Мой любимый математик.

Всё, что я хотела – это быть с ним. Единственное желание, которое не давало мне покоя ни днём, ни ночью – было желанием получить его любовь. Но в его душе, холодной, неприступной, едва ли могло поместится это чувство. Он жил разумом, не признавая будоражащих сознание эмоций. Его единственной страстью была математика, которую он преподавал в нашем колледже вот уже почти десять лет. Глаза его горели всякий раз, когда он объяснял нам свой предмет. Тогда в нём жил огонь. Тогда он был одним всеобъемлющим чувством. И я не могла налюбоваться на него. И хотела до безумия, чтобы он был таким же со мной, любя меня. Но я для него была всего лишь одной из его многочисленных учеников, ничем не примечательной девятнадцатилетней девушкой, как назло бывшей неисправимым гуманитарием. Сколько не пытались, ещё в школе, вбить в меня эту нудную науку, математику, достигли немногого. Так, хиленькой тройки. Вот и наш Александр Петрович мучился со мной вот уже целый учебный год, стремясь достигнуть того, чтобы в моей голове появились знания по предмету. Но, хоть ты тресни, опять же с малым результатом. Поэтому то я была в его глазах явно не фаворитом, что ещё больше уменьшало мои шансы на его внимание. Иногда в моей голове появлялось желание попросту соблазнить его, оставив попытки влюбить его в себя, но гордость и неистребимое желание большего заставляли гнать от себя эту мысль. Так, вся изводясь подобными мыслями, я терпела дни, недели своей жизни. Я стала невнимательной, задумчивой, рассеянной. Дома родители то и дело пытались выяснить, что же со мной такое, но я отмалчивалась, не желая никого посвящать в свою тайну. В колледже на занятиях я так же витала в облаках. Кроме одного – урока математики. Там я из кожи вон лезла, чтобы проявить себя. Это и стало моим спасением, так как Александр Петрович заметил мои старания, и одобрял меня, несмотря на то, что его предмет мне плохо давался. Иногда я могла добиться от него похвалы, и когда это случалось, я была по-настоящему счастливой. Как же мало надо для радости, когда любишь. Я помню день отработки, когда я сидела с ним наедине, переписывая зачёт, в тайне любуясь на него, мало обращая внимание на решение примеров и задач, а он сидел за своим столом, уткнувшись в свои бумажки, не поднимая головы, кажется, забыв, что здесь я. Промаявшись чуть ли не час, я наконец-то сделала все задания, и подошла к преподавательскому столу. - Я всё сделала, Александр Петрович. Он поднял на меня свои глаза, чудесного серого цвета. - Хорошо, оставьте свою работу, я проверю. А Вы свободны. Я протянула ему листок, он взял его. Я намного дольше чем требовалось, не разжимала руку, смотря, улыбаясь, ему прямо в глаза. Он приподнял брови, в его взгляде на мгновение промелькнуло удивление. Я отдала ему листок, и двинулась на выход. Но какая-то сила задержала меня, и я стала на пороге, глядя на учителя. Мне хотелось остаться с ним подольше. Просто сесть рядом и молчать. - Что такое, Иванова? – спросил он меня, снова удивившись, - Вы свободны. Я скажу оценку завтра, не беспокойтесь. - Я… - мне стало неловко, но тут же в голову мне пришла мысль, - я хотела бы ещё немножко посидеть тут, если Вы не против. Просто мои родители сегодня с ночёвкой уходят в гости к знакомым, а я остаюсь дома одна, так что мне нечего там делать, скучно, понимаете ли. - Уже вечер, Наташа, скоро будет уже совсем темно. Сами понимаете, небезопасно ходить ночами. Я вздохнула, не зная, что сказать, чувствуя, как на лицо неудержимо наползает румянец. Я что-то невразумительно промямлила, окончательно смутившись. Ну вот, веду себя как школьница, которой впервые понравился мальчик. Даже говорить нормально не могу. - Может, вам плохо? – участливо поинтересовался Александр Петрович. - Н-нет, всё хорошо, не беспокойтесь, просто… Просто я… И я снова замолчала, глядя в пол, мысленно ругая себя. Дожила, слов связать не могу. - Ладно, если для Вас это так важно, оставайтесь, только на темноту потом не жалуйтесь. Я обрадовалась, что мне не придётся больше ничего говорить, и снова села за парту, теперь уже напротив него. Мой взгляд то и дело скользил по его лицу, что не могло никак от него укрыться. Мне казалось, что он удивлён такому вниманию. А я просто не могла налюбоваться. Мне было страшно. Я боялась, что он поймёт по моим взглядам «кое-что». Но не смотреть я уже не могла. - Да что такое, Иванова, - Александр Петрович не выдержал, - у меня что, грязь на лице? - Всё нормально, - пискнула я, - просто вы красивый. И тут же прикусила язык. Ну всё. Договорилась. Брови преподавателя взмыли вверх. Он явно не ожидал такого поворота событий. А я сидела дура дурой, ошизевая от своей несдержанности. Надо же так проколоться. Никогда Штирлиц не был так близко к провалу… Да уж, дела. И тут я решила плюнуть на всё. Была не была. - Александр Петрович, - начала я говорить слегка дрожащим голосом, - вы мне очень нравитесь... Мой голос сорвался. Мгновение промолчав, я выпалила – Я люблю вас… Вот и всё. Учитель смотрел на меня, явно не в силах поверить в происходящее. Мы молчали, наверное, пару минут. - Наташа, вы понимаете, что говорите? – спросил он меня наконец, растерянным голосом, вставая из-за стола и подходя ко мне. - Да, я понимаю – слова дались мне с трудом, я словно немела. Александр Петрович тяжело вздохнул, глядя на меня. - Что же мне делать с вами, Иванова – потрясённо сказал он, - я преподаватель, я старше вас. Что мы можем делать? Я лично не знаю… Я вздохнула, не в силах поднять на него глаз. Призналась. Зачем? Я ему явно не нужна. Только смутила его. Больно. Сердце сжималось в груди, а на глаза наворачивались слёзы. Вот и всё. Осталось только уйти, и все дни дальше пытаться не попадаться ему на глаза. Потому что как было раньше, уже не будет. Мне останется только жалеть о разбитой мечте, вот и всё. И тут я разозлилась. Сколько можно! Я уже второй год не могу без него. Думаю лишь о нём, прогоняю от себя всех поклонников, в надежде на взаимность. В надежде на его любовь. И ничего, решительно ничего не меняется. Я не знаю что делать, как добиться своего. И отчаяние липкими лапками обхватывает моё сердце. Я люблю его, чёрт возьми. Решившись, я кинулась вперед. И поцеловала его, обняв изо всех сил, что у меня были. Он, не ожидая от него такой прыти, не сразу сообразил, что к чему, а когда наконец понял, что происходит, попытался оттолкнуть меня. Ну уж нет. Я так просто не сдамся. Я целовала его отчаянно, бешено, вкладывая все чувства, что томились во мне столько времени. Люблю, люблю, люблю… Но Александру Петровичу всё-таки удалось оттолкнуть меня. - Уходите, Иванова, вы совершаете ошибку, - отчаянно зашептал он, - если я не сдержусь, это будет ужасно. Уходите, прошу! Он тяжело дышал, умоляюще глядя на меня. Никогда раньше я не видела его таким растерянным. Я чувствовала, что он хочет меня. И всё. И поэтому стремится оградить меня от самого себя, не хочет, чтобы между нами что-то было без взаимной любви. Но я уже не могу остановится. Я медленно подхожу к нему, обнимая его, и снова целуя. Затем, оторвавшись от его губ, я шепчу ему на ухо: - Я люблю вас… - Что вы делаете, Наташа, - шепчет он, - уходите, пока не поздно. Но для меня УЖЕ поздно. Если я не получу любви, то хотя бы… Это неправильно, но я, доведённая до отчаяния, уже не желаю думать об этом. А он уже с трудом держится, я это вижу. Его обычная холодность почти сдалась под напором моей страсти. Сколько же времени у него не было женщины, если он так реагирует? Он не женат и насколько я знаю, никогда и не был. Чёрт, у него вообще были девушки? Вот что значит, быть трудоголиком. Я снова целую его, и он не выдерживает. Я сажусь на парту, обнимая ногами его бёдра, он вжимается в меня, целуя лицо и шею. Он словно обезумел, поддавшись желанию. Сколько же он времени не позволял себе этого? Я радуюсь своей любви к юбкам, когда он поднимает подол, (не надо тратить время на раздевание), отводит ткань моих трусиков в сторону, и вторгается в меня, сжав в объятиях. Он двигается, резко, быстро; тяжело, с хрипами дыша. С губ его то и дело срываются стоны. В низу живота нарастает томительное тепло, подчиняя мою волю. Я подаюсь навстречу его движениям, вцепившись в его плечи, едва сдерживая крик. Как же я хочу его… Несколько минут томительного наслаждения мы подарим друг другу, а там будь что будет. Наконец перед моим взоров вспыхивают искры, от удовольствия немеют ноги, и я чувствую, как сжимается вокруг него моя плоть, доводя его до экстаза. Он замирает глубоко во мне, громко простонав, и, словно лишившись всех сил, падает всем весом, опрокидывая меня на парту. Мы лежим, пытаясь осознать случившееся. То, что произошло, уже не вернуть. На следующий день мы оба ведём себя так, словно ничего не было. Так легче нам обоим. Внутри меня расползается пустота. Мне этот краткий взрыв страсти не дал ничего, кроме тоски. Уроки математики стали для меня пыткой. Как, впрочем, и для него. На уме вертится лишь один вопрос – зачем я позволила этому случится? Если бы можно было вернутся в прошлое, я бы не допустила того, что случилось. Но ничего уже нельзя исправить, и мне остается лишь смирится с судьбой. Но я люблю Вас, Александр Петрович.