Боль этого чувства

      Альфред – милый мальчик.       Улыбчив, приветлив, любопытен, готов ради вас на подвиги. Нет, честно: для кого-то он горы свернёт и будет упрямо бежать, догоняя фургончик с мороженым, пока не догонит. Вот только Артур всё равно смотрит прохладным взглядом, чуть снисходительно треплет растрёпанную золотисто-кудлатую голову и скрывается за газетой.       Альфред никак не может понять, что изменилось – лишь год назад его таскали на закорках, катали по снегу вместе со снеговиком, а на ночь рассказывали обалденные страшилки. Сейчас же старший брат только и делает, что возится по дому, ухаживает за садом и, возвращаясь со службы, коротко осведомляется за ужином, как Альфи провёл день, не докучал ли сиделке и, толком не выслушав, погружается в чтение вечерних газет.       Шоколадно-кремовая улитка грустно течёт на пальцы.       Альфред злится.       Сначала на все требования он просто гордо сопит и уходит к себе.       Потом принимается гордо игнорировать вопросы за завтраком и ужином.       Гордо отворачивается от уборки раскиданных игрушек.       Дёргает плечом, на попытку взять за него.       – Я-то думал, что здесь у нас взрослый человек, а не такое вот абсолютное дитё, – со спокойной размеренностью говорит Артур, глядя на непреклонную спину с острыми крыльями лопаток, между которых крест-накрест перехлёстнуты лямки подтяжек. – Прекрати этот цирк и уберись у себя.        «Такое вот».       Словно он не любимый младший братик, а статуэтка примерного милого мальчика, вроде розовощёких миниатюрок на каминной полке – их так приятно показывать гостям.       – Ты не понимаешь, – Альфред закусывает дрожащую губёшку.       – Я понимаю, что ты капризничаешь на пустом месте.       Артур отворачивается к двери. И даже не спрашивает, отчего себя так ведут.       Альфред растерян.       Брат вообще не хочет с ним разговаривать?       Почему он вдруг стал брату не нужен?       Альфред зажмуривается и швыряет в спину старшего игрушечный самолётик.       Минут пять жёсткая ладонь хорошенько выбивает пыль из его штанишек.       На следующий день, в ответ на упрёки за стащенную из буфета и разбитую банку джема, в голову Артура летит грузовичок.       Мне так хорошо,       Когда я бываю плохой.       Я ни за что       Не стану прежней.       Теперь боль для меня – наслаждение,       Её нельзя измерить.        «Пожалеешь розгу – испортишь ребёнка» – считает Артур. Это пусть соседские ирландские и итальянские эмигранты вовсю тетешкают своих сопливых изнеженных отпрысков, водят их за ручку и загуливают истерики – поверьте, делают им только хуже.       Дети должны взрослеть и дети должны понимать, что во взрослой жизни больше гадостей, чем сладостей. К ним нужно быть готовыми и уметь самостоятельно преодолевать их. Во всяком случае, его папаша, исправно наставляющий своего первенца железной рукой и твёрдыми убеждениями чуть не до самого его совершеннолетия, был в этом уверен.       Артур уже готовился покинуть отчий дом без гроша в кармане и со смутными перспективами, вот только старик, видимо, решив так же принципиально следовать известной поговорке «седина в бороду – бес в ребро», внезапно прижил ребёночка от золотоволосой служанки, после чего скончался, вероятно, от чрезмерного счастья.       Служанка в доме тоже не задержалась.       Таким образом, новоиспечённый Кёркленд-старший стал счастливым обладателем огромного поместья, солидного банковского вклада и вопящего младенца, забавно пускающего пузыри.       В том, что папашина правота оказалась несомненной, Артур уверился, когда продал поместье, не позволив обжулить себя ни на йоту, перевёл счёт в заморский банк и подался на чужой континент, крепко сжимая подмышкой брыкающий пинетками ком импульсивной энергии.       До определённой степени он был отцу даже благодарен.       …Вот только Альфред никак не желает принять, что воспитание требует жертв, а для становления солидной и разумной личности телячьи нежности с определённого возраста и вовсе не нужны.       Он опрокидывает вазы, разрисовывает деловые бумаги Артура, по утрам ни в какую не желает вылезать из постели, а новую одежду почти мгновенно превращает в лохмотья, играя там, где ему категорически запрещают.       – Хочешь окончить свою жизнь на помойке?! – как-то в сердцах вспылил Артур, не выдержав. – Хорошо! Кто я такой, чтобы тебе мешать?       Альфред хочет бить вазы? Пусть бьёт – они достаточно обеспечены, чтобы раз за разом обновлять интерьер.       Альфред хочет сбежать с бродячим цирком? Да на здоровье! В конце концов, это не Артур будет потом ходить в школу, остриженный наголо, чтобы избавиться от вшей, и терпеть насмешки одноклассников.       Альфред хочет снова и снова получать порку розгами? А какой смысл, если даже пучок гибких ветвей не способен вбить в его глупую голубоглазую голову, что хорошо, а что плохо?       Артуру невдомёк, что когда он за шиворот втаскивает младшего брата в дом, хлопает пузом себе на колени и от души выписывает горячих – Альфред счастлив: потому что брат обращает на него внимание.       Ради этого стоит немножко потерпеть. Розги – фигня, язвительные выговоры – ерунда, Альфред не слушает, что именно ему говорят, он наслаждается голосом, интонациями, всем звучанием. При желании можно представить, что ему снова читают пиратские истории.       Только хорошо бы делали это почаще...       А значит – больше шума, вредней выходки, громче капризы и скандалы.       Любовь великолепна,       Любовь прекрасна,       Замечательна,       Исключительна.       Боль этого чувства       Заставляет меня хотеть большего.       Альфред уже не милый мальчик, ему шестнадцать и гормоны кипят в его теле, как адское варево в ведьмином котле.       Со старшим братом он теперь груб и развязан, всё наперекор, всё "против часовой стрелки". У него масса друзей, ещё больше подружек и Артур втихомолку с тоской думает, как начнёт таскаться по судам, когда его несовершеннолетнее сокровище заделает кому-нибудь ублюдка, а, может быть, даже и двух.       Шумные вечеринки с алкоголем и травкой, скандалы с преподавателями, объяснения с представителями закона, драки на спортивных соревнованиях...       Артур не намерен терпеть это всю жизнь. Как только Альфреду стукнет восемнадцать – он отправится в подходящий колледж, а, достигнув совершеннолетия, пусть делает, что хочет. Только на свои деньги и без его, Артура, участия.       Франциск, поглаживая его по жёстким светлым волосам, иногда говорит, что, возможно, им – младшему и старшему – нужно просто сесть друг напротив друга и поговорить по душам, но Артур с этой точкой зрения совершенно не согласен. Что тут можно обсуждать, когда он и так старается, как может? И нечего какой-то лягушке совать свои скользкие лапки в их семейные дела!       Франциск смеётся и замечает, что, возможно, однажды он станет невесткой милашке Альфи, и уже одно это причина, чтобы начать совать лапки в их семейные дела, пока некий унылый Джон Буль не испортил всё без возврата.       На рождество Альфред язвительно дарит им один подарок на двоих – завёрнутый в чёрную бумагу ярко-розовый мячик-кляп из секс-шопа и открытку соответственных пожеланий. Артур играет желваками, а Франциск вновь бархатно смеётся и игриво обещает, что подарок непременно будет использован по назначению – он как раз раздумывал, как бы предложить милому «Артююююру» одну занятную...       Альфред к Франциску безумно ревнует. Просто потому, что тот может без особых препон приласкаться к родной руке.       … Ну, ладно, ладно, с препонами, но тем не менее!       Самому Альфреду от этой руки за последние полгода досталась лишь хорошая пощёчина, след от которой сходил неделю. Альфред, стоя в ванной перед зеркалом, поглаживал его кончиками пальцев и представлял, как рука прикладывается к нему ещё и ещё... И прижимается ладонью, и, как когда-то, ведёт от виска к подбородку, жестом ободряющим и нежным...       Длинный всхлип.       Хорошо, он научится обходиться без Артура.       И покажет ему это, не скрываясь!       Потому что я могу быть плохой,       Но я чертовски хороша в этом.       Воздух наполнен сексом,       Мне наплевать,       Мне нравится этот запах.       Палки и камни       Могут сломать мне кости,       Но цепи и плети       Возбуждают меня.       Клуб, в который как-то затащил Артура Франциск и куда они теперь частенько захаживают, отличное место. Недостаточная свобода нравов, чтобы разрешить в зале тяжёлые наркотики или демонстрировать с открытой сцены театральный акт зоофилии между покрытой блёстками мастерицей и каким-нибудь крупным скотом, но подходящая, чтобы измученный работой клерк мог спокойно слизывать дорожку из взбитых сливок с шеи мимолётной спутницы или, прижав к стенке, целовать взасос партнёра. Ну, или позволить себе сразу несколько бутылок крепчайшего алкоголя, чтобы отравиться в своё удовольствие.       Когда Артур видит в этом клубе своего младшенького, то каменеет скулами даже сильнее, чем обычно.       Альфред, вольготно расположившись на высоком табурете у барной стойки, покачивает затянутой в блестящий телесный чулок ногой. Платье на нём вызывающее, ярко-красное, с пышной шлицованой юбкой, как у водевильных актрис. Оно сидит на довольно широких плечах на удивление ладно и декольтировано так, чтобы продемонстрировать, насколько идеально продепилирована мужающая грудь. Туфли на четырёхдюймовых каблуках с такой же ярко-алой подошвой, мгновенно притягивающей взгляд – направить дальше, вверх по ноге. Между пальцев одной руки Альфред держит тонкую длинную сигарету, в другой – почти полную стопку и, потряхивая подкрученными золотистыми волосами, заразительно смеётся окружившим его кавалерам.       Он так же, как Артур, прекрасно понимает, что этим самым кавалерам нужно, но явно не смущён и не напряжён. В конце концов, не за тем ли он сюда пришёл?       – Привет, Арти, – небрежно выдыхает дымное колечко, – для разгульного места ты что-то безрадостен.       – Оно для отдыха, – Артур равнодушно скользит глазами по слою алой же помады, подчеркнувшей белозубый насмешливый рот, – а не для парковки дешёвых шлюх.       – Кому как, Арти, – Альфред трогает сигаретный фильтр кончиком языка и один из кавалеров (дорогой костюм, но омерзительный одеколон) поглаживает тугое молодое бедро.       Артур закатывает глаза.       – Ты хоть сказал им, сколько тебе лет?       – Кого это волнует, – Альфред поправляет оборочку и откидывается назад, упираясь в стойку обеими локтями, – когда мне шестнадцать и я согласен.       Артур поджимает губы.       – Понятно. Кто я такой, чтобы мешать твоей дурости.       – Вот и не мешай, – младший подставляет плечо под поцелуй и топит окурок в гранёной стопке.       Отходя, Артур не оборачивается, а потому не замечает, как напряжённо Альфред смотрит ему в спину.       – Детка, – рука на бедре сжимается, зубы прихватывают шею, – я порву тебе рот, только попроси.       Альфред тянется к чужому стакану и выпивает залпом.       – Oh, I love the feeling       You bring to me       Oh, you turn me on       It’s exactly what       I’ve been yearning for       Give it to me strong.       Негромко подпевает грохочущим колонкам.       – Ты слеп как крот, милый, – Франциск раздражённо крутит между пальцев фужер, умудряясь негромким своим голосом перекрыть грохот музыки, – иди и забери его.       – Не лезь не в своё дело.       – Залезу прямо сейчас, пока ваша затянувшаяся семейная драма окончательно не превратилась в трагедию!       – Пусть развлекается, если хочет.       – Ты идиот, милый!       – Я не …       – И если действительно не волнуешься, прекрати шарить глазами по залу! Он наверняка уже не по разу сделал минет всем желающим, а теперь готовится принять кое-что поболь...       Француз кашляет, восстанавливая дыхание, перекрытое прямым ударом под дых.       Артур раздражённо пробирается к выходу из клуба. Раз Франциск, так же, как некоторые, не понимает человеческих слов, пусть катится к чёрту.       Снаружи, в отличие от прокуренного и наполненного запахом разгорячённых тел зала, свежо и дышится куда как легче, не смотря на то, что выход чёрный и в проулке воняет мусорными баками.       А ещё там стоит машина, куда трое пытаются засунуть хихикающего Альфреда. Он растрёпан, на челюсти яркая отметина чьего-то укуса, а на щеках алеют следы пощёчин. Взгляд расфокусирован, но младший продолжает вяло сопротивляться, цепляясь за раскрытую дверцу и невпопад отбрыкиваясь.       – Поехали, детка, поехали, – с грубой настойчивостью подталкивают его в поясницу, – уж там никто не будет нам мешать.       Артур поджимает губы и приближается на пару шагов, Альфред захватывает его взглядом и расплывается в жутковатой улыбке – помада немилосердно размазана, делая его похожим на грустную клоунессу:       – О, ты с нами? Давай, будет веееесело.       – Не хочу.       – Тогда не мешай, – ухмыляются из-за плеча, – твой братик, кажется, ясно тебе сказал.       Артур подходит ещё на шаг:       – Хватит дурить, пойдём.       – Куда? – младший сосредоточенно хмурится.       – Домой.       В ответ лишь оскаливаются:       – А я не хочу. Мне по кайфу.       – Правильно, детка, – широкая ладонь одобряюще-покровительственно треплет Альфреда по щеке, – садись, едем.       – С вами я тоже не хочу, – покачиваясь, тот вновь строптиво брыкает назад сломанным каблуком и на сей раз попадает.       Сдавленное кряхтение и следом – размашистая затрещина.       – Ах, ты, сучка!       У Альфреда мутнеют глаза, рот приоткрывается, он возбуждённо, прерывисто втягивает в грудь воздух и, крепко сжимая на дверце обе руки, отставляет зад.       Размашистый шлепок награждает его ягодицы.       – Лезь в машину, потаскушка.       Альфред укладывает щёку на ладони.       – Не хочу.       Ещё шлепок.       – Лезь!       – Не-а.       Ещё.       – Внутрь, ты, кусок дерьма!       – Ннн... Да отсоси.       – Грязная шлюшка!       – Хнн...       – А тебе чего, недомерок? – это уже Артуру, когда тот перехватывает чужое запястье, – Тоже наподдать?       – Альфред, – Артур брезгливо выпускает руку, отряхивая свою, словно испачкался, – идём домой.       Тот смотрит, покусывая губу.       Артур согласен схлопотать сердечный приступ от яркого чувства вины, но только потом, позже, когда они оставят это место и можно будет свернуться в бессловесный рулет на чьих-то тёплых французских коленках.       Артур в простых и конкретных выражениях сообщает любвеобильной троице, куда они должны ехать и что именно там с собой делать.       Артур встречает первого из них хорошим кроссом с правой. И, видит бог, как сильно ошибаются те, кто думает, будто проведя последние годы в мягком кресле за грудой деловых бумаг, он значительно подрастерял свои боксёрские навыки.       Не понадобилось даже пускать в ход разбитую о мусорку пивную бутылку, хватило раздолбанных в кровь кулаков, а то он бы и на это пошёл.       – Поехали, – просит Артур у так и стоящего за дверцей Альфреда.       Тот смотрит прозрачно и нечитаемо:       – Зачем?       – Тебе спать давно пора, – вырывается невольно и невпопад, – ну что ты за чучело?       Приблизиться, взять за руку, вывести на яркую улицу, поймать такси...       Каждый водитель умудряется многое повидать на своём веку. Вот и этот невозмутим, пока один из двоих, севших к нему в машину, всю дорогу, сжавшись в клубок, всхлипывает в перепачканную грязью и размазанной косметикой испорченную рубашку другого, а тот наглаживает его по голове, безостановочно повторяя с непередаваемой нежностью:       - Всё хорошо. Теперь всё точно будет хорошо.