Куб ненависти

Как же я хочу ее убить. Моя ненависть к ней множилась лишь от одного упоминания ее имени. Когда она была в радиусе досягаемости, то руки чесались намотать на кулак ее волосы и стукнуть ее лбом об стену. Рядом с ней воздух становился ядовитым, густым, травящим все изнутри. Если Бог существует, то он обязан придумать ей самое извращённое и мерзкое наказание за ее существование. Это можно списать на агрессию, но только она вызывала во мне такие чувства. Никто о ней ничего не знал. Она явно не была сталкером, иначе бы все обитатели Зоны об этом знали. Она просто сидела за столиком, который находился в самом темном месте в баре «100 рентген » и пила воду. За все полгода, что я ее знаю, она ни разу не притронулась к еде или алкоголю в баре. Просто приходила выпить воды, сидела склонив голову так, что ее волосы гречневого цвета спадали ей на лицо, пряча и скрывая. Первые два месяца можно было наблюдать только ее профиль: яркие аккуратные губы, острый нос, маленький подбородок, высокий лоб, бледная кожа, чуть заостренные уши, густые брови и ресницы, лишь цвет глаз оставался для меня тайной. За недели наглого и откровенного рассматривания ее, она не смотрела на меня ни разу. Чувствовала на себе взгляд, но не отвечала. Многие сталкеры пытались подкатить к ней, но она либо игнорировала их, либо просила оставить ее в покое. У нее был приятный голос, она говорила четко и правильно, хотя то, что русский не ее родной язык, можно было понять только взглянув на нее. Иногда она разговаривала с осведомителями и можно было услышать из ее уст речь на английском с различными акцентами, разговоры на немецком и французом. Ее словно вырвали из истории и перенесли сюда, в гнилую Зону Отчуждения. Она казалась мне такой сильной. Знаете, такие девушки, которые ходят на каблуках, наносят на губы алую помаду, поднимают гордо голову и идут только вперед. Не скажу, что она была худой или полной: длинные крепкие ноги, которые обычно были обтянуты кожей черных брюк в сочетании с грубыми берцами, сильные руки, округлая грудь, которую она перематывала, дабы не мешала. Она носила футболки цвета хаки, которая обнажала ее острые локти и тонкую кожу запястий с фиолетовыми венками. Ее рост был чуть ниже моего, но из-за одежды она казалась выше, пусть и не на много. Любоваться ею стало моим любимым занятием по средам, с пяти до шести часов, а иногда и в другие дни недели. Мое нахождение в баре было ежедневным томным ожиданием, даже когда было точно известно, что она не придет. В попытках что-либо о ней разузнать, выяснилось одно — никто ничего не знает. Даже имени. В базе данных о ней ни строчки. Осознание ударило меня током почти сразу же — кто-то над ней стоит. Постоянно подчищает базу, покупает молчание барыг, раздает бесплатно пиво сталкерам, отвлекая их от молодой девчонки. В Зоне мало красивых женщин, молодых, которые не торговали своим телом. Голодные взгляды мужчин всех возрастов преследовали ее, поэтому она ходила по улицам в платке, который скрывал ее нос и губы. Желание узнать о ней все разъедало меня изнутри, словно кислота. Мне ее оставалась ничего другого, как молча созерцать ее. Она — солнце, я — подсолнух, которые тянется к светилу и млеет в его лучах. Казалось, один ее взгляд, и я почувствую тепло солнечного света. Просто посмотри на меня, неужели тебе, звезда, нет дела до нас, простых цветов? Так прошло четыре месяца. С ее приходом в мою жизнь мне стало легче дышать, дела наладились. Словно она была лекарством от всех недугов. Однажды, когда приехали главари из Долга, она не пришла в среду. И в другие дни не приходила. Страх охватил меня, мне нужно было ее присутствие, греющие, создававшее уют и атмосферу постапокалипсиса, которую описывают модные авторы говенного чтива. Уехали представители Долга — она вернулась. В тот момент, когда она вошла на порог, мы в первые встретились взглядом. Радужка ее глаз сливалась с зрачком — такой черной она была. Она смотрела на меня, и я пытаюсь представить то, что она видела. Она видела перед собой женщину, облаченную в военный костюм, с оружием на перевес, потрёпанную временем женщину средних лет, с морщинами и седыми прядями. В фас она оказалась еще милее, похожа на птенца. Ничего не произнеся в мой адрес, она заказала себе Кровавую Мэри и села напротив меня. Тень улыбки на моем лице заставила ее улыбнуться в ответ. Когда нам принесли наши напитки, мы молча сидели, смотря друг на друга. Слов было ненужно, я все видела по ее глазам. Ее ищут. Ищут, а если найдут, убьют ее и всех ее любимых. Первое было для нее пустяком, молодые не ценят жизнь, а вот второе вводило ее в ужас. Потом я возненавидела ее. Она снова сидела за барной стойкой, как к ней подошел мужчина моего возраста. Он положил свои лапищи на ее широкие плечи и наклонившись к уху, что-то произнёс. Да так, что у нее по рукам мурашки пробежали. Я знала этого паренька, с щетиной и вечно хмурым взглядом. Говорили, он перевертыш и обращается в какую-то птицу. А еще по его душу приходит Черный Сталкер, счета у них какие-то. Что-то внутри екнуло, горло саднило, хотелось окликнуть ее, но слова застряли в горле. Не допив свою воду с двумя ломтиками лимона, она ушла с этим зверем, спрятав руки в карманы мешковатой куртки. Птичка, так я ее окрестила про себя, пропала на две недели. Мне казалось, что она больше никогда не придет. Какой-то странный материнский инстинкт, который пробудился в тридцать шесть. Забавно. Руки чесались набить этому мужлану морду. Шли слухи, что он ставит над людьми эксперименты. Сталкеры говорили, что он извел одного паренька так, что тот сбросился со скалы в аномалию. Мне страшно. Впервые так страшно за незнакомого мне человека. Так страшно жить и думать, что она не придет, но все равно приходить и ждать. Она пришла не той, кем была. Стала бледнее, под глазами залегли глубокие синяки, на скулах были царапины, волосы потускнели, а взгляд стал пустым. Мне так не хотелось верить в то, что ее сломал. Она же такая сильная, недосягаемая, недоступная. А посмотрела на ее руки, которые мне так нравились, с аккуратными изящными пальцами и здоровыми короткими ногтями, что было крайней редкостью в Зоне. Я была в шоке — ногти были выдраны. Что он с тобой сделал, птичка? Слова застряли в горле, и я убежала из бара раньше, чем она ушла. Просто не могу смотреть на нее теперь. Она менялась. Теперь сама себя ломала, делала нового человека, пыталась убежать от себя. Черт тебя дери, что ты с собой делаешь?! Посмотри на себя! Ты же себе изменяешь, что ты делаешь??! Остановись! Мне стало противно на нее смотреть. Внутренности выворачивало от одного воспоминания о ней. Ощущение моей беспомощности сменилось отвращением. Квадрат моей ненависти равен брезгливому взгляду из-под ресниц. Куб ненависти равен желанию размазать ее мозги по стене. Страшно смотреть на сломанного человека. Страшно самому себе изменять. Страшно смотреть на эту девчонку и знать, что всем светлому приходит закат. Через месяц в ее гардеробе был исключительно черный цвет: куртку сменил плащ до бедер, на ногах красовались высокие сапоги, губы налились сливовым оттенком матовой помады, а на груди красовалась цепочка и подвеска в виде ворона. Я стала чаще видеть ее в Зоне в компании молодых людей, кажется, их искали федералы. Она убивала, дралась, зарабатывала деньги на контрактах. Она пила в баре пиво вместе с своими парнями. В ее глазах был яркий блеск, который пришёл на смену тонкому лучу света, когда нужно было изучить ее всю, чтобы найти его. Как же она мне стала противна. Хочется выплюнуть и почистить зубы и горло, избавится от горького привкуса. Как же я хочу ее убить. Последней каплей стал один вечер. Я сидела у барной стойки, продавала хабар. На нее смотреть не было никакого интереса. Меня переполняла горечь и обида. Она сидела за столиком, закинув одну ногу на другую. Какой-то наемник пытался ее разговорить, на что она саркастично его посылала. Слух разрезала лишь одна фраза. Все вокруг слышалось как из-под толщи воды, только ее голос звонко гремел, журчал и разливался горячей сталью по сердцу. Одна фраза и столько боли: — Они зовут меня Пантерой. В этот день я покинула Зону Отчуждения, мечтая забыть о девушке, которая разбилась у меня на глазах. Я злилась на себя за бездействие. Нужно было просто поговорить с ней, когда ее глаза внезапно становились мокрыми и она прятала лицо, напуская волосы. Нужно было увести ее из этой компании ублюдков, пока они не погубили ее. Ее нужно было отнести в тень и дать холодной воды, а не держать в горячих ладонях и смотреть, как она утекает меж пальцами. Я ненавижу ее за то, что она позволила этому случиться. Я ненавижу себя за то, что допустила это. Знание того, что я оставила ее, будет преследовать меня еще очень долго, ровно столько же, как и образ солнечного тепла и поля подсолнухов.