись рядом со мной и ничего не бойся, — шепчет мне Лиок на ухо. Я сжимаю его ладонь в знак понимания. Двери броневика открываются, и мы вываливаемся наружу из кондиционированного кузова в настоящее пекло. Охрана берет оружие на изготовку, образуя коридор, через который мы и проходим быстрым шагом. Еще минута и мы — в здании. — Тин, ты побудешь здесь, с Рамитом Друзо, — Родитель кивает на заместителя Командира, мощного высокого драка с почти черными глазами. Он пугает меня. Каково же тогда придется иркмаанам, если они попытаются причинить мне вред?! — Друзо, за ребенка отвечаешь жизнью! — Понял, тзиен-джетах! — Друзо прижимает руку к груди в приветствии Тзиен Денведах. Лиок оставляет меня в помещении, смежном с залом переговоров. Разочарованно плюхаюсь на диван… Похоже, что все самое интересное пройдет без моего участия, и я так ни разу и ни одним глазком не посмотрю на людей! Я кошусь на Друзо. Тот занял место на стуле рядом со входом и не спускает с меня глаз. — Друзо! — спрашиваю я, подходя к солдату, — Ты же видел людей, близко. Какие они? Мой вопрос почему-то заставляет его нахмуриться. Он смотрит в пол и что-то недовольно бурчит. Но я не отстаю. — Лучше бы тебе никогда их не видеть! — отрезает он наконец, — успеешь еще насмотреться, тин. Терпеть не могу когда моим именем обозначают меня же как ребенка. Я снова залезаю на диван. На улице слышен шум подъезжающих машин. Мне хочется подойти к окну, но Рамит Друзо жестом приказывает не делать этого. - Не, тин! Ну гефх! Для меня его слова пустой звук. Про гибель солдат мне известно только со слов Родителя. Так же погиб мой брат — я не видел его смерти. Просто однажды понял, что больше никогда уже его не будет рядом со мной. И что виноваты в этом те самые монстры, что сейчас приехали на переговоры. Собственная смерть заботит меня еще меньше. Я просто не понимаю, что это значит. Из-за двери слышатся шаги и голоса на чужом языке, по коридору идут люди! Я напрягаю слух, пытаясь услышать хоть что-то. Но они уже прошли в тот зал, куда несколько минут назад ушел мой Родитель. Теперь остается только ждать. Я ерзаю на диване, пытаясь развеять скуку. Открываю висящий на шее Талман, и хотя пока не умею читать, с интересом вглядываюсь в непонятные буквы. Когда-нибудь Истах Тин, „ребенок надежды“, предстанет перед архивами в прекрасном Синдиеву, сказочном городе, в котором (если верить Родительскому повару Чафе) люди и драки живут мирно, и даже дружат друг с другом. Все это так похоже на сказку! Впрочем, я еще в том возрасте, когда в них верят, поэтому не исключаю, что сказанное поваром — правда. …Страшный удар и грохот сбрасывает меня с дивана на пол. Пол усыпан битым стеклом, щепками и опилками. В уши словно налили воды — мне почти ничего не слышно, даже собственный плач. Только ощущаю катящиеся по щекам слезы. Меня тошнит, не в силах сдерживаться, я выбрасываю из себя остатки утренней трапезы и хватаюсь за раскалывающуюся от боли голову. Тут же ощущаю на себе крепкие руки Друзо. Он открывает рот, но я не понимаю ни слова. Тишина сменяется звоном в ушах, а затем резко приходит слышимость. — Тин, ты цел?! С тобой все в порядке?! — кричит Друзо, тряся меня. Глаза у Друзо совершенно безумные. Он ударит меня сейчас?! — Ну адзе? Слышишь меня?! - Ае! — сквозь плач отвечаю я, продолжая сжимать гудящую голову, — где мой Родитель, Друзо?! Где Лиок? Где-то близко слышны звуки выстрелов из автоматического оружия людей, выстрелы из импульсных ружей. Кто-то истошно кричит, непонятно, драк это или человек. От ужаса я столбенею. За окном всполохи, комната заполняется запахом пожара… В коридоре судя по звукам суета, слышится какая-то возня, ругань на двух языках, стоны… Дверь в нашу комнату резко открывается. Друзо тут же вскакивает на ноги и заслоняет меня собой. Оружие его направлено на вбежавшего. Друзо удивленно восклицает. — „Тин Синдие“?! Что вы тут делаете, кизлодды?! Тин Синдие дракское название. Значит, вошедший — драк. Так оно и есть. Это солдат в выношенной форме Маведаха, но с незнакомой мне эмблемой на рукаве. — Пытаемся сделать за вас вашу работу, предатели! — кричит солдат. — Иркмаан, нуе гефх! Он уже потерял к нам интерес — ведь мы не иркмааны, хоть и предатели, по его словам. Мы снова остаемся одни. Выстрелы стихают. Друзо не выдерживает. — Послушай, посиди тут пару минут, ладно? Никуда не ходи, я выйду гляну что и как и сразу же вернусь, хорошо? Он выбегает в коридор, не дожидаясь моего ответа. Я подхожу к окну и осторожно выглядываю наружу. Рядом с нашими машинами стоят еще две, неизвестной мне конструкции. Одна - та, что была взорвана — уже сгорела до основания. Во второй — несколько неподвижных тел. Это люди! На дорожке к дому еще несколько солдат-людей, может показаться, что они внезапно легли отдыхать, но под ними и на них самих красные пятна — у иркмаанов красная кровь. Все они мертвы. Но что это? В уцелевшей машине видно какое-то шевеление. Или мне только так кажется? Нет, в кабине определенно кто-то живой! Собравшись с духом, приоткрываю дверь. В коридоре никого. Никого живого. На полу еще двое землян. Один лежит лицом в пол, странный мех на его голове, называемый у людей „волосы“, пропитан красной кровью. Руки его раскиданы в стороны, на каждой из них — по пять пальцев. На левой руке на одном из пальцев блестит украшение в виде кружка. Второй, гораздо меньше в размерах, лежит на спине, далеко запрокинув голову назад. Волосы его намного длиннее и стянуты на затылке. У этого перерезано горло. Все вокруг забрызгано кровью, от тяжелого запаха мне снова становится плохо. Мне слишком страшно, чтобы оставаться на этом месте, я проскакиваю мимо тел и бегу вниз и уже у входа в здание натыкаюсь на труп драка. Это незнакомый мне солдат с такой же эмблемой, что и у вбежавшего в дверь. Он сидит, привалившись к стене, глаза его открыты, но они абсолютно стеклянные и неживые. Меня пронзает страшная мысль: такие же глаза были у моего брата, когда его… Но сознание услужливо выкидывает продолжение из головы. Едва дыша, я подкрадываюсь к машине. Мне очень страшно, вдруг сейчас оттуда выскочит уцелевший иркмаан и… Что тогда случится, страшно представить. Может быть, я тоже буду лежать тут с перерезанным горлом… Усилием воли заставляю панику умолкнуть и медленно заглядываю в салон машины. Здесь еще несколько мертвых тел. Все убиты выстрелами с близкого расстояния. В руках одного из солдат мини-комп — они не ожидали внезапного нападения. Конечно, говорит кто-то внутри меня, ведь это были мирные переговоры! Я снова смотрю в салон. Один из солдат лежит плашмя на сидении, на спине его рваная рана от импульсного ружья; видимо, придется признать, что шевеление в машине было либо плодом моего воображения, либо смертельной агонией кого-то из людей… Но в следующее мгновение замечаю, как из-под неподвижного тела на меня смотрят два глаза, глаза эти — живее некуда. Сердце мое падает вниз. Сейчас похоже я оставлю в городке Нуввей не только утреннюю, но и вчерашнюю вечернюю трапезу… Я стою неподвижно и смотрю в эти глаза, кажется, если я отведу взгляд, то тут же „нечто“ бросится на меня. Вместо этого глаза существа наполняются слезами. Мне слышны едва различимые слова на чужом языке. — Мама, мама… — Кто ты? — шепчу я дрожащим голосом. Это не иркмаан. Те слишком большие. Этот же — даже меньше меня, раз смог спрятаться за солдатом. Или солдат накрыл его своим телом? Может это какое-то их животное? Я слышал от того же Чафы, что люди держат в домах разных животных. Может это как раз тот случай? Но разве животные умеют плакать? И говорить? Снова заглядываю в салон. Голова странного создания высовывается из-за тела чуть больше. Видны пухлые щеки, выступающий нос, уши, темные волосы, связанные в странный узор на голове… На щеках, запачканных красным, дорожки от слез. „Да это же иркмаан, только маленький! Земной ребенок!“ — мелькает у меня в голове. Видимо, не только мой Родитель решил держать своего ребенка поближе к себе… Переговоры должны были продлить перемирие. Иркмааны видимо не ожидали срыва переговоров, как и мы. «Тин Синдие„… Это была их вина. Но для землян мы все — драки. И за сегодняшнее злодеяние отвечать придется всем нам. — Не бойся. Никто не обидит тебя, — шепчу я ребенку. Тут же соображаю, что он не понимает ни слова из сказанного мной. А я не знаю ни одного земного слова кроме „иркмаан“, да и оно — изменено на нашем языке. Я протягиваю свою руку в окошко, показываю жестом, чтобы ребенок вышел наружу. Землянин понял меня! Вижу, как он трясет головой из стороны в сторону. Только вот что это означает? Судя по всему — „нет“. Стараюсь придать своему голосу мягкие и добрые интонации. Ведь главное не только что сказать, главное еще и — как это сказать. Так говорит мой Родитель, цитируя Талман. — Пойдем. Ты ведь не собираешься просидеть здесь всю жизнь? Тебе придется вылезти оттуда, иркмаан. Пойдем, не бойся. — Что там у тебя, тин?! — голос за спиной застает меня врасплох. Я поворачиваюсь и вижу перед собой нескольких солдат „Тин Синдие“. Судя по знакам отличия, оставшимся еще от Маведах, передо мной командир отряда. С ним вместе еще трое — его бойцы. Разум подсказывает мне, что „Синдие“ убьют земного ребенка, как только его увидят. — Отойди от машины, — приказывает мне другой, указывая энергоножом в сторону. Я делаю вид, что не понимаю сказанного. — Ты что, не понял?! — голос командира срывается на крик. В ту же секунду его рука отвешивает мне пощечину. Я падаю на землю, лицо горит от удара, на губах выступает кровь, слезы снова катятся из глаз. „За что?!“ А командир лезет в машину. Слышится его торжествующий возглас. — Что там, Кизири? — спрашивает один из солдат. Он достает небольшую коробочку из кармана и лижет ее, я слышал о „пастилках счастья“, но видеть их мне не приходилось.Родитель строго настрого запрещает их использование в своей Дюжине охраны. — Как я и думал, земное отродье! — снова копошение, — Кизз! Оно укусило меня! Мне слышны звуки ударов, плач, который смолкает. Ну вот и все, ребенок видимо уже мертв. Я поднимаюсь с земли, держась рукой за лицо. Щека набухает, пульсируя болью. Кизири открывает дверь и достает из машины иркмаанского ребенка. Драк держит его за шиворот куртки. Под курткой одежда, напоминающую мантию взрослых драков. На ногах у ребенка — ботинки, сейчас болтающиеся в воздухе. Из носа и рта иркмаана течет кровь. Кизири избил маленькое беззащитное дитя! Ну, не совсем беззащитное. Вижу, что и рука Кизири сочится кровью. — Оно не заразит тебя? — спрашивает один из бойцов, — надо будет обработать укус! — Оно?! — хмыкает Кизири. Командир несколько секунд бесстыдно изучает неподвижное тело, вертя в руках, — скорее, „она“, шаадсаад! Это самка! — Тин! Тин! — откуда-то сбоку слышится крик моего Родителя. В нем столько тревоги и даже страха! Я наконец вижу его! Лиок подбегает к нам, в сопровождении Висари Ди и Рамита Друзо. Взгляд Лиока падает на меня. Пистолет оказывается в его руке, и оружие смотрит в сторону Кизири. Лицо Родителя пылает гневом. — Ты ударил моего ребенка, кизз! — Твой звереныш пытался скрыть от нас это! — Кизири трясет неподвижным телом в руке, — на твоем месте я устроил бы ему хорошую порку. — На твоем месте я бы проваливал отсюда поскорее. Пока я сам не устроил тебе хорошую порку, — цедит мой Родитель. Бойцы Синдие вскидывают оружие. Ди и Друзо в ответ направляют на них свои ножи. — Драки уже воюют сами с собой? — спрашивает Лиок, глядя в глаза Командиру отряда „Синдие“, — Мы все следуем одной Талме! Победить в войне с иркмаанами, здесь, на Амадине. — Наша Талма иная, Лиок, — усмехается Кизири, швыряя тельце иркмаана на землю рядом с собой, — мы должны уничтожить всех иркмаанов, и прежде всего — здесь, на Амадине. Ладно, денведар. — Наша миссия выполнена. Никаких переговоров с противником — только смерть! Запомни это! Кизири направляет энергонож на ребенка. — Не! — вырывается у меня. Я не могу позволить произойти еще одному убийству — убийству ребенка. Он же ни в чем не виноват! — О чем я тебе говорил? — восклицает Командир, — маленький гафу защищает иркмаанов! — Ты не убьешь ребенка, — заявляет Лиок, — это ребенок одного из руководителей Фронта Амадина, Винсента Дрюона. Мы обменяем его на наших пленных. Вы сорвали переговоры, возможно, если мы предложим ребенка в обмен на наших солдат, люди пойдут на это. Кизири, из-за тебя в плену осталось более двадцати драков! — Позор им, если они туда попали! — Командир „Синдие“ машет рукой. — Ладно, пойдем, солдаты. Оставим этих кизлодд наедине с их позором. Он сплевывает на землю, словно на самом деле увидел кучу кизз, разворачивается и через несколько минут исчезает из виду в зарослях кустарника. — Родитель, прости меня! — говорю я сквозь слезы. Лиок падает на колени и прижимает меня к своей груди. — Тин… Тин, я так испугался за тебя, — шепчет он, — я же сказал тебе сидеть в комнате! … Обратно мы едем молча. Все понимают, что переговоры провалились, и нам придется ждать ответного удара. Вспоминаю неподвижные тела, вскрики, выстрелы… Закрываю глаза, но картинка не меняется. Снова хочется плакать. Я сижу на руках у Родителя, наслаждаясь его объятьями, чувствуя запах его формы, его тела, такой родной и такой любимый. Невольно взгляд мой падает на сжавшийся в углу машины комочек плоти. Похоже, что земной ребенок пришел в себя, вижу как дрожит все его тело. Вернее, ее тело. Землян два разных вида, которые они называют „пол“ — мужчины и женщины. Смутно понимаю что это означает. Знаю только, что вынашивать детей у землян в отличие от драков могут только женщины. На этом мои познания заканчиваются. Я снова смотрю на земного ребенка. Представляю, как ей страшно… Ехать в машине, полной чудовищ, в неизвестном направлении, потерять Родителя… При мысли об этом я еще крепче прижимаюсь к Лиоку. Спустя час мы прибываем в штаб Маведах, деревню Во-Зинеру. Здесь нет взрывов, нет выстрелов и смертельных лучей энергоножей. В деревне, контролируемой Маведах, даже работает пара полулегальных магазинчиков, торгующих в основном контрабандным товаром. На дорогах — в основном военные. Вижу я и нескольких гражданских, почти все — из Мадаха. Они в оборванных одеждах, тела их худы и покрыты грязью. Предатели Талмы войны здесь не в почете. Им с трудом удается находить себе еду и кров. Мы подъезжаем к дому, в котором сейчас живем с Родителем, это обычная „руга“, служившая когда-то кровом драку, ушедшему в Мадах. Удобства на улице, в хижине — лишь кровати и стол, на котором мы совершаем трапезы. Помимо нас в доме в маленьком чуланчике живет наш повар Чафа, драк весьма преклонных лет, ему за тридцать, и он жил еще до войны с землянами. Как давно это было — мне даже страшно представить. Еще я знаю, что Чафа — Родитель партнера Таака Лиока, Дарута, погибшего тут же, на Амадине, несколько лет назад. От слияния их жидкостей родился мой брат Шак. Чафа слишком стар, чтобы воевать. Впрочем, он и не выказывает желания это делать. Тем не менее, этот старик свято блюдет Талму войны, помогая моему Родителю, чем может. Готовит, стирает и делает прочие дела по дому. Мы с Родителем выходим из машины. Голова моя немного кружится от пережитого. — А этого куда? — спрашивает Друзо, — тыча пальцем в иркмаана, сжавшегося в углу, — сейчас у нас нет пленных, которые могли бы присмотреть за ним. И никто не будет его кормить. Лиок хмыкает и задумчиво смотрит на пленницу. — Родитель, можно я оставлю ее себе? — спрашиваю я Лиока, — она же совсем маленькая и не причинит мне вреда! И я присмотрю за ней, пока вы не выйдете на связь с землянами. Ну, пожалуйста! Вижу в глазах Лиока сомнение. Понимаю, что ему не хочется видеть рядом с собой земное отродье. — Мы можем поселить ее в чулане, там где живет Чафа, — продолжаю я, думая про себя, что с Чафой я в любом случае смогу договориться. — Чафа будет очень рад этому, — замечает Лиок под смех солдат. Вижу, что и мой Родитель улыбается. Это означает, что Лиок согласен. Я подхожу к машине и собираюсь с духом. Наконец, решаюсь тронуть землянку за плечо. Она отдергивает руку, в ее глазах застыл животный страх. — Пойдем, — говорю я тем же спокойным голосом, — я не причиню тебе вреда. — Похоже, у нас появился дрессировщик маленьких иркмаанов, — замечает Друзо. Но я не обращаю внимания на его насмешки и снова протягиваю руку. „Пойдем“. …Маленькая рука с пятью пальцами дотрагивается до моей. Я чувствую тепло ее ладони и дрожь тела. Ребенок, шатаясь, встает на ноги, очевидно, что она держится из последних сил. Только бы она не упала посреди дороги… Я завожу ее в коридор и открываю дверь к кладовку. Здесь хранятся немногочисленные запасы пищи, есть небольшая переносная плитка, на которой Чафа готовит нам еду, а так же хранятся наши с Родителем вещи. На полу лежит матрац, на котором и спит Чафа. Сейчас драк стоит у стола и режет ножом овощи для вечерней трапезы. Повар поворачивает голову в нашу сторону. — Тин, что случилось? Что с твоим лицом? — восклицает Чафа. Тут только вспоминаю про пощечину и мельком гляжу на зеркало в углу. Вся левая щека опухла и представляет собой одну сплошную гематому. Чафа смотрит поверх меня на Лиока. — Переговоры вновь сорваны, — в голосе Родителя — пополам усталости и разочарования. — Что на этот раз? — Чафа кладет нож на стол и вытирает руки. — „Тин Синдие“. Они ворвались на переговоры и спровоцировали бойню. В живых осталась дочь Дрюона. Будем надеяться, они согласятся обменять ее хотя бы на часть наших солдат. А пока — она побудет здесь. Тин присмотрит за ней. Сегодня у него был первый боевой выезд. Тин — молодец! Я горделиво смотрю на Чафу. Но тут же чувствую, как слабеет рука пленницы. Ноги ее подкашиваются, иркмаан оседает на пол. — Чафа, оставляю Тина на тебя. Мне срочно нужно рассказать о случившемся в денведах диеа, — заторопился Лиок, глядя на часы. Пожилой драк кивает. — Конечно, Лиок. Не переживай. Я присмотрю… За ними. Родитель целует меня в висок и быстрым шагом выходит из комнаты. Я слышу шум отъезжающей машины. Наступает тишина. — Ну, давай посмотрим, что у нас тут, — голос Чафы спокоен. Повар берет ребенка на руки и кладет на свой матрац. — Солдаты „Синдие“ побили ее, — поясняю я, показывая на кровь. Чафа смачивает водой кусок ткани и обтирает им лицо пленницы. Аккуратно снимает с нее куртку, и башмаки, оставляя в странной мантии. — Не вижу никаких ран. Возможно, небольшое сотрясение мозга от ударов. Кроме этого — ничего серьезного. Ей надо просто поспать, — Чафа накрывает ребенка своим одеялом и качает головой. … Мы с Чафой сидим за столом в его коморке. — Откуда ты знаешь столько про землян? — спрашиваю я его, поедая приготовленное Чафой на скорую руку блюдо. — Я родился до войны. Оттуда и знаю, — коротко отвечает мне драк. Но это мне известно и так. — Правда, что драки и земляне могли дружить друг с другом? Похоже на сон! Чафа смотрит на меня несколько секунд, затем отвечает. — Порой мне и самому кажется это сном. Вечером возвращается мой Родитель, и я засыпаю в его постели, словно совсем маленький. Только там меня отпускают видения искалеченных тел и крики умирающих… А утром Родителя уже нет дома, и Чафа отправляется в лавчонку контрабандистов за припасами. Тут же я оказываюсь в каморке Чафы и смотрю на спящую. Не проходит и полчаса, как она открывает глаза. Увидев меня, иркмаан подскакивает на матраце и снова сжимается в комок. — Успокойся, я же сказал, что не причиню тебе вреда. Йоумин ни? Я показываю ей на еду, оставшуюся от вечерней трапезы. Она кивает головой вверх-вниз, догадываюсь, что это означает „да“. Протягиваю ей лепешку, которую она кусает с такой жадностью, что мне невольно становится жалко руку Кизири. После чашки горячего чая пленница совсем оживает. Интересно, как ее зовут? — Кос ва сон? — спрашиваю я, понимая, что это бесполезно. — Кос сон ва Истах Тин, — показываю на себя пальцем, — Кос ва сон? — показываю пальцем на нее. Истах Тин, — палец утыкается в мою грудь, ….? — молчание, палец показывает на землянку. Видимо, бесполезно. Интересно, мозг землян развивается так же медленно, как и тело? — Лиззи Дрюон, — слышится тоненький голосок. Это первые слова, произнесенные пленницей. — Твое имя звучит некрасиво по-дракски. Я буду звать тебя Тато, „малыш“. …В этот же день я показываю Тато, как пользоваться удобствами на улице. Как могу знаками показываю, что выходить из дома ей нельзя — к сожалению, мне не приходится уже объяснять, что такое смерть. Мой Родитель старательно не замечает нового жильца. Ну и Тато оказывается достаточно смышленой, чтоб не попадаться ему на глаза. Чафа устраивает нашей пленнице лежанку у входа в каморку, не жалуясь на уменьшившуюся площадь комнатки. …Спустя два дня мы с Чафой решаем помыть гостью. Мех на голове, вернее волосы, спутались так, что нам приходится обрезать их почти под корень с помощью резателей для травы. Остатки мы более менее выравниваем, чтобы не торчало во все стороны. Чафа смотрит на полученный результат и одобряет его. Налив теплой воды в большую емкость от топлива, мы раздеваем Тато. Я с любопытством разглядываю тело иркмаана. Оно похоже на мое собственное, только без прорези на животе. — Потому что это „девочка“, — поясняет мне Чафа. — „Девочка?“ Что это?! — Это маленькая женщина-землянка, а маленький мужчина называется на их языке „мальчик“. У „мальчиков“ немного другое строение тела…, — Их половые органы расположены снаружи тела, а не внутри… — Чафа машет рукой, — впрочем, неважно. Тато же все равно, что мы думаем об ее теле. Она залезает в емкость, и впервые я вижу улыбку на ее губах. После купания я одеваю ее в одежду, из которой уже вырос. Она ей как раз впору. На нас смотрит иркмаан в дракской одежде — мы с Чафой не можем сдержать смех. Информации об обмене пленными все еще нет. Хотя прошла неделя с момента срыва переговоров. Но рано или поздно месть должна будет состояться… Когда за Родителем в очередной раз закрывается дверь, я понимаю, что что-то произошло. Таака Лиок еле сдерживает ярость. — Что случилось, Родитель? — спрашиваю я его, стараясь не злить еще больше. Он не отвечает. Молча ест поставленную на стол еду и снова куда-то уходит. — Чафа, что случилось?! Ты знаешь? Пожилой драк хмуро кивает мне в ответ. — Нападение на городок Нуввей. Убиты все жители-драки, даже дети… Я понимаю, что это месть за убийство родителей Тато. Как же так?! Вместо того, чтобы попытаться спасти из плена ребенка, земляне просто убили вдвое больше драков? Какой в этом смысл?! Как они могли поднять руку на детей?! Почему я не смог бы этого сделать?! Слезы обиды наворачиваются мне на глаза. — Тин… Ты не смог бы этого сделать, потому что не терял никого в этой жуткой войне без правил и логики… Скажи, что было бы, если бы от рук Фронта погиб твой Родитель? Представить такое — уже безумно страшно. А что бы делал я, потеряй сейчас как Родитель своего любимого и своего ребенка? Возможно, тогда я не стал бы защищать маленькую девочку, сидящую в машине… Но эта девочка, у которой мои сородичи уничтожили всю семью за какие-то несколько минут, улыбается, смеется, она не горит местью и не хочет убить всех драков вокруг себя! — Потому что она еще очень мала, чтобы понять все произошедшее. Когда погиб твой брат — ты даже вообще еще не родился. Я не удивлюсь, если повзрослев, вы захотите отомстить за смерть своих близких, — вздыхает Чафа. — Уверен, что этого не будет, — заявляю я. — Тогда ты несешь в себе Талму мира, юнец, — улыбается Чафа и треплет меня по плечу. Тато делает явные успехи в дракском. Считается, что маленькие дети особенно восприимчивы к языкам. Видимо, так оно и есть. Я даю девочке свою старую азбуку, и она, тыкая пальцем в предметы, называет их по-дракски, с едва заметным акцентом. Мое тело стремительно растет: все вещи становятся мне малы буквально за пару дней. Но прибавив в росте еще одну ладонь, я все равно остаюсь низкорослым и худосочным, не выглядящим на свой возраст, ребенком. А Тато и не думает меняться. Как же медленно растут земляне! Я бы наверное сошел с ума, ожидая, когда вырастет мой ребенок, будь я иркмааном. Мы снова в коморке Чафы. Хозяин возлежит на матраце, а мы сидим на кроватке Тато и изучаем слова. - Эсс ва? — рука Тато показывает на Талман, висящий на моей шее. — Талман. Как объяснить ребенку что такое Талман? Вместо ответа открываю блестящий золотом куб и достаю оттуда маленькую книжку. Осторожно раскрываю и показываю Тато. Могу поклясться, что ребенок в восторге от увиденного. Я закрываю книгу и прячу в защитную оболочку. Тато не осмеливается просить у меня такую игрушку, хотя вижу, как ей интересно. — Глядишь, ты научишь ребенка мудрости из Талмана, и она станет джетахом, — шутит Чафа, поглядывая на нас. — Тато, давай продолжим. Посчитай свои пальцы. Девочка сосредоточенно разгибает пальцы, веселя меня и старого драка: - Ов, Ну, Аи, Ша, Ит, Хи, Тар, Нуша, Овси, Сиов. Идут бои за Северную Шорду, Родитель мой пропадает на заседаниях и советах, почти не бывая дома. Больше он не совершает ошибок, и не берет меня с собой, несмотря на мои просьбы. Я скучаю по нему, но отвлекаюсь в обществе Тато. С момента ее появления в доме Родителя прошло более двух месяцев. Никто не выразил желания поменять пленных на одного единственного маленького ребенка-сироту. Подозреваю, в череде терактов, начиная с Нуввея, все просто забыли о Тато. Проще ненавидеть всех вместе взятых чужаков, убивая их сотнями, чем помочь одному единственному человеку… … Родитель как всегда уходит из дома, едва светает. Вижу, как искажено от усталости его лицо. Сколько еще будет продолжаться эта война без начала и конца?! Сколько еще жизней унесет она с собой?! Повалявшись в кровати, сползаю на пол из-под одеяла и направляюсь в комнатку Чафы. Ему нездоровилось с вечера, и мне нужно помочь ему приготовить вечернюю трапезу к моменту возвращения Родителя. В коморке мой взгляд сначала падает на мерно сопящую Тато. Странно, обычно Чафа уже на ногах и занимается разными делами на кухне. Неужели его болезнь так серьезна? Я подхожу к старому драку и тормошу его за плечо. — Чафа, ты как? С тобой все в порядке? Никакого ответа. Я сильнее трясу его за плечо и замечаю, что рука Чафы холодная как лед. Ужасная догадка пронзает меня — ночью Чафа умер. Но его не застрелили и даже не ранили! Не может быть! Как же так?! Как же так… Слезы катятся из моих глаз. Чафа, верный и любящий меня и Родителя драк… Он умер от старости… — Чафа гефх? — дрожащий голос Тато раздается за спиной. Киваю в ответ, не в силах сдержать рыданий. Тато подходит к мертвому и обнимает его, она тоже плачет. Без Чафы вся работа по дому и готовка еды ложится на мои плечи. Из-за слабости и плохого здоровья, Родитель не отдает меня в ковах на обучение военному делу. Впрочем, я особо и не стремлюсь туда попасть. Обучение мое после смерти Чафы совсем заглохло. У Родителя просто нет на это времени. Мне с трудом удается прочесть несколько строк в Талмане. Поэтому я больше слушаю музыку из Зидидрака, пиратской станции, гоняющей песни для обеих воюющих сторон. Остается загадкой, где расположена эта станция и кто ее хозяин. В эфире Зидидрака звучат как дракские, так и человеческие песни… Выучить некоторые из песен не составляет труда. Их я напеваю Тато, неизменно приводя ее в восторг. Но как все хорошее, наша спокойная жизнь не может длиться вечно. Я совсем забыл, кто такая Тато. Но остальные — нет. — Тин, нам надо с тобой поговорить, — в голосе Родителя звучат суровые нотки и я судорожно думаю, чем мог его огорчить. Через месяц с небольшим мне исполнится полтора года. Я все так же невысок и слаб, видимо мой сегодняшний рост — это максимум, с которым придется смириться. Может быть, речь пойдет о моем обучении? Родитель, сгорбившись, сидит на кровати. Впервые за прошедшие полгода снова заключено временное перемирие. Передышка в череде убийств и злодеяний, всего лишь небольшая пауза. Но и она дает возможность измотанным донельзя сторонам отдышаться перед новым витком агонии. Таака Лиок смотрит на меня, словно не зная, с чего начать. — Тин, тебе скоро полтора года, пора повзрослеть, ребенок мой и перестать играть роль моего слуги, готовя мне и убираясь за мной. Негоже моему отпрыску заниматься подобной черной работой. Мне это вовсе не в тягость, но почитаю за лучшее не озвучивать свои мысли. — Я нашел тебе учителя. Раньше он был джетахом в Талман-Ковахе на Драко. Теперь его Талма, как и у всех нас — война. Он научит тебя чтению и Талману. У меня отлегло от сердца. Все не так страшно, как казалось. Это даже замечательно! Наконец-то великие истины Талмана откроются передо мной… — Спасибо, Родитель! — Постой, Тин. Еще одно. Земной ребенок — избавься от него быстрее. Это будет твоей проверкой на зрелость и преданность нашему народу. Меня словно ошпаривают кипятком. Что он имеет в виду?! — А как же обмен? … — спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать. — Тин, прошло уже почти полгода… Ценность обмена этого маленького ребенка сейчас равна нулю. Он оказался не нужен своим сородичам. — Может быть, просто отдать ребенка в человеческую деревню? .. Лицо Таака Лиока каменеет. — Тин, чтобы больше я не слышал из твоих уст подобных речей! Это предательство. Ты понял меня?! Ты хочешь отпустить врага? Нашего врага? Я повторяю последний раз — избавься от него. Я не хочу выслушивать от других командиров обвинения в предательстве. Как командир Маведах может держать у себя дома земного ребенка?! До завтра сделай то, что я тебе приказываю. Иначе я позову Друзо. Ты меня понял? Сделай это быстро и безболезненно — вот все, что я могу тебе посоветовать. Лиок снимает с пояса и вешает на стену свой церемониальный клинок. Я молча киваю. Сейчас передо мной не Родитель, а командир всего Маведах, суровый и неприступный воин, которого бесполезно молить о пощаде. Лиок выходит из комнаты, оставляя меня одного. Как смогу я убить Тато?! Мне очевидно, что для Родителя земная девчушка никогда не станет камнем преткновения, Лиок не будет мучиться вопросом, оставить ей жизнь или нет. Сердце его выгорело дотла. И все, что тот может делать — это убивать врагов и сеять ужас в лагере противника. Видимо, слухи про земного ребенка в доме главы всего Маведах стали гулять среди солдат. И теперь Лиок не может просто выбросить ребенка из дома. Ему нужно показать всем преданность Талме и своему делу. Показать с моей помощью. От безнадежности провожу рукой по лицу. Что же мне делать?! Родительский клинок Айдана… Этот клинок очень древний, может быть, сам Айдан когда-то касался его… Вытаскиваю лезвие из кожаных ножен и зачарованно смотрю на тускло блестящий металл. Готов ли я убить во имя Талмы войны? Неужели в Талмане поощряется то, что мне приказано сделать?! Как такое может быть?! - Тин, гис ну ча? — От неожиданности рука дергается, и капли моей крови остаются на полосе железа. Держась за порезанный палец, я поднимаю глаза и вижу Тато, с любопытством смотрящую на меня в полуоткрытую дверь. - Кос ва ну?! Сколько раз говорить тебе — не заходи сюда! — кричу я на нее в отчаянии. Она убегает в каморку, всхлипывая. Мне становится стыдно на секунду, но ярость и бессилие снова охватывают мой разум. — Ну, давай, — шепчет кто-то внутри меня, — сделай это для своего Родителя, докажи ему свою любовь и преданность, которая до этого дня была для тебя пустым звуком. Иногда преданность стоит очень дорого. Как и любовь. Сжимая в руке клинок, я иду в чулан… Тато смотрит на меня, сидя на матраце, где когда-то лежал Чафа. Что бы старый драк сейчас посоветовал мне сделать? Я гляжу в темно-карие глаза земного ребенка. Она понимает, что что-то произошло и снова, как и полгода назад в глазах ее — страх. Меня начинает мутить от ощущения того, что я палач — и беззащитная жертва сидит рядом, покорно ожидая своей участи, глядя мне в глаза. Отворачиваюсь и смотрю на кинжал. Всего одно движение по тонкой человеческой шее, и все проблемы останутся в прошлом. Я окончу обучение и наверное займу какую-то высокую должность в штабе, как ребенок своего Родителя. Убийство земного отродья придаст мне солидности и серьезности. А она… даже ничего не успеет почувствовать и понять. Уж лучше это сделаю я, чем Друзо… У меня нет другого выхода. Внезапно в памяти всплывает эпизод, когда Чафа читал мне страницы Талмана. История о джетахе Малтаке Ди и учениках, ищущих ответ на вопрос, сколько путей от круга к квадрату. Их может быть бесконечное количество. Миллионы… Миллиарды… Решение приходит само собой. Я втыкаю кинжал в поверхность стола и выбираю свой путь. Иногда любовь и преданность стоят очень дорого. — Тин, я устала, — в голосе Тато проглядывают капризные нотки. Мы бредем через очередной лесок, все дальше уходя от цивилизации. — Придется потерпеть, Тато. Иначе… Что означает мое „иначе“? Мы отошли от позиций Маведах на порядочное расстояние. Из обрывочных описаний и разговоров, мне известно, что на востоке расположены Серебристые горы. И в них прячутся предатели Талмы, не пожелавшие воевать с землянами. Мы держим путь именно туда. В надежде, что рассказы про предателей — лишь половина правды. Пока не вернулся мой Родитель, необходимо отойти как можно дальше от дракских позиций, а это означает, что я запросто могу нарваться на позиции людей. И не факт, что они проявят такое же милосердие, что я проявил по отношению к Тато. Поэтому мы предельно осторожны. Наконец, я решаю сделать привал. Достаю лепешки и делюсь с Тато. — Тин, куда мы идем? — спрашивает малышка, — почему мы ушли из дома? Я опираюсь затылком об ствол деревца и прикрываю глаза. — Тато, нам пришлось уйти. Иначе нас бы нашли злодеи. Гавей? — Злодеи? Как те плохие драки, что напали на маму и папу? — Да, Тато. Все верно. Надо же, она помнит! Внимательно смотрю на нее. Сколько ей лет? Чафа как-то предположил, что около четырех, но тогда Тато еще не могла ответить на этот вопрос по-дракски. — Тато, а сколько тебе лет? — спрашиваю я ее, чтобы отвлечь - Ша, — она показывает четыре пальца и застенчиво улыбается. Чафа оказывается прав. — Ты совсем-совсем большая! Потому не должна уставать и плакать. Смотри — мне еще нет и двух лет. Ни! — показываю два пальца и тычу ими в себя. Тато кивает в знак согласия и снова принимается за лепешку. Скоро на землю опускается ночь. Где-то вдали слышны разрывы снарядов и автоматные очереди. Мы снова устраиваем привал. Позиции Маведах уже очень далеко. Станет ли искать меня мой Родитель? Мне приходит в голову, что он вряд ли будет это делать, потому что тогда ему придется судить своего собственного ребенка как предателя и казнить его. Хочет ли этого Таака Лиок? Или наоборот, полный праведного гнева, Лиок сейчас разыскивает предателя, чтобы доказать всем преданность Талме войны? Я не знаю ответа на эти вопросы и не хочу знать. Лишь плотнее укрываю своей курткой прижавшуюся ко мне Тато. Ночи холодны, но мы не зажигаем костра из боязни быть обнаруженными. Серебристые горы возвышаются далеко впереди. До них, как я предполагаю, не менее недели пути с нашей скоростью передвижения. Мысленно перебираю в уме запасы еды. Их не хватит и на два дня. Кроме того, кончается вода. Все это нам надо найти по дороге к горам. Иначе мы обречены на гибель если не от драков и землян, то от голода и жажды… Вопрос с водой решается сам собой. К обеду следующего дня мы выходим к руслу небольшой речки, берущей свое начало где-то в горах. Вдоль этого русла я и решаю двигаться дальше. А еще спустя полчаса — новая удача: заросли кустарника ореха зим-зим. Мы с Тато наедаемся до отвала их сочной и жирной мякотью. А так же забиваем все карманы и сумку. Местность начинает потихоньку подниматься вверх, местами нам попадаются каменные выступы, которые нужно огибать, теряя время и силы. Часть пути мне приходится нести Тато на себе, соорудив что-то вроде сидения за спиной из своей куртки. Девочка не тяжела, но и я не силен. Это конечно замедляет наше путешествие, но мы все равно движемся перед. Странно, что до сих пор нам не встретилось ни души. Мое представление о войне как о всеобъемлющей катастрофе, оказывается, не соответствуют действительности. Вместо звуков перестрелки и разрывов снарядов уши мои оглушены звуками леса. Вокруг мир, тишина, покой: носятся с цветка на цветок насекомые, в кронах деревьев перекликаются между собой невидимые птицы. Ветер шелестит высокой травой под ногами. Солнце ползет по горизонту, поднимаясь из-за гор, и медленно перемещается нам за спину. Очередной день наших скитаний окончен. Позади остается Маведах, война и мой Родитель. Еще два дня мы идем по реке, которая все более мелеет, это говорит о том, что мы приближаемся к ее истоку. Лишь один раз мы слышали едва различимый говор, но так и не смогли разобрать, кто это были — драки или земляне. В тишине леса любая речь разносилась во все стороны — это было где-то очень далеко от нас. Тато очень устала. Все чаще я несу ее спящую на своей спине. Мы оба сильно похудели, одежда болтается на нас как на вешалках. Глаза девочки стали от этого еще больше. Но она не жалуется. Она помнит, что старше меня на целых два года… Снова короткий привал. Мы без сил падаем у кромки ручья — всего, что осталось теперь от реки. Пятеро суток пути позади. Горы уже нависают над нами своими серебристыми пиками. У нас снова закончилась еда, я запасаю воду из ручья, заполняя флягу, понимая, что скоро ручей иссякнет. — Тин, нам еще много идти? — голос Тато совсем слаб. — Совсем немного, Тато. Видишь эти горы? Как доберемся туда, попадем в сказку. — Правда? — вижу, что Тато даже поднимается на локте от удивления. — Ае. Там нет войны и драки дружат с людьми как мы с тобой. Впервые задумываюсь над тем, а кем же приходится мне эта иркмаан? Что будет после того, как я отдам девочку ее соплеменникам? Смогу ли забыть Тато, сможет ли Тато забыть обо мне? — И мы будем жить там с тобой вместе? — спрашивает Тато, кладя голову мне на колени. — Если ты захочешь. — Я хочу, — шепчет она, засыпая, — Тин… Ни йол су, эхдевва сахн… Ни эхдевва сахн, — шепчу я в ответ, гладя Тато по отросшим прядям волос. Нас будят голоса. Я вовремя закрываю Тато рот рукой и показываю, чтобы она сидела тихо-тихо. Это не дракский язык! Иркмааны… Кто это? Возможно, это люди с гор? Тогда нам нужно догнать их… Но осторожность берет верх. — Тато, ты должна подождать меня здесь. Я посмотрю, кто это, и тут же приду. Спрячься под деревом, — я показываю Тато на ствол упавшего дерева, под которым вижу небольшую выемку. — Не! Не! Не оставляй меня, — испуганно шепчет она, — давай спрячемся вместе. — Тато, если это хорошие люди, то мы упустим их, понимаешь? — А если плохие? — Посмотрю издали и пойму. Пожалуйста, Тато. Я быстро! Наконец она кивает и прячется за стволом. Я крадусь на звуки голосов, соблюдая всю возможную осторожность. Голоса приближаются. Не понимаю, о чем говорят иркмааны. Слышится тихий смех, голоса спорят, затем снова раздается смех. Выглянув из-за кустов, вижу двоих солдат Фронта Амадина. Хуже не придумаешь! Что иркмааны забыли здесь, во многих днях пути от линии фронта?! Может быть, они тоже дезертировали? Но тут же замечаю знаки отличия на их форме и полную боевую экипировку. Они одеты в костюмы под цвет листвы и травы и практически не заметны глазу. Скорее всего — это разведотряд. Мне не повезло. …Чья-то рука хватает меня за шиворот и поднимает с земли… Вырываться бесполезно. Я поворачиваюсь и вижу третьего солдата. В руках его дракский энергонож, которым он тычет меня в спину. Он что-то говорит на своем языке, мне не понятно ни слова. Я в первый раз вижу живьем взрослого мужчину-землянина. Он швыряет меня на поляну, туда, где стоят двое других. Они удивленно что-то говорят, подходя ко мне. Двое из них, насколько мне кажется, еще совсем молоды, а вот третий носит волосы на лице, называемые „борода“ и видимо старше остальных. Именно он и спрашивает на ломаном дракском. — Кто ты такой? Откуда ты? Я молчу, не зная, что придумать в ответ. — Кто ты такой? Откуда? — вопрос повторяется. „Борода“ трясет меня за плечо. С ужасом понимаю, что Тато осталась совсем одна. Может быть, мне отдать Тато этим солдатам? Оставят ли они меня в живых? „Если и оставят, то ненадолго“- мелькает в голове мысль. „Если же они узнают, откуда ты сбежал, то выпытают у тебя все про Маведах и месторасположение частей, а потом убьют“. Все это проносится в моей голове за сотые доли секунды. — Я из деревни, — говорю как можно увереннее, — ищу еду. — Из какой еще деревни?! — восклицает солдат, прищуриваясь и глядя на меня, — нет здесь деревни. Ты дезертир? Идешь в горы? Один из солдат что-то говорит „Бороде“. Тот машет рукой. — Верно. Ты маловат для солдата, драк. Опять один из солдат что-то говорит на своем языке и показывает в другую сторону. Видимо у отряда задание в другой стороне от позиций Фронта. И им не с руки вести пленного обратно. Одного единственного пленного. Может быть, они отпустят меня? — мелькает детская нелепая мысль. Скорее всего, меня просто убьют. Солдаты переглядываются между собой. Смеются. Еще несколько слов. Снова смех. „Борода“ тычет в меня пальцем. — Драк, ты должен кое-что сделать. Если нам понравится, как ты это сделаешь, мы отпустим тебя. О чем он говорит?! „Борода“ показывает себе между ног и снова смеется вместе со всей компанией. Тут же в памяти всплывает загадочная фраза Чафы. „Если судьба сведет тебя с иркмааном-мужчиной в драке, бей что есть силы между ног — и ты победил!“. Речь шла о половых органах иркмаанов-мужчин, расположенных снаружи тела, а не внутри, как у драков — это я тоже узнал у Чафы, в процессе мытья Тато… Так вот что имеет в виду этот волосатый урод… „Борода“, ухмыляясь, приближается. Я сжимаюсь как пружина, и едва он оказывается передо мной, со всей силы бью его ногой в пах. Никто из солдат видимо не ожидает от меня такой прыти. „Борода“ с искаженным от боли красным лицом хватает ртом воздух и падает на землю. Я срываюсь с места, чувствуя ветер в ушах. Мимо меня мелькают деревья. Что-то обжигающее толкает меня в спину, но я не сбавляю темпа и за пару секунд скрываюсь в чаще леса. Добежав до Тато, падаю рядом с ней, забравшись под дерево. Странно, но солдаты не бегут за мной. Видимо, у них есть четкий приказ следовать в другую сторону, а может быть, они боятся попасть в засаду. И они не стреляли по мне из своего оружия, значит, боялись себя выдать. Звуков погони не слышно. Постепенно стук сердца замедляется, я переваливаюсь на бок и облегченно вздыхаю. — Что случилось? Кто это был? — все еще шепчет она. — Плохие люди, — отвечаю я тоже шепотом, поднимаясь, — Злодеи. Нам надо идти быстрее, Тато. Они могут вернуться. — Тин! Кровь! — восклицает девочка, указывая мне на спину. Я прикасаюсь к спине и смотрю на руку. Вся она покрыта моей желтой кровью. Значит, солдаты все-таки стреляли, автоматы у них были с глушителями, это совершенно точно была диверсионная группа. — Кизз! — ругаюсь я и морщась снимаю рубашку с кровавым пятном на спине, — не вижу, что там? — Тин, там слева дырочка, и из нее идет кровь, — описывает мне Тато как умеет. Отрываю кусок материи от своей рубашки. Нужно остановить кровотечение, иначе… Снова это мое «иначе„… Прижимаю кусок ткани к отверстию и с помощью Тато перетягиваю через живот остатками рубашки. Пуля, судя по всему, застряла в ране. Больше я ничего не могу сделать. Нет, могу. Нужно идти. Потому что если в ближайшее время мы не попадем туда, где мне окажут медицинскую помощь, я умру от потери крови, оставив Тато одну в лесу. … Я словно бреду по колено в воде… Каждый шаг дается с неимоверным трудом. Тато держится за мою руку, но скорее она ведет меня вперед. Голова кружится от потери крови. Чувствую, что она течет по спине и по ноге. Повязка не помогает, тряпка вся промокла насквозь. Я хватаюсь за стволы деревьев и заставляю себя передвигать ногами. Местность уходит резко вверх, мы почти на месте, у подножия горы. Но у драка Истаха Тина совсем не осталось сил, чтобы преодолеть этот последний рубеж. Еще несколько шагов, и я со стоном падаю на землю, не в силах двигаться. Как же приятно лежать на земле, прижимаясь к ней лицом, и ни о чем не думать. Жизнь покидает меня, но мне совсем не страшно. „Смерть не страшна, страшно ожидание смерти“ — не помню, откуда это, но готов поклясться, все обстоит именно так. - Тин! Не гефх! — слышу я плач над своей головой. Это Тато. Из последних сил доползаю до ствола дерева и приваливаюсь к нему плечом. Рука моя скользит по щеке склонившегося надо мной ребенка и без сил падает на землю. Я обращаюсь к ней, едва оставляя свое сознание на плаву. С губ срывается только отрывистый шепот. — Тато… Иди вперед. Осталось совсем чуть-чуть. Никуда не сворачивай. Я полежу здесь немного и догоню тебя. — Нет! Я не уйду! Нет! — Тато… Пожалуйста… Я просто посплю немного и все. Видишь, как я устал… — Нет, я не могу… — Ступай, Лиззи Дрюон. Ни йол су. Я люблю тебя. Мои глаза закрываются. …Чей-то голос. „Неужели это те солдаты?“ — мелькает мысль, словно продираясь сквозь пелену тумана. Сейчас они прикончат меня и заберут Тато с собой. Что они сделают с ребенком?! Не могу открыть глаз, но рядом звучит голос на дракском! Вижу двоих детей. Все чисто. — Помогите нам! — кричит Тато, — Пожалуйста, помогите! Чувствую, как кто-то поворачивает меня. Сдавленные ругательства на дракском. Снова голос. Этот кто-то видимо говорит по рации. — У нас тут тяжелораненый. Ребенок. Драк. И с ним ребенок землян. Понял. Чувствую укол в плечо. Сознание немного проясняется. Тут же мою спину обдает холодом — видимо, рану залили кровоостанавливающим раствором. Вот только крови во мне почти не осталось… Мое сознание работает урывками, то проваливаясь во тьму, то всплывая на поверхность. … Меня куда-то несут на носилках… …Ощущение разрезаемой одежды. — У нас нет анестезии, Эйда, — чей-то высокий взволнованный голос. — А у него нет времени! Держи! — голос более низкий и хриплый. Меня кладут лицом вниз, и кто-то наваливается на спину всем телом. Острая вспышка боли в ране, мне не дают пошевелиться. Ковыряние во мне, боль, снова море боли… Я кричу, хотя думал, что не смогу больше уже сказать ни слова. Рыдания вырываются из моего рта пополам с криками. Наконец еще одна короткая вспышка боли и металлический звук, словно на пол упала какая-то железка. — Готово! — меня отпускают руки, что прижимали к кровати. Сознание окончательно выключается. … Яркий свет бьет сквозь закрытые веки. С трудом открываю глаза… Солнце светит через занавески, висящие на грубо сколоченном окне без стекол. Где я? Что со мной произошло? Кто подобрал нас?! И где Тато?! Обеспокоенно оглядываюсь, затем смотрю на себя. Я лежу на дракской кровати, без одежды, накрытый тонким одеялом. Откинув его, вижу что моя спина забинтована. Боли нет. Во всем теле — приятная слабость, в левую руку вставлена система с лекарством, прикрепленным на импровизированном держателе в виде вешалки для одежды. Где же я?! Словно в ответ на мой немой вопрос дверь открывается. В комнату входит драк средних лет в темно-синей человеческой фуфайке и человечьих же штанах. — Очнулся, герой? — весело спрашивает драк меня, — ну и заставил ты всех нас поволноваться. Его манера говорить и держаться столь не похожа на привычные мне дракские обычаи, что я невольно хмурюсь. — Чего нахмурился? — снова улыбается драк, как ни в чем не бывало. — Где Тато? — спрашиваю я странного гостя. — С твоей Тато все в порядке. — Могу я увидеть ее? — Не сейчас, ты только очнулся после тяжелого ранения… — Сейчас! — Ну, хорошо, — кивает он головой после паузы и выглядывая из двери, машет кому-то рукой. Я вижу свою Тато. Еще мгновение — и она рядом со мной, прижимается к груди, вызывая слезы на моих глазах. — Тато, с тобой все в порядке? — Да, Тин! — она поднимает голову, — ты правильно сказал. Мы попали в сказку! Мы с Тато находим приют в селении, расположенном на склоне, поросшем деревьями и немногочисленными кустарниками. Здесь все для меня подобно чуду. Тато оказывается недалека от истины. Невозможно поверить, что драки и люди существуют под одним небом, под одной крышей! Я и не верю, пока через неделю не ковыляю следом за Тато по улочке. Рана моя затянулась. Спас меня местный врач и он же глава поселения в одном лице — Виари Эйда. Тот, кого я увидел перед собой, когда очнулся. Помощник, что ассистировал драку — землянин, ему чуть за 20, естественно в земных годах, говорит на дракском он совершенно без акцента. Звать землянина Стивен Френч, он прибыл на Амадин нелегально с целью приблизить Талму мира. Френч — джетах земного талман-коваха. Я смотрю на него с удивлением. Как можно добровольно захотеть оказаться на этой проклятой планете?! Как может человек знать и понимать Талман?! Но я молчу, стыдясь того, что землянин знает священную книгу во много раз лучше меня. Хотя „знать Талму еще не значить жить Талмой“. Мне, тем не менее, не помешало бы сосредоточиться на первой строчке истины. Если бы я умел читать… Тато быстро находит себе друзей среди дракских детишек. В селении преобладают драки, всего здесь нашли кров около двухсот жителей, земных детей нет, но для Тато это не составляет проблемы. Маленькая девчушка с серьезным видом сидит среди кучи песка в новом платье с аккуратно подстриженными волосами, делает песочные „пироги“ и „города“ — именно таким должно было быть все ее детство, она никогда не должна была увидеть и пережить все то, что случилось с ней! Мы ютимся в одной из комнат хижины Виари Эйды. Мне очень неудобно, что мы пользуемся его расположением. Я спрашиваю Эйду, что мне можно сделать для селения в качестве помощи и платы за спасение. Но он только хлопает мне по плечу: „Выздоравливай, это главное сейчас“. …В это утро мы с Тато сидим у открытого окна хижины Виари Эйды, которую Френч почему-то иногда зовет „хижиной Дяди Тома“, но я не всегда могу понять земные шутки, а Тато слишком мала, чтобы объяснить мне их смысл. Тато дома, на улице пасмурно и идет небольшой дождик, нам с ней совсем не хочется мокнуть… — Тин, спой мне ту земную песню, что ты пел в доме Родителя, — неожиданно просит она, вертя в руках какую-то подаренную очередным „женихом-драком“ поделку, — ты так давно не пел мне… — Какую из них? Я пел тебе много песен, Тато. — Ту, которая грустная… — Ты хочешь погрустить? — я глажу ее по щеке, — может быть, лучше веселую? Тато молча качает головой. Порой она, как и я, не выглядит на свой возраст. Горе и потери сделали ее гораздо старше, оставив шрамы в душе. — Знаешь, Тато, если б я знал, о чем та грустная песня, я бы наверное спел ее еще лучше… Ну да ладно. Я сажусь около окна и смотрю на монотонно падающие капли. Звук дождя становится все сильнее, скоро он заполняет собой все мое естество. Есть только я и этот бесконечный ливень и тьма в моей душе… …В глубинах бесконечных мерцает темнота И путников беспечных прельщает пустота Того, что неподвластно — и манит и зовет Ужасным ли, прекрасным — не видишь наперед. Когда познать не в силах своей души секрет — И только на могилах прочтешь порой ответ Тогда, воскликнешь „Боже! Позволь же убежать!“ Но скорбных мук не сможешь навеки избежать. В глубинах бесконечных раз встретишь темноту — И после не заметишь любовь и красоту… Я медленно открываю глаза и вижу заплаканное лицо Тато. — Ты что?! Перестань, — глажу я ее по голове. — ну это же всего лишь песня, малыш! К тому же ни я ни ты не знаем, о чем она… — Зато я знаю, о чем она…, — раздается голос Стивена Френча у дверей, - Тин, это было великолепно… Землянин заходит в комнатку утирая слезы рукой. — Я проходил мимо и услышал из окна. Извини — не смог удержаться. Я окончательно смущаюсь. Никогда бы не подумал, что еще кому-то может понравиться мое пение, к тому же — исполнение иркмаанских песен… — У тебя великолепный голос. Я не силен в опознавании голосов, но он кажется совершенно универсален. Но даже это не главное. Поет твоя душа, Тин. Это душа Амадина. Я прошу тебя — сможешь ты спеть эту песню на нашем собрании сегодня? — Это будет считаться моей помощью Виари Эйде? — Отныне это будет твоя Талма, Тин, — говорит он загадочную фразу и повторяет: „Сегодня жду тебя на собрании. Никаких отговорок“. …На собрании, состоявшемся этим же вечером, меня заставляют спеть песню восемь раз. Помимо этой, мой выбор падает на пару разухабистых песен солдат Фронта, но никто и не думает убивать меня за предательство. Домой я возвращаюсь полностью осипшим, Тато гордо шагает рядом, словно говоря всем — „это мой Тин! Это он так хорошо поет“! Проходит пара недель и рана уже практически не дает о себе знать. Основным моим занятием в деревне становится пение. Мне порой даже немного неудобно за то, что я привношу в общее дело так мало пользы. Все предложения выйти в дозор или сделать какие-то работы по дому категорически отвергаются. Поселенцам не нужно ничего, кроме моих песен… А еще несколько дней спустя ко мне приходит весьма странный гость. Это землянин в цветастом костюме и ботинках неизвестной мне расцветки. На вид ему за сорок, но я плохо умею определять возраст иркмаанов. В руках у пришедшего чемоданчик. Рядом с ним — охранник мускулистого и зверского вида, увешанный оружием. Их шатл сел поблизости от деревни, это достаточно опасно — как бы его не засекли силы Маведаха или Фронта. Но все переживания оказываются напрасными. — Адам Фишман, — представляется он мне, протягивает руку, спохватывается, убирает руку, затем видимо решает, что поступил невежливо и снова пытается ее протянуть, да так и замирает на несколько секунд. Затем обреченно машет этой же рукой и только тогда поднимает взгляд на меня. Говорит он с акцентом, но все же довольно прилично. — Истах Тин, — пожимаю плечами. Странный землянин кивает, словно бы и не думал услышать какое-то иное имя. — Я, в некотором роде, являюсь руководителем станции Зидидрак на Амадине. Так вот… У меня к вам вопрос и предложение… — Вы — глава Зидидрака?! — Ну, скажем так, я коммерческий директор, есть еще парочка инвесторов…впрочем, думаю, это уже лишнее, — обрывает он сам себя, — о чем я говорил? — О том, что у вас ко мне вопрос и предложение, — учтиво напоминаю я этому странному человеку. — Ах, да, — Фишман достает из кармана пиджака платок столь же непонятного цвета, что и его ботинки, — жарко, знаете ли тут у вас… Впрочем, это неважно… Так вот. В некотором роде, я имел возможность услышать ваше исполнение песни Томаса Месси. И в некотором роде, я хотел бы спросить — вы обучались пению на Драко? Еще где-то? — Нет. Я родился на Амадине. Мне скоро исполняется два, — тут до меня доходит, — а откуда вы слышали мою песню? — В некотором роде, запись этой песни попала ко мне от одного из местных поселенцев… Но и это не важно. У меня к вам предложение. Я хотел бы, чтобы мы записали исполнение этой песни в студии. С последующей постановкой в эфире. Если мы сработаемся, возможно будет записать еще несколько песен. Как вы на это смотрите? Не понимаю ни слова из сказанного. Я совершенно не разбираюсь в том, о чем Адам толкует. Что я получу с этой сделки? Нужно ли мне все это? Словно бы в ответ на мои размышления, Фишман поясняет. — Мы составим контракт. Предварительная сумма — десять тысяч кредитов. За исполнение и запись одной песни. Голова моя идет кругом от такой суммы. Мне не доводилось держать в руках ни одного кредита. На фронте все расплачивались пайками или снятыми с мертвецов ценными вещами. В те редкие моменты, когда было что купить… Но я благоразумно вспоминаю, что лучшее — враг хорошего. Неизвестно, что еще потребуется от меня за такую кучу денег… — Я могу подумать? — Дайте ответ Стивену Френчу, но не тяните с решением. — А где будет происходить запись песни? Неужели станция Зидидрак находится на планете?! — Над планетой, — улыбается мне Фишман, — на самой карантинной станции. Я советуюсь со Стивеном Френчем и Виари Эйдой. У меня совершенно нет уверенности в своем пении, при мысли о том, что мой голос услышит весь Амадин, мурашки бегут по коже. А если меня услышит Родитель?! — Тин, это шанс, который выпадает может быть раз в жизни! — объясняет мне землянин, — разве ты не хочешь вырваться с этой планеты? С твоими данными тебя скоро станет слушать не только Амадин! — Брось, Стивен, ты преувеличиваешь мои способности, — слабо защищаюсь я. — Стивен прав — нельзя пренебрегать возможностью открывшегося для тебя пути. — соглашается с землянином Эйда, — Теперь твоя Талма — петь для всех нас. И самое ценное в твоей песне — она объединяет сердца. Пусть пока это будет только в эфире. Но это очень важно! С ужасом думаю, что мне придется лететь в космос. Я никогда не летал даже на флаерах… И как же Тато?! Можно ли брать в космос маленьких детей? — Есть одно но… Как воспримут драки, что их соотечественник поет земные песни? Как оценят люди тот факт, что их песню поет драк?! Не будет ли это слишком опасным для жизни приключением? — произносит Эйда, — на Тина может начаться охота как с одной, так и с другой стороны… — Да… Об этом я не подумал, — расстроенно тянет Стивен, — может быть скрыть имя Тина под псевдонимом? Молча сижу на лавке. Решение в любом случае за мной. Что, если своим отказом я разрушу только начинающую строиться Талму мира? Если есть шанс, что мое пение хоть на немного сможет приблизить мир… Это стоит клинка Айдана… Поднимаю глаза на собеседников. — Я согласен лететь в „Зидидрак“. Путь снова выбран. Осталось только следовать ему. …Шаттл с орбитальной станции забирает нас с Тато через два дня. Прежде чем лететь, я подписываю контракт и получаю работу, а значит — свободу от Амадинского плена! Теперь мы имеем полное право покинуть планету, зараженную войной. В контракте Тато, вернее Лиззи Дрюон, записывают как моего приемного ребенка. Это первый документ, в котором мы с Тато фигурируем как родственные друг другу существа. Я смотрю на буквы и не верю написанному… Еще месяц назад я находился среди моря убийств, смертей и страданий, и думать не мог, что Тато станет мне настолько родной… Станция встречает нас множеством народа и толкотней… По-видимому, здесь и слыхом не слыхивали про месть и преданность войне. Драки и люди работают вместе, они переговариваются, смеются, пожимают друг другу руки. Порой мне хочется как следует ущипнуть себя, чтобы прогнать сон. Нас с Тато проводят коридорами, мы едем на лифте, снова куда-то идем. Еще через пару длинных коридоров мы приходим в каюту, где теперь будем жить, пока не… О будущем лучше не думать. Каюта обставлена по последнему слову техники. В номере огромный монитор во всю стену — то, что я видел только однажды, у Родителя в штабе. Здесь же — безграничные возможности по просмотру передач и фильмов, прослушиванию музыки… На столе лежит брошюра, повествующая видимо об истории создания музыкальной станции Зидидрак, о том, какие песни она исполняет, какие известные певцы и артисты поют в ее эфире — об этом говорит множество фотографий в буклете. Мне становится страшно, куда лезу я, неграмотный драк-недоросток с Амадина, которому не сегодня завтра только-только исполнится второй год?! Вздох вырывается из моей груди. Зато Тато в восторге от номера, от станции и от всего нового, что она увидела за прошедшие часы. Ее глаза светятся счастьем — и одного этого мне достаточно, чтобы снова поверить в себя. Даже если ничего не выйдет с пением, нам с Тато удалось вырваться из кошмара, расположенного под нашими ногами, на планете Амадин… — Ну что ж, давай попробуем, — Адам Фишман приглашает меня в комнату, обставленную непонятными приборами и звукозаписывающей аппаратурой, — сейчас послушай музыку, ты должен будешь петь так, чтобы попадать в ноты. Гавей „ноты“? — Не гавей, — я краснею, потому что не знаю не только нот, но даже и всех букв родного алфавита. Фишман смущенно трет кончик носа. — Хорошо…Смотри. Сейчас я дам тебе послушать музыку. Ты должен петь в такт музыке, понимаешь, о чем я говорю? Киваю в ответ, чувствуя, как меня начинает ощутимо подташнивать от нервного напряжения. Вдруг у меня не получится?! Тато сидит в большом кожаном кресле в углу, утонув в нем всем телом. Беспомощно смотрю на ее — она поднимает вверх большой палец, жест, которому ее научил Стивен Френч. — Не переживай, — Фишман успокаивающе берет меня за плечи, — я много раз записывал певцов. Послушай, когда начнешь петь, закрой глаза и представь себя там, где тебе это удается делать наиболее комфортно. И у тебя все получится. Возможно, не с первого раза. Ничего страшного! Я слушаю музыку. Она великолепно подчеркивает слова, Фишман читает мне текст перевода. Это позволяет наконец узнать смысл песни и скорректировать произношение некоторых невнятно звучащих слов. Слушаю музыку еще раз. Как же она прекрасна! Не знаю, какие земные инструменты издают столь красивые, нежные и величественные звуки. Музыка заполняет меня, она струится сквозь мое тело, я чувствую, что должен выплеснуть свое пение наружу, соединив с этими прекрасными звуками. Страх уходит, уступая место покою и умиротворению. — Начнем, — шепчу я. Проходит кажется тысяча лет, прежде чем музыка смолкает, и я слышу голос Фишмана. — Есть запись! Открыв глаза, я снова оказываюсь в студии звукозаписи. У дверей студии стоит несколько драков и людей. Все они начинают хлопать ладонями. Испуганно смотрю на Фишмана. Что это означает?! Видимо, все вышло хуже некуда? Но на его лице смесь восторга и удивления. Он обнимает меня. — Тин… Нет слов… Я шокирован… Ты молодец! — говорит мне землянин, — записано с первого дубля. Через два дня песня выходит в эфир. Она производит эффект разорвавшейся бомбы, как бы ни была прискорбна эта аналогия относительно Амадина. Спустя еще пару дней я уже не могу выйти из своей каюты, потому что ко мне то и дело подходят и подбегают местные работники — люди, драки, еще кто-то мне незнакомый, узнавшие, что я нахожусь на станции, просят оставить им автограф, чем приводят меня в дикое смущение, так как я не умею писать и никогда нигде не расписывался. Они фотографируются со мной, благодарят… Правда, не могу понять — за что… Неизвестно, какова реакция на мою песню на Амадине… Наконец, Фишман с гордостью сообщает мне, что количество слушающих станцию увеличивается вдвое в момент звучания моей песни… Во избежание неприятностей, имя певца прячется под псевдонимом „Тато“, к огромной радости моей маленькой землянки. Из всех драков в Маведах, про тайну „Тато“ знает только мой Родитель. Пусть это будет моим посланием ему, знаком, что его ребенок еще жив. Если только Лиок услышит мое пение. И если только командир Маведах не проклял меня и не выбросил из воспоминаний. В течение следующих двух недель мы записываем в „Зидидраке“ еще пять песен. Две иркмаанских, две на языке драков. Последняя из песен совмещает в себе слова двух рас. Через месяц на станцию прилетают представители „Мегаплей“, огромной империи индустрии мультимедиа всего Девятого сектора. Между „Зидидраком“ в лице Фишмана и меня и воротилами медиа-бизнеса заключается новый контракт сроком на три года… В котором два условия выделены особо: мне помогают отыскать родственников Элизабет Дрюон, а так же меня обучают наконец грамоте. … Я впервые на Земле. Впрочем, моя Тато тоже ни разу не была на родине своих предков. И ее и меня воспитывал суровый Амадин. Мы сходим по трапу в космопорте города Лион, что находится на Европейском континенте Земли. После часа езды по скоростному шоссе, машина въезжает в маленький городок Виши, в окрестностях Лиона. Здесь тихо и спокойно, кругом аккуратно постриженные газоны, клумбы, цветники… Жителей здесь мало, и скорее всего, они видели драков только на картинках и фото, от того наверное и таращатся на меня в удивлении. Тато возбуждена путешествием. Я же в задумчивости. Прошел почти год с момента как в моей жизни появилась эта малышка. Но сегодня нам придется с ней проститься. Девочке нужен дом и соплеменники, а не странный драк-певец, мотающийся с концертами по всему Девятому сектору. Сердце же все равно сжимается при мысли о том, что я останусь совершенно один… Бабушка и дедушка Лиззи должны ожидать нас у себя дома. Я общался с ними только по видеосвязи. Мне тогда показалось, что Эрик и Мишель Дрюоны восприняли мое сообщение с опаской, словно не поверили в то, что их внучка, Лиззи, может быть жива. Наверное, они еще не до конца смирились со смертью своего единственного сына Винсента… А может быть, они не поверили новости из уст драка-террориста, убежавшего с Амадина. И никто не может обвинить их в неблагодарности и подозрительности… Я выхожу из такси и беру Тато за руку. Перед нами — двухэтажный каменный коттедж, окруженный металлической оградой. Странно, но словно бы нас никто не ждет. В ответ на звонок в ворота, спустя несколько минут, из дома выходит женщина на вид лет 50. Она что-то восклицает на незнакомом мне языке. Калитка открывается. Женщина, это видимо Мишель Дрюон, бабушка Лиззи. Я смотрю на Тато. Она отчего-то спряталась за мою ногу, и не выказывает желания познакомиться с предками… — Тато, не бойся, ведь это твоя бабушка! — говорю я по дракски и подталкиваю Тато вперед, - Иди, познакомься. Тато нерешительно двигается навстречу Мишель. Женщина опускается на колено и обнимает девочку. Она снова говорит что-то непонятное нам, и видя, что мы не понимаем ее слов, кричит: — Эрик! Venir ici! Из дома выходит мужчина крепкого телосложения. Волосы его белы как снег, на лице небольшая бородка, напоминающая мне встречу с диверсионным отрядом в лесу близ Серебристых гор… Эрик в клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Делая большие шаги, он подходит к нам. - Qu'arrive-t-il? Тут его взгляд падает на Тато. Он спрашивает ее что-то на том же неизвестном мне языке. Я понимаю, что пора пояснить кое-что. Говорю на ломаном английском, используя всю свою память. — Тато… Лиззи не говорит, не адзе, на языке иркмаанов. Плохо говорит. Взгляд мужчины упирается в меня. Почему-то возникает такое чувство, что мы с Эриком Дрюоном снова на Амадине. Глаза его смотрят сурово и оценивающе. Впрочем через секунду лицо Эрика смягчается и он говорит на хорошем дракском. — Вы, должно быть, тот драк, с которым наша Лиззи прожила почти год? Находясь в плену. Мне хочется сказать, что большую часть этого времени Тато была не в плену… Но лучше сейчас не заводить подобные беседы… — Привет, Лизи, — говорит Эрик Тато на дракском, — можно дедушке обнять тебя? Тато смотрит на меня, словно спрашивая разрешения. Я улыбаюсь ей в поддержку. Она тонет в объятьях Эрика. Затем землянин поднимается и снова смотрит на меня. Повисает неловкая пауза. — Что-то еще, драк? — спрашивает он, скрещивая руки на груди. Мне очень неприятно слышать его холодный тон. Но горе его понятно: потеря сына в страшной бойне от руки драков, а теперь его внучка приезжает с драком, и говорит только на дракском. — Могу я сказать Лиззи несколько слов? Эрик машет рукой вместо согласия. Я опускаюсь на колени перед девчушкой. — Тато, ну вот ты и дома. Это твои дедушка и бабушка… Теперь ты будешь жить здесь, с ними, пойдешь в школу, вырастаешь большая и красивая. А я буду приезжать и навещать тебя. Как можно чаще. Тато отрицательно машет головой. Она кидается ко мне на шею и шепчет сквозь слезы. — Тин, пожалуйста, не бросай меня. Тин, не уходи. Тин… Слезы наворачиваются мне на глаза, застилая все вокруг туманом… — Милая, все хорошо. Я буду навещать тебя! Ты должна быть со своими родственниками, ведь это твоя семья! — Нет, нет, нет, — плача шепчет Тато, — не бросай меня… — Aller, — женщина берет Тато за руку и ведет к дому. Тато упирается и уже не сдерживает рыданий. Сердце мое разрывается на части… Не думал, что будет так сложно расстаться с моей милой Тато. Я поднимаюсь с колен и вытираю глаза рукой. Тато скрывается в доме, калитка с треском захлопывается перед моим лицом. Такси везет меня по улочкам городка. Еще час и меня не будет на Земле. В голове крутятся слова Тато. „Не бросай меня“. Если я сделал то, что должен был сделать, почему же мне тогда так больно? Снова горестный вздох. Интересуюсь у водителя, где здесь ближайший бар. Он понимает меня, несмотря на языковой барьер. Бар расположен почти на самом выезде из городка. В столь ранний час здесь практически никого. Парочка водителей большегрузных машин, сидящих в дальнем углу, кажется вовсе не обращает внимания на невесть откуда взявшегося в этих краях драка — землянам гораздо больше интересно содержимое их стаканов. Мне никогда не доводилось пробовать алкоголь, но знаю, что драки пьянеют значительно медленнее землян. Потому среди моего народа так популярна „пастилка счастья“, дающая мгновенный эффект. Мне так плохо и больно на душе, что я бы не отказался и от нее сейчас… Почему я не уезжаю? Зачем остановился в этом баре?! Чтобы еще несколько минут побыть хотя бы поблизости от места, где оставил Тато? Бармен — мужчина лет тридцати с явно военной выправкой, на его щеке шрам от ожога. По-видимому, еще один ветеран неокончившейся войны… Не стоило мне сюда заходить… Здесь мне не найти понимания и покоя. — Что будешь, уважаемый? — говорит он так же на дракском. Такое ощущение, что весь город здесь ученые-лингвисты. — А что ты мне посоветуешь? — Хм… Это зависит от того, насколько тебе сейчас хреново… — Очень хреново, — отвечаю я на английском. — Виски. — Давай виски… Не знаю, что это за напиток, главное заглушить боль в сердце от потери Тато. Задумчиво верчу в руках стакан. Вижу, что землянин с любопытством рассматривает меня. Потом словно что-то вспоминает. — А ты часом не тот певец с Амадина?! — восклицает он, — „Тато“! Я видел тебя в новостях! — Если я скажу, что просто похож на «Тато„…? — Я отвечу, что ты пытаешься делать дурака из бывшего десантника — бармен замолкает. Затем протягивает мне широкую ладонь, — Джеффри Сандерс, сержант. Здорово поешь, прямо до дрожи… Я пожимаю человеческую руку, все еще не решаясь сделать глоток. — Никогда не пил спиртное? — понимающе качает головой Сандерс, — может, не стоит и начинать? Не дождавшись ответа, Сандерс тем не менее не отстает. — Ты приехал сюда не просто так? — Какое тебе дело? — раздраженно отвечаю я, но тут же стыжусь своей грубости, — извини, Джеффри. Я потерял сегодня очень дорогое сердцу существо. И не уверен, что поступил правильно… — Постой-ка, ты не о том говоришь, что должен был привезти Дрюону его внучку? — спрашивает у меня Сандерс. Меня подкидывает от неожиданности за стойкой бара. — Откуда тебе об этом известно?! — Дрюон частенько посещает это заведение, — тянет Сандерс. Он наклоняется ко мне ниже, — На твоем месте я бы не оставил у него даже вашего зверька кизз. Понимаешь, что я имею в виду? Не понимаю его намека, однако тон бармена заставляет меня похолодеть. — Разве ты не в курсе, кем был Дрюон во время войны с вами, драками? — продолжает Сандерс, — все мы не без греха, чего там говорить, но Дрюон… Просто псих. Он был военным дознавателем. Знаешь, что это такое, „Тато“? Это палач, устраивающий пытки пленным, с различными целями. Иногда просто для того, чтобы получить удовольствие. После смерти сына у Дрюона окончательно поехала крыша… А его жена… Она боится его так, что покорно терпит все выходки этого маньяка… Я с ужасом смотрю на него. Почему мне никто не сказал об этом?! Так вот откуда Дрюон так хорошо знает дракский! Тато грозит смертельная опасность — и я сам тому виной! Бросив на стол деньги, выбегаю из бара, не обращая внимания на протянутую сдачу. К дому Дрюонов я приезжаю спустя полчаса. Задыхаясь, подбегаю к калитке и звоню в дверь. Никакого эффекта. Только протягиваю палец, чтобы нажать на звонок еще раз, как слышу в доме крик. Это голос Тато! Красная пелена гнева окутывает меня. Одним махом я перепрыгиваю через забор и бегу к дому, рывком открываю дверь и оказываюсь внутри. Вижу, что Мишель стоит на кухне и что-то готовит. Она поднимает голову и кивает мне, словно приглашая на ужин, как будто бы все в полном порядке. В ее глазах только страх и покорность… Крик Тато, перемежающийся со всхлипываниями, раздется сверху. Прыгая через две ступеньки на второй этаж, я в одну секунду оказываюсь наверху и врываюсь в комнату, оставшуюся еще видимо со времен сына Дрюонов, Винсента. Картина ужасает меня. На кровати лежит Тато, сжавшись в комочек и закрывшись руками. Она плачет. А так называемый „дедушка“ замахивается на нее, держа в руке кожаный ремень с пояса. В другой руке у него бутылка того самого виски, что я так и не решился выпить в баре. - Drac litière! — орет Дрюон, все еще не замечая меня, — Ta gueule! Я перехватываю руку Дрюона за секунду до удара. — Не тронь ее, иркмаан! — ярость придает мне сил и уверенности. Дрюон, шатаясь, разворачивается. Взгляд его покрасневших от алкоголя глаз полностью безумен. - Drac! ici drac!— кричит он так громко, что кажется, эхо отдается от стен, — Коррум су, кизз! Землянин бросается на меня. Он гораздо тяжелее и выше. Я с трудом удерживаю его руку с ремнем. Дрюон пытается ударить меня бутылкой, но я вовремя подставляю вторую руку. Бутылка попадает мне в предплечье и вырывается из его руки. Землянин толкает меня, я теряю равновесие и падаю на пол, увлекая его за собой. Удар об пол чуть не вышибает из меня дух. Сверху на меня наваливается Дрюон. Ремня уже нет в его руках, ладонями он сдавливает мою шею, в лицо ударяет запах алкоголя из его рта, я пытаюсь попасть руками ему по лицу, но единоборства — не моя сильная сторона. Перед глазами плывут разноцветные круги, кажется, мне уже не вырваться… Рука нащупывает бутылку, валяющуюся на полу. Я из последних сил бью бутылкой по голове землянина. Дрюон издает какой-то булькающий звук и падает прямо на меня. Я с трудом сталкиваю с себя неподвижное тело, перекатываюсь на живот и кашляю, судорожно схватившись за горло. Наконец, мне удается подняться с пола, все еще дрожа всем телом. Тато кидается ко мне и я крепко прижимаю ее к себе. — Это был злодей! — шепчет она, слезы все еще стоят в ее глазах. Я глажу ее по голове, успокаивая, и шепчу в ответ: — Прости меня, Тато! Я больше никогда не брошу тебя! Никогда! … Дрюон был обвинен в попытке убийства, я забрал свое заявление из полиции в обмен на подписанные им бумаги по моему опекунству над Элизабет Дрюон. Не обошлось без помощи вездесущего Фишмана. Без него мои запросы утонули бы в куче бумаг и бюрократических проволочек. Также сыграло большую роль желание властей замять расовый конфликт и побыстрее сплавить его источник куда-нибудь подальше от Земли… …Я заглядываю в комнату. Эта маленькая проказница снова не учит уроки! Но разве можно злиться на Тато? — Тато? Ты опять смотришь кино вместо уроков? Разве тебе не надо завтра сдавать тест по английскому?! Девочка отрывает взгляд от экрана и вытаскивает из уха наушник. За прошедшие три года она наконец-то хоть немного выросла. Все же есть некая прелесть в столь медленном взрослении. То, что приходит к нам не сразу, ценится дороже… Она смотрит на меня весело и виновато. Ну как здесь можно сохранять дисциплину? — Тин, ну пожалуйста! Я на ночь включу уроки, во сне заучу и утром все сдам! — Ты же знаешь, нельзя делать это часто… Ты должна хоть немного прикладывать усилия к своему обучению! — Так ведь я же прикладываю! Я же смотрю кино на английском! Я смеюсь и качаю головой. …Около года назад я посетил врача. Мне исполнилось четыре, но я не чувствовал в себе сексуальных желаний и того возбуждения, которое позволило бы произойти зачатию. Анализы подтвердили мою догадку. Из-за недоношенности органы размножения не были развиты в достаточной степени. Я никогда не смогу иметь детей… Врач выдвинул гипотезу, что мой необычный голос — тоже следствие недоношенности. Он остался податливым и универсальным, не изменив звучания, как это бывает у драков с возрастом. Контракт с „Мегаплеем“ позволил мне купить имение в Синдиеву, столице Драко. Но мы бываем в нем от силы три-четыре месяца в году. Все оставшееся время мы находимся в пути, летая от планеты к планете с концертами. Потому Тато обучается интерактивно, сдавая тесты через компьютер по мере изучения. Фишман придумал подключить к моему пению живую музыку, не синтезированную на компьютере. Это был верный ход. Группа переняла название „Тато“. Со стены на меня смотрит плакат, который тезка группы повесила над своей койкой в корабле, арендованном под наши гастроли на несколько лет. В центре стою я, слева от меня — высокий и худой как все викаане, Ток Ка Той по кличке „Игрушка“, прекрасно владеющий игрой на викаанских и земных инструментах, а так же — на нервах и сердцах своих многочисленных поклонниц. Справа — землянин Рэймонд Гилмор, полноватый брюнет 27 лет, мы зовем его Рэй, он играет на синтезаторе и отвечает за музыкальные спецэффекты. Надо мной — еще один универсальный музыкант, вернее музыкантка, тоже землянка, Синтия Маерс — блондинка с коротко стрижеными волосами и глазами цвета морских волн. Кроме музыки, помогающая мне в трудных и незнакомых вопросах воспитания земной девочки Тато… Руководителем группы после окончания конфликта на Амадине остается Фишман. Вот и сейчас он заглядывает в нашу с Тато каюту. — Тин, можно отвлечь тебя на минутку? Есть в некотором роде, предложение… Адам как всегда, одет в странное кричащее сочетание земных и дракских вещей сомнительной комфортности. Как он может носить на себе то, что неудобно? Я спрашиваю его об этом. — Я должен, в некотором роде, поддерживать имидж нашей группы! — заявляет он и смотрит на Тато, указывая на нее пальцем, — ты тоже скоро это узнаешь! Косметика, юбки, каблуки… О, женщины… — бормочет он, утирая лоб платком. — Никогда! Я буду драком! — кричит Тато и показывает ему язык. — Имидж, деточка! Имидж! — вздыхает Фишман. Затем спохватывается, — Тин, я жду тебя в кают-компании через пять минут. Дверь закрывается, и Тато с радостным воплем вскакивает с кровати. — А ты куда? — спрашиваю я ее, — кто будет учить английский?! — Тииииин, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — она прижимается ко мне и глядит в глаза своим фирменным взглядом, от которого нет противоядия. В кают-компании уже все в сборе. Рей сидит протирая глаза, видимо опять полночи не спал, играя в 3D игры. Той развалился в кресле, вытянув свои длинные ноги чуть ли не на полкомнаты. Синтия кивает мне и Тато, которая тут же прыгает к ней на диван. Землянка помогает ей заплести волосы в нечто под названием „косичка“. — Отлично! — в помещение заходит Фишман. — Что ты хочешь нам сказать такого, что вытащило меня из кровати в столь ранний час? — стонет Рэй, зевая. — Ранний?! — насмешливо тянет Синтия, продолжая колдовать на голове Тато, — время обеда! — Спокойно, мы на космическом корабле. Понятие времени здесь относительно, — встревает Той, — но мне тоже интересно, что же такое стряслось? — Нам предложили невероятный концерт! — восклицает Фишман, тряся бумагами в руках. — Когда ты так говоришь, всегда находится какое-то „но“, — замечает Синтия. Она уже закончила возиться с Тато и смотрит на Фишмана внимательным взглядом своих голубых глаз. — Главное, чтоб там был хороший бордель и…, — шутки Тоя всегда бывают специфичны. — Ты опять при ребенке?! — не выдерживаю я. — Извини, „папа“, — улыбается Той. Мне известно, что за глаза меня именно так и кличут. Грожу ему кулаком. Он молитвенно складывает свои большие ладони в викаанском знаке согласия и уважения. — Нас пригласили с концертом на Амадин! — заявляет Адам. Воцаряется недоуменное молчание. А потом начинают говорить все разом. — Ты сошел с ума?! Это же бандитская планета! — Рей мигом просыпается от такой новости. — Это опасно! Сколько же они предложили за концерт? И почему именно мы? — интересуется Той. — Потому что через месяц на Амадине большой праздник — год снятия карантина и четыре года окончания Войны и клинка Айдана Дэвиджа. А история „Тато“ началась именно на Амадине… Это большая честь, выступать на таком празднике! И большие возможности… — И большая опасность, — резюмирует Синтия. Закрываю глаза, вспоминая. Снова Амадин… Грязь, пыль дорог, обстрелы, трупы, кровь… Воспоминания обрушиваются на меня, все видится четко и ясно, словно это было еще вчера… Крики убиваемых землян близ городка Нуввей, взгляд карих глаз из-за трупа солдата… — Мы полетим. Никто из спорящих не слышит мою фразу, все кричат и пытаются высказать именно свой взгляд на ситуацию, не слушая друг друга. Я встаю и повторяю громче. — Мы полетим на Амадин. Если кто-то опасается за свою безопасность, он может отказаться от поездки. Все снова замолкают. Синтия обнимает Тато, Той изучает свои руки, Рей садится, упершись локтями в колени. — Друзья, а я всегда хотел посетить Амадин! Говорят, там есть то, чего никак сейчас нельзя озвучивать при ребенке! Всегда мечтал побывать в этой дыре! — наконец, говорит Той. Пропускаю мимо ушей реплику про дыру. Рей кивает, поднимая взгляд с пола. — Я ведь не за себя переживаю, Тин. Опасность будет угрожать по большей части тебе. Сколько там осталось свихнувшихся террористов-одиночек, которые захотят свести счеты с предателем? — Никто не знает, что „Тато“ — это беглец и предатель Истах Тин. Рей отрицательно качает головой. — Я имею в виду не это. Сами твои песни для некоторых фанатиков — уже предательство. Не говоря уж о том, что кто-то будет знать о твоем прошлом! Фишман перебивает, цитируя по одной из бумажек, часть из которых угрожающе накренилась и вот вот готова выпасть у него из рук. — Полиция „Нави Ди“ гарантирует нам безопасность. Плюс невероятные страховые суммы в случае малейших эксцессов… Я склонен довериться этой самой полиции. Информация, которая у меня есть об их работе… — Но риск все равно остается, — Синтия закидывает ногу за ногу и отклоняется спиной на диван, положив руку на плечо Тато, — главные рискующие — это Тин и Тато. — Почему? — восклицает Тато. Затем хмурится совсем по взрослому, — Война там ведь закончилась, да? — Для кого-то война не заканчивается никогда, — Маерс смотрит на меня, и я понимаю, о чем она говорит. Эрик Дрюон, родной дед Тато, готов был убить собственную внучку, чтобы принести очередную жертву Богу Мести. Сколько таких „Дрюонов“ на Амадине?! Жив ли еще мой Родитель? Не окажется ли он в ситуации, подобной землянину? Не захочет ли свести счеты с предателем-ребенком? И тем не менее, я не могу не лететь. Как своими ночными кошмарами, так и тем, кто я есть сейчас — я обязан Амадину. И этот долг пора выплатить. Решение единогласно. Мы с Тато летим домой. …До Амадина нам лететь как раз чуть меньше месяца. Пока планета медленно увеличивается в наших иллюминаторах, мы перетряхиваем репертуар, репетируем так, что начинают вибрировать стены корабля, спорим о том, в какой последовательности исполнять композиции… Идет обычный рабочий процесс. Но я порой ощущаю в груди холодок страха, который прогоняю, обнимая свою Тато. Талман, который я наконец-то смог прочесть, говорит о многом, но он — лишь способ нахождения путей, а не сам путь. Правилен ли был наш выбор? Посмотрим. Посмотрим… Космопорт Гитоха, одного из крупнейших городов Амадина, расположенного в Южной Шорде, где через сутки должен состояться наш концерт, встречает нас новыми, недавно отстроенными терминалами, это современный многофункциональный комплекс, не верится, что еще четыре года назад на этой земле лилась кровь двух разных цветов. Я с Тато, Синтия, Той, Рей и Фишман спускаемся по трапу, проходим через раздвигающиеся створки терминала, наш багаж должен быть выгружен и привезен в мотель, где зарезервировано несколько номеров. Служба охраны космопорта в черной форме, но помимо нее в огромном помещении я замечаю людей и драков в красно-синей форме с эмблемой 29 на рукаве. Полицейские вооружены не электрошокерами, как охрана, в их руках — боевое оружие. На поясе у каждого — земной пистолет. У парочки полицейских — энергоножи, но какой-то уменьшенной, неизвестной мне конструкции. Мы удивлены отсутствием народа. Обычно в наш приезд толпа пытается снести все преграды в попытке добраться до своих кумиров. Здесь же — ни души… Мы удивленно переглядываемся. Из противоположных дверей к нам выходит землянин в темно-сером костюме. Это высокий мужчина с залысинами на лбу, костюм болтается на его длинных руках и ногах, несмотря на это, я вижу — вещи, что на нем — весьма дорогие. Усиливают впечатление роскоши начищенные до блеска ботинки и золотые часы на левом запястье. Он протягивает руку всем по очереди и представляется. Вежливо интересуется, на каком языке нам удобнее разговаривать. Что ж, теперь я знаю по-английски не только слово «иркмаан„… — Меня зовут Малкольм Хили, я — организатор „праздника Мира“ и в том числе вашего концерта на Амадине. Огромное спасибо от всех жителей за то, что согласились принять наше приглашение… Прошу за мной. Мы проходим через пустой зал, снова нас поражает отсутствие народа… Тато удивленно дергает меня за руку, я в ответ лишь пожимаю плечами. От дверей, ведущих к выходу из космопорта, к нам подходит драк в форме полиции 29, это третий офицер, судя по отметке на его рукаве. Драк невысок, худощав, но при этом подтянут, глаза его практически такого же цвета как у Тато, пронзительные и проникающие кажется в саму твою душу. На поясе у офицера, как и у всех полицейских „НавиДи“ — пистолет. За спиной — наручники и электрошокер. — Я Лиода Чедду, начальник управления полиции „Нави Ди“ в Гитохе. Рад видеть вас в нашем городе, мира вам и многих лет жизни. Снова дома. Я снова слышу официальный дракский язык, а не тот сленг, что фигурирует на космических кораблях и в дальних колониях. Почтительно кланяюсь в ответ. — Лиода Чедду, желаю тебе того же. — Мы готовы сопроводить вас к месту вашего отдыха, — поясняет драк, — не волнуйтесь, у нас все под контролем. Как говорят земляне, и мышь не проскочит. Чедду неожиданно подмигивает Тато, заставляя ту смущенно заулыбаться и покраснеть. Я хочу было сказать, что видимо все приготовления были излишними, так как в космопорте ни души, но не успеваю. Двери раскрываются и мы выходим на улицу. Такого количества народа я не видел никогда в жизни. Теперь понятно, почему космопорт был пуст — туда бы просто не поместилось столько встречающих… Шум толпы, увидевшей нас, настолько силен, что мы не слышим сами себя. Полиция едва сдерживает напирающие ряды людей, драков, викаан, еще каких-то неизвестных мне существ… Мы замираем у выхода, тем самым вводя толпу в экстаз. — Прошу вас, быстрее! Двигайтесь к машине, — Лиода Чедду указывает на автомобиль в десяти шагах от входа, вместительный микроавтобус. Но эти десять шагов еще надо преодолеть. Мы слышим крики и признания в любви и обожании на дракском, английском, викаанском, и невесть еще каких языках…Толпа начинает скандировать название нашей группы. Несколько шагов, и мы оказываемся в спасительной кабине автомобиля. Звуки становятся тише, но мы все равно слышим рев толпы сквозь звукоизолирующие панели. — Ничего себе, — выдыхает Рэй, вытирая пот со лба. — Мда, вот это встреча, — хмыкает викаанин, поглядывая в окно, — сколько народу! Мы располагаемся в мягких кожаных креслах, машина трогается, оставляя толпу позади. — Если это только те, кто пришел нас встретить, что же будет твориться на концерте?! — озвучивает Синтия общую мысль. Ощущение опасности и любви, вот что всегда чувствовал я на Амадине. И сейчас это ощущение почти такое же, как три с лишним года назад, когда я ехал в машине Родителя, прижимаясь к его плечу. Прошлое иногда возвращается. И чаще всего тогда, когда ты совсем к этому не готов. Мы движемся по широким улицам города, с поразительной быстротой отстроенного на месте разрушенных кварталов и сожженных домов. Все здесь новое, сверкающее… Витрины магазинов, отражающие солнечный свет, жилые комплексы домов, мы проезжаем мимо парка, в котором бьет множество фонтанов, вокруг бегают дети, они смеются и не боятся, что в следующую секунду может начаться налет и бомбардировка… Спустя полчаса, мы въезжаем на территорию мотеля. Это небольшое здание из тесаного камня, внутри, однако, поражающее своей роскошью и красотой. — Если здесь не золотые унитазы, я съем свою шляпу, — бормочет Рэй, оглядываясь. — Но ты же не носишь шляпы! — смеется Тато. Лиода Чедду просит извинить его за занятость, и покидает нас, запрыгивая в полицейскую машину, приехавшую за ним. Чедду уверяет, что беспокоиться не о чем: в мотеле остаются несколько сотрудников полиции 29. Я замечаю напоследок его заинтересованный взгляд, скользнувший по мне. Сколько таких взглядов я уже ловил на себе? Но мой взгляд видимо никогда не упадет никуда, кроме моей подопечной… Землянин Малкольм Хили показывает нам наши номера, раскланивается и просит Фишмана поехать с ним для оформления необходимых документов и контрактов. — Отдыхайте, ребята, — наш директор неловко машет нам рукой и почти бегом следует за широко шагающим Хили. Они исчезают за стеклянными дверями мотеля. Все наши номера расположены на одном, последнем, этаже. Кроме нас здесь никого нет. Двери всех комнат выходят в одну общую гостиную. Наш багаж уже разложен по номерам. Мы с Тато проходим в свой номер, состоящий из двух огромных смежных комнат, с такими же огромными кроватями. Тато заглядывает в ванную комнату и кричит от восторга. Здесь небольшой бассейн с массажным душем. Да, прием, оказанный нам на Амадине, выше всяких похвал… Не откладывая на потом, мы лезем в бассейн. Я покачиваюсь в пенящейся теплой воде и позволяю себе расслабиться. Тато устраивается рядом со мной. Несколько минут она играет с пузырями воздуха, поднимающимися со дна. Затем затихает. — Тин, я родилась на Амадине? Здесь? — внезапно спрашивает она, откидывая назад намокшие волосы. — Да, Тато. — Значит, это моя Родина? — Выходит что так. И моя тоже. Помнишь? Она молчит несколько секунд. — Я помню твоего Родителя, Тин. Ты скучаешь по нему? Вопрос застает меня врасплох. Я погружаюсь в воду с головой, не зная что ответить, но вынырнув, вижу испытующий взгляд ее карих глаз. Внезапно меня посещает новая мысль, вызванная и вопросом Тато, и тем, что я изучал Талман последние годы… Если бы не Таака Лиок и его приказ избавиться от Тато, как сложилась бы моя жизнь? Что случилось бы с Тато? Почему иногда что-то плохое изменяет мир к лучшему? Странный парадокс заставляет меня задуматься. Скучаю ли я по Родителю? Я боюсь дать себе волю и признаться в этом. Потому что тогда мой разум сметет лавина тоски, обиды и боли. А самое страшное — увидеть презрительный взгляд Таака Лиока в ответ на мою любовь, более чем вероятно, что он до сих пор ненавидит меня за предательство… Именно потому все три года моих странствий я не искал его и не давал о себе знать. — Да, Тато, я скучаю по нему, — наконец отвечаю я, безуспешно сдерживая слезы. — Я тоже скучаю по родителям… Жалко, что мама и папа не видят того, что мы делаем. Думаю, они поняли бы все и перестали ненавидеть драков! Искренне надеюсь, что так бы оно и было… — Но у меня есть ты, Тин! — она обнимает меня, — Сейчас ты мой Родитель. Я целую ее в щеку. Теперь мои слезы имеют больше смысла. Более чем когда-либо. Обед нам приносят в комнату для приема пищи, расположенную позади гостиной. Выбор блюд поистине великолепен. Набив животы до отказа, мы разваливаемся в креслах. Ток Ка Той занят своим любимым делом — чтением писем от поклонников. Их нам принес один из служащих мотеля, спросив, нужно ли приносить еще, если будут приходить новые письма. Глядя на кучу конвертов на столе, мы решаем прочесть остальное после концерта, иначе у нас просто не останется времени на отдых перед выступлением. "..Огромное спасибо за ваши песни! Семья Маккормик. Гитох“, — зачитывает Той цитаты из писем. — О, а вот это я, пожалуй, отложу, — викаанин складывает и убирает в карман одно из писем под наш дружный смех. — Так… О, Тин, смотри — это тебе! „С великой благодарностью обращаюсь к солисту группы — Тато. Ваши песни помогли мне произвести зачатие… Я у ваших ног…“ И так далее и тому подобное… „Я обязательно буду на вашем выступлении в Гитохе! …“. Похоже, Тину можно открывать кабинет психотерапии…, — шутит Той. Викаанин берет следующее послание. Лицо его словно каменеет. — Я не буду это читать. — Что там? — почти хором спрашиваем все мы. Он молча отдает мне листок. Там всего три слова на дракском, напечатанных на бумаге. „Предатель! Ну гефх!“ …К вечеру в гостиную набивается куча народа. Помимо нас всех, здесь и вернувшийся запыхавшийся Фишман, и снова начальник полиции — Лиода Чедду, приехавший сразу же после звонка Фишмана. Драк изучает печатный листок и хмурится. Связывается с кем-то и приказывает выяснить, кто и когда мог принести этот конверт. Беда в том, что на камерах охраны не видно, какой именно конверт кладет пришедший. Чедду дает указание проверить всех принесших письма на предмет нахождения в базе неблагонадежных. Список должны прислать прямо на компьютер начальника полиции. — Как же так? Вы обещали нам стопроцентную безопасность! — Фишман сидит на подлокотнике дивана, нервно крутя кольцо на среднем пальце руки. — Она и остается стопроцентной, — Чедду разводит руками, — Письмо само по себе ничего еще не значит… Синтия качает головой в знак несогласия. — Как по мне, так написано весьма угрожающе. Если бы это был псих, он бы стал писать более развернуто, обвинять, оскорблять, что-то требовать. Это послание больше похоже на смертный приговор. Может быть, стоит все же отменить концерт? — Бесполезно проверять тех, кто приносил письма. Это мог быть посредник, он мог вообще не знать о содержимом конверта. Мы ищем иголку в стогу сена. Как насчет любого из обслуживающего персонала этого мотеля? — добавляет Рей. Все замолкают и смотрят на меня. Ведь в конечном итоге — это моя жизнь под угрозой. — Мы ничего не будем отменять, — озвучиваю я свое решение, — многие пришли и приехали в Гитох, чтобы услышать нашу музыку. И они ее услышат. Уверен, что слова Лиоды Чедду насчет стопроцентной гарантии безопасности соответствуют действительности. Драк кланяется мне в знак признательности, я читаю в его глазах уважение и почтение. — Я думаю, нам всем пора отдохнуть перед завтрашним тяжелым и напряженным днем, — заключает Фишман, — так что ребятки, все по номерам и спать! Чтобы завтра вы встали выспавшимися и посвежевшими! Мы не спорим. Я направляюсь в свою комнату, Тато уснула еще до прихода начальника полиции. День у нее выдался тоже весьма напряженный, полный впечатлений и новой информации. Я уже собираюсь закрыть дверь, но слышу за спиной голос Лиоды Чедду. — Могу я поговорить с тобой наедине? Молча показываю рукой, что он может войти. Начальник полиции заходит в номер и закрывает за собой дверь. — Я еще раз выражаю сожаление по поводу получения этого письма, — голос Чедду и вправду звучит озабоченно, — ты весьма храбр, Истах Тин. Я удивленно смотрю на Чедду. Откуда ему известно имя Истах Тин?! Затем понимаю, что странно было бы начальнику полиции 29 не знать моего прошлого. — Лиода Чедду, разве я должен сомневаться в твоем мастерстве и умении? — спрашиваю я его. — Нет, но… — Тогда я спокоен за свою жизнь. — Твой Родитель жив, Тин. Таака Лиок вихивида. И он живет в Гитохе, — тема меняется так внезапно, что я не успеваю поставить эмоциональную блокировку. Чедду, не дождавшись ответа, продолжает, — мог ли твой Родитель написать это письмо? Мне нечего на это сказать. Слова застревают в горле. Только не сейчас, только не в день перед концертом… Мне нужна ясная голова, свободная от тяжелых мыслей. — Чего ты добиваешься, Чедду? — Я всего лишь хочу обеспечить те самые сто процентов безопасности, — Чедду замолкает. — Спасибо за твое рвение. Что-то еще? Драк неловко мнется у двери. Затем видимо решается. Чедду говорит, уперев глаза в пол, словно ученик в ковахе. — Правду ли говорят о том, что ты еще ни с кем не делил любовь? — Так и есть, — отвечаю я и мне все равно, какая сейчас возникнет тема для общения, все что угодно, только не мой Родитель… — Могу я пригласить тебя к себе на вечернюю трапезу после концерта? — начальник полиции краснеет как ребенок. Слова даются ему нелегко. Мне жаль, что чувства у Чедду возникли именно ко мне. Но я не смогу предложить ему ничего из того, что бы ему хотелось получить. И не смогу принять то, что Чедду может дать мне. — Не думаю, что это хорошая мысль, Чедду, — мягко отвечаю я, — я не могу иметь детей и не испытываю того, что должен испытывать. Извини. — „…Игроки видели и осязали металл. Постигающим он известен только в теории“, — цитирует Чедду. — Кода Синувида. Предание о Зинеру, — добавляю я, понимая, что имеет в виду начальник полиции. — Как ты можешь говорить о чем-то так уверенно, если даже не начал постигать это? Откуда ты знаешь, что ты должен испытывать? Чедду приближается и проводит рукой по моей щеке. Не получив должного ответа — опускает взгляд и разворачивается, чтобы уйти. Вся его поникшая фигура выражает разочарование. Я останавливаю его перед самой дверью. — Мы попробуем поиграть в эту игру, Чедду. После концерта. Если мне суждено дожить до его окончания… Оставшись в одиночестве, я заглядываю в комнату Тато. Девочка спит, разметавшись на кровати и скинув с себя одеяло. Поправляю его, слыша ее сонное бормотание. — Тин… Все хорошо? — Да, милая. Спи. Я выхожу из комнаты, закрыв за собой дверь и сажусь в кресло напротив неработающего монитора, оставив включенным только один светильник. Несмотря на необходимость выспаться и отдохнуть, не могу заставить себя лечь спать. О да, мой Родитель вполне мог прислать мне то самое письмо. Неужели все-таки повторится история с Дрюоном? И рана, оставленная войной в сердце, неизлечима? Снова тяжелые раздумья. Смотреть на мир через призму проблем — вот участь драка. Может быть, так же чувствовал себя Шизумаат в день перед своей казнью. Мудрец прошлого знал, что погибнет, и все равно выступил со своей последней речью перед теми, кто потом обрек его на муки. Боялся ли Шизумаат смерти? Боюсь ли ее я сейчас? Что, если это последний день моей жизни? Столько вопросов — и ни одного ответа. Но кое-что сделать надо. Достав листок бумаги, от руки набрасываю записку Синтии с просьбой приглядеть за Тато, если со мной что-то случится, и оставляю ее в своих документах. „Будущее не должно заслонять настоящее. Нельзя жить ожиданием того, что может произойти“. Это не Талман. Это всего лишь повар Чафа. Но от этого слова не теряют для меня смысла. „Ведь если твои ожидания окажутся напрасными, как же глупо ты будешь себя чувствовать!“ Воспоминания невольно вызывают у меня улыбку. Чафа всегда умел сказать о сложном просто. Я ложусь в кровать и через несколько минут погружаюсь в сон. Утром, выйдя в общую гостиную, мы находим в комнате для приема пищи стол с приготовленной едой. Мы едим, шутим, улыбаемся, разговоры крутятся вокруг самых обычных вещей. Кто что оденет, где будут стоять бутылки с водой во время концерта… Мелочи порой имеют важное значение, если у тебя пересохло в горле от пения в течении нескольких часов. Сам концерт будет происходить на центральной площади города, являясь одним из мероприятий по случаю праздника. Нам выделено два часа. Тато я оставляю на Фишмана. Они будут сидеть сбоку от сцены, там же, где и все основное руководство и официальные лица. До начала концерта остается всего несколько часов. Мы проверяем наши инструменты. Той, ругаясь, настраивает расстроенную во время перевозки земную гитару. Это тоже рабочие моменты, всегда в последние часы всплывают какие-то неожиданные сложности. Рей пытается влезть в свой сценический костюм и понимает, что сделать это нереально. Мы дружно смеемся вместе с ним. Он машет рукой и одевает вещи из своего повседневного гардероба. Синтия — как всегда в черных штанах и фуфайке, обтягивающих ее стройную фигуру, на ногах — мягкие туфли. Ток Ка Той одет в нечто подобное — темное и обтягивающее — как и Синтия. Только на ногах его — высокие викаанские сапоги. Сколько викаанских, а может и не только, сердец замрут в восторге, когда он выйдет на сцену?! Я же колеблюсь между выбором дракской и земной одежды. Обычно я выступаю в земной. Но церемония взросления, проведенная два года назад в Центральном Архиве Синдиеву, позволяет мне надеть мантию взрослого драка. Что я и решаю сделать. — Тин! — в голосе Тато слышится неподдельное восхищение, — ты такой красивый! Из отражения в зеркале на меня смотрит молодой невысокий драк с ярко-желтыми глазами, тонкими артистичными руками, в черно-серебристой мантии, переливающейся в свете ламп. — Мда, — ухмыляется Ток Ка Той, — по-видимому, Лиода Чедду сегодня окончательно потеряет из-за тебя голову… Смущенно пожимаю плечами. Этот викаанин всегда замечает все, что касается любовных дел. — Тин! Ты забыл! — Тато протягивает мне Талман, который я снял перед нашим купанием в бассейне. — Спасибо, Тато! — улыбаюсь я, и надев его на шею, прячу под мантией, ощущая на груди холод от прикосновения металла. Нас прерывает вошедший в гостиную Малкольм Хили. — Пора, — торжественно объявляет он. Улицы Гитоха украшены праздничными флагами, транспарантами с надписями, прославляющими Уиллиса Дэвиджа, положившего конец войне, плакатами со знаком 29… Везде толпы народа. Сегодня на всей планете нерабочий день и миллионы ее жителей вышли на улицы городов, чтобы отпраздновать очередную годовщину прекращения конфликта. Вокруг множество детей, которые в восторге от возможности полазать по военной технике, выставленной в качестве экспонатов в парке рядом с площадью, где пройдет выступление. Здесь и военные бывших враждующих сторон — солдаты в форме СШЗ и драки из Тзиен Денведах. Сейчас они стоят группами, перемешавшись друг с другом, о чем-то разговаривая, снисходительно поглядывая на гражданское население. На площади начинают собираться зрители. По моим приблизительным прикидкам, их уже несколько тысяч. Сцена представляет собой вытянутый полукруг, похожий на дольку земного апельсина. По бокам от сцены установлено несколько огромных экранов, чтобы можно было видеть наше выступление издалека. Мы начинаем подключать и настраивать аппаратуру и инструменты. Зрители встречают нас восторженными криками. Толпа продолжает расти. Перед сценой специально огорожена „мертвая зона“ — это сделано из соображений безопасности. Весь периметр оцеплен полицией „Нави Ди“.Видимо, задействованы даже войсковые части, они патрулируют улицы вместе с полицейскими. Праздник начинается. Следует торжественное открытие, речи официальных лиц. Толпа заполнила уже всю площадь. Я никогда не пел перед таким количеством народа. Фишман с Тато подходит к нам пожелать удачного выступления. Одним движением поднимаю Тато на руки и крепко прижимаю к себе. — Тин, удачи тебе! Покажи им! — говорит она мне и целует в щеку. Я опускаю ее на землю рядом с Фишманом. — Все как всегда, Тин. На Фанде тоже было полно зрителей… Просто представь то место, где тебе петь комфортнее всего, и ни о чем не думай! Все будет замечательно, — Фишман неловко обнимает меня, — удачи! Я слышу, что нас объявляют и переглядываюсь со своей командой. Все они готовы к выступлению более чем когда-либо. Синтия показывает мне „О, Кей“, сложив пальцы правой руки буквой „О“. Мы выходим на сцену. Шум толпы перекрывает объявление Малкольма Хили. Все и так знают, что история группы „Тато“ началась на Амадине. Хили кланяется и уступает место мне. Я выхожу вперед и несколько секунд оглядываю замершую в ожидании публику. Сердце гулко колотится в груди. Среди тысяч лиц мне никак не разглядеть того, кого хотел бы, даже если бы я задался такой целью. Делаю глубокий вдох и говорю свои первые слова. — Здравствуй, Амадин! Спасибо за гостеприимство! Голос мой разносится по всей площади, ответом на приветствие служит дружный рев тысяч ртов. В воздухе ощущается невероятное напряжение, и я словно громоотвод, пропускаю его через себя, заряжая свои „эмоциональные батареи“. Ну что ж, поехали! Концерт начинается. …Все идет прекрасно. Звучание великолепное. Я в ударе, мои друзья тоже не отстают от меня. Позади три песни, смотрю на Тато, сидящую рядом с Фишманом. Она машет мне рукой, не удерживаюсь и отвечаю ей. Лиода Чедду сидит на самом крайнем к выходу месте. Время от времени Чедду что-то внимательно слушает в наушнике, отвечая через небольшой микрофон на одежде. Взгляды, которые начальник полиции „Нави Ди“ бросает на меня, красноречивее некуда. Ток Ка Той как всегда оказался прав. Я не замечаю, как пролетает почти два часа выступления. Мы все выложились по полной программе. Осталось спеть одну, самую последнюю песню. И в то же время, самую первую, ту, которая изменила мою жизнь. Я объявляю название и толпа мгновенно стихает. Вижу, что не только для меня эта песня стала символом освобождения. При же первых аккордах передние ряды опускаются на колени. А за ними и все, кто находятся на площади. В это просто невозможно поверить, но сейчас все мы, находящиеся на площади, ощущаем себя единым целым, прошедшим через смерть, раны, расставания, предательства, потери… Слезы застилают мне взгляд. Это память о великом человеке, Уиллисе Дэвидже, пожертвовавшим ради нас всех, ради мира, своей жизнью. И моя песня помогает сохранить эту память. Я решаю исполнить эту песню так, как когда-то пел ее для Тато в коморке Чафы, практически акапелла, только Рей сопровождает мое пение игрой на синтезаторе. …Последний куплет слетает с моих губ, Рей заканчивает мелодию. В передних рядах происходит что-то непонятное. Драк, стоящий в первом ряду, в одно мгновение вскакивает с колен, перепрыгивает через ограждение и попадает в „мертвую зону“. Странно, но я успеваю подумать только о том, что видимо не зря написал Синтии свою записку. Что-то ударяет меня в грудь, швыряя на спину. В глазах плывут темные круги от боли, я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть… Скорчившись на сцене, слышу звуки выстрелов и знакомый голос откуда-то из моего прошлого, полный ужаса: „Тин! Тин!“ „Тин!“ — кричит Синтия, — она рядом со мной, но это был не ее голос. Я все еще лежу на сцене, мне не видно, что происходит вокруг, мозг сосредоточен на одном — сделать вдох. Наконец, мне это удается. Я не умер! Значит, меня ранили? Ведь выстрел был произведен с расстояния не более пяти шагов. Промахнуться практически невозможно. С момента нападения прошло едва ли больше минуты. Рядом оказываются Той, Синтия, Рой… — Тин! — это Чедду. В руках его пистолет, а в глазах злые слезы, - Тин, прости! Через пару минут будет врач, держись! Террорист ликвидирован. — Кто это?! — хриплю я, пытаясь унять боль в груди, — Чедду, кто это?! Чедду отрицательно качает головой. Это не мой Родитель! Это все, что мне надо знать сейчас. Странно, но крови нет, а при попадании в грудь ее должно быть порядочно. Я сажусь на сцене, и оттягиваю ворот мантии. Невероятно! . Мой Талман полностью испорчен разрывной пулей, угодившей точно в книгу. Сама книга впечаталась в грудь так, что вокруг разливается огромная гематома. — Ничего себе! — восклицает Той, выражая общую мысль, — я наверное сплю! С трудом я поднимаюсь на ноги, сжимая в руке цепочку с развороченной книгой. Под сценой полицейские уже оцепили труп покушавшегося на меня. Толпа видит, что у меня все в порядке, слышны восторженные возгласы и крики, многие пытаются посмотреть на труп нападавшего, но подоспевшие дополнительные силы полицейских оттесняют зрителей назад. — Тин! — снова тот же крик из толпы. Мне это не показалось! Я опускаю взгляд и вижу в первых рядах зрителей того, от кого сбежал четыре года назад. Моего Родителя… — Чедду, пожалуйста…, — можно не продолжать. Начальник полиции помогает мне спуститься со сцены в „мертвую зону“. Сюда подходят Фишман и Тато. — Тин, что случилось?! — кричит она, — с тобой все в порядке?! В голосе ее — страх. Она обнимает меня, шепча мое имя. Я отстраняю ее от себя и смотрю в наполненные слезами детские глаза. — Тато, сегодня ты спасла мне жизнь… Подожди немного. Мне нужно поговорить кое с кем. Ничего не бойся, хорошо? Тато кивает, Фишман берет ее за руку, снова отходя к зоне официальных гостей. Кругом группы полицейских и военных, праздник к сожалению испорчен. Я поворачиваюсь. Лиода Чедду уже сделал то, о чем мне хотелось его попросить. Мой Родитель стоит около сцены. Таака Лиок постарел. Морщины легли грубой сетью на его сильное, волевое лицо. В руках Родитель сжимает трость. Но глаза его — все такие же, какими запомнились мне несколько лет назад, когда смотрели на меня с любовью и нежностью. Сейчас в этих глазах все та же любовь. И боль. Никакой ненависти… — Родитель! — это слово срывает последние барьеры, удерживающие мои чувства. — Прости меня, ребенок мой, я не заслуживаю твоей любви, — голос Таака Лиока дрожит от волнения. Слезы текут по его щекам. Не помню, чтобы когда-либо раньше Родитель давал волю слезам. Я заключаю его в свои объятья и уже не могу сдержать рыданий. …Откинув одеяло, я встаю с кровати и подхожу к открытому окну, стараясь не разбудить спящего Чедду. Что ж, мы сыграли в игру под названием любовь, эта ночь была волшебным приключением… Но сердце мое навсегда отдано той, что сейчас мирно спит в номере мотеля, утомившаяся от вчерашнего невероятного дня. Думаю, Чедду прекрасно об этом знает. Солнце, только поднимающееся из-за Серебристых гор, ласкает своими лучами начинающий пробуждаться город. Первые проснувшиеся жители Гитоха торопятся по своим делам. Из окна веет утренней прохладой. Такого ощущения покоя и умиротворенности я не испытывал никогда в жизни. Чувствую, как руки Чедду обнимают меня сзади, прижимая к себе. — Когда ты улетаешь? — в голосе его нотки печали. — Это будет зависеть от контракта, — пожимаю плечами, — думаю, Фишман скажет об этом всем нам сегодня. — Тин… Спасибо тебе за эту ночь…, — его губы касаются моего виска, — мое сердце всегда будет с тобой. Я накрываю его руку своей. Мы замолкаем на несколько мгновений. — Жаль, что был испорчен праздник. Жители так готовились к нему, так ждали… — Он не был испорчен, Тин. Все увидели твое воссоединение с Родителем. И как по мне, так это лучшее, что произошло на вчерашнем празднике. Молча киваю. Террорист-одиночка. Драк, потерявший Родителя и брата во время нападения на маленький городок Нуввей… Сколько еще исковерканных Амадином судеб разбросано по всем уголкам Вселенной? Решение приходит так же мгновенно, как и всегда. — Чедду, а есть в Гитохе парк развлечений для детей? — Конечно есть, недалеко от места концерта, а что? — Пожалуй, нам всем пора взять отпуск на месяц-другой. Особенно после произошедшего. Страховые выплаты за нападение вполне это позволяют. Тато надо больше общаться со своими сверстниками. Еще было бы неплохо отыскать Стивена Френча и Виари Эйду, они спасли мне жизнь — некрасиво уехать, не повидавшись с ними. Да и с Родителем мы так толком и не успели пообщаться… — О, Тин! — восклицает Чедду, сжимая меня в объятьях. В голосе его море радости и счастья. Я остаюсь дома, на Амадине. А потом… Потом посмотрим, куда поведет Талма.