Там, где надежда мертва

Что луч­ше — жить монс­тром или уме­реть че­лове­ком? «Ос­тров прок­ля­тых»

Ран­ним ут­ром двад­цать де­вято­го ап­ре­ля аме­рикан­ские во­ен­нослу­жащие вош­ли в ла­герь смер­ти, сгу­бив­ший сот­ни ты­сяч ни в чем не­повин­ных лю­дей. И хо­тя дав­но по­гас огонь в пе­чах и га­зовые ка­меры опус­те­ли, скрыть страш­ные сле­ды прес­тупле­ний бы­ло невоз­можно. На ли­цах аме­рикан­цев, ка­залось, на­веки зас­ты­ла мас­ка ужа­са и пот­ря­сения. Чу­довищ­ный гнев мо­мен­таль­но, слов­но чир­кну­ли спич­кой, вспых­нул в гла­зах, сто­ило им уви­деть сва­лен­ные у во­рот ку­чи тру­пов, боль­ше по­хожих на по­лу­ис­тлев­шие ске­леты — их не ус­пе­ли спря­тать. Ког­да аме­рикан­цы зас­тре­лили ко­мен­данта, вы­шед­ше­го для сда­чи ла­геря, ох­ра­на окон­ча­тель­но пе­рес­та­ла сом­не­вать­ся в сво­ей учас­ти и на­де­ять­ся на по­мило­вание — мгно­вения три­ум­фа дав­но прош­ли, и нас­та­ла по­ра пла­тить по сче­там. Вско­ре судь­ба их бы­ла ре­шена. С ох­ранни­ками не це­ремо­нились — сол­да­ты-ос­во­боди­тели то­роп­ли­во ве­ли че­тыре сот­ни че­ловек к вос­точной сте­не, от­став­ших под­го­няли уда­рами прик­ла­дов. Не по­щади­ли ни­кого; на казнь об­рекли и тя­жело­ране­ных в госпитале — их расс­тре­ляли на мес­те. К кон­цу этой вой­ны да­же в тех, кто сра­жал­ся за сво­боду, уже не ос­та­лось ни кап­ли че­лове­ческого; го­ды, до кра­ев за­пол­ненные бес­смыс­ленны­ми зверс­тва­ми, на­чис­то выт­ра­вили из душ кру­пицы ми­лосер­дия. Недавние повелители Ев­ро­пы не по­доз­ре­вали, что од­нажды лю­тая жес­то­кость обер­нется про­тив них. Те­перь они шли, мед­ленно во­лоча но­ги и под­держи­вая ра­неных, и каж­дый шаг приб­ли­жал их к не­из­бежно­му. Од­ним из че­тырех со­тен об­ре­чен­ных был ун­тершар­фю­рер Пит Мел­ларк. Но он, не в при­мер ос­таль­ным, сту­пал к краю мо­гилы без стра­ха и да­же с дос­то­инс­твом. Смерть бы­ла для не­го из­бавле­ни­ем. Год ра­боты в кон­цла­гере убил его, прев­ра­тил в боль­но­го, ис­ка­лечен­но­го че­лове­ка, пусть фи­зичес­ки Пит был, как преж­де, мо­лод, си­лен и кре­пок. Чис­тую ког­да-то ду­шу за­волок­ло чер­ным ды­мом тех ужа­сов, сви­дете­лем и учас­тни­ком ко­торых ему не­воль­но приш­лось стать — и на фрон­тах, и здесь, в ла­гере. По но­чам, за­быва­ясь бес­по­кой­ным сном, Пит не­из­менно ви­дел ли­ца ста­риков и боль­ных, от­прав­ленных в га­зовые ка­меры; ма­терей, на гла­зах ко­торых бы­ли уби­ты их дети; муж­чин, чьи не­ког­да мо­гучие и креп­кие те­ла за ко­рот­кий срок прев­ра­тились в бес­плот­ные те­ни. Жиз­ни впе­реди не было — ос­та­лась од­на ви­на, от­равля­ющая кровь и про­ника­ющая в са­мые даль­ние за­ко­ул­ки соз­на­ния, так что по­рой хо­телось выр­вать себе гла­за и заг­нать в мозг пу­лю — лишь бы уби­тые прек­ра­тили прес­ле­довать, тре­буя воз­мездия. Толь­ко бы не ви­деть пус­тые глаз­ни­цы, пок­ры­тые труп­ны­ми пят­на­ми ли­ца. Не­дос­ти­жимой меч­той ста­ло за­быть все и ни­ког­да не вспо­минать. На­конец скор­бный путь был окон­чен. Аме­рикан­цы выс­тро­или над­зи­рате­лей в ряд вдоль сте­ны и вски­нули вин­товки. Са­мым уди­витель­ным для Пи­та бы­ло то, что в тот мо­мент, гля­дя на ис­хо­дящих яростью вра­жес­ких сол­дат, он ду­мал вов­се не об умер­шем от бо­лез­ни от­це, не о пав­ших в тран­ше­ях брать­ях и не о мир­ной до­во­ен­ной жиз­ни. В мыс­лях ос­та­лись лишь се­рые блестя­щие гла­за, ог­ромные на плот­но об­тя­нутом ко­жей че­репе; пок­раснев­шие, об­ветрен­ные мо­розом ру­ки, ко­торые тог­да так лас­ко­во ка­сались его во­лос, и над­трес­ну­тый, ед­ва слыш­ный го­лос, ко­торым она пе­ла по его при­каза­нию пес­ню. Она бы­ла ле­карс­твом, спа­сени­ем, она не да­вала ду­ше окон­ча­тель­но рас­сы­пать­ся и прев­ра­тить­ся в куч­ку пеп­ла. Де­вуш­ка с серыми гла­зами из­го­няла зло­бу из его сер­дца. А по­том уш­ла, бро­сила, ис­па­рилась, буд­то ее ни­ког­да не бы­ло, и жизнь это­го че­лове­ка сно­ва пог­ру­зилась во мрак. Он то­нул в нем и не­кому бы­ло про­тянуть ру­ку по­мощи. Пит впер­вые уви­дел ее в на­чале сен­тября со­рок чет­верто­го. В те дни, на ис­хо­де вой­ны, ког­да мно­гим уже ста­нови­лось очевидно по­раже­ние их стра­ны, со всех кон­цов Ев­ро­пы в ла­геря смер­ти стре­митель­но нес­лись по­ез­да, не ос­тавляя пас­са­жирам ни малей­ше­го шан­са на спа­сение — буд­то они бы­ли ви­нова­ты в ошиб­ках и не­уда­чах ру­ководс­тва. Путь со­тен ты­сяч ле­жал прямиком в по­лыха­ющую жа­ром печь; те же, ко­му уда­валось пе­режить пер­вые ча­сы в ла­гере, бы­ли об­ре­чены на му­читель­ную смерть от голода, ис­то­щения и ка­тор­жно­го тру­да. Пит не пом­нил, в ка­кой мо­мент хо­лод по­селил­ся в его сер­дце. Прос­то однажды оно перес­та­ло сод­ро­гать­ся при ви­де ед­ко­го гус­то­го ды­ма, неп­ре­рыв­но ва­лив­ше­го из пе­чей кре­мато­рия, при жут­ких воплях ма­терей, ког­да де­тей бро­сали в огонь. Лю­ди го­вори­ли: «Ко все­му мож­но при­вык­нуть», и дей­стви­тель­но, все при­выка­ли — уз­ни­ки подвергать­ся жес­то­кос­ти, а па­лачи — тво­рить ее. К то­му же, про­ще бы­ло сов­сем не ду­мать о том, что здесь происходит — так мень­ше рис­ка тро­нуть­ся умом. Пит сле­дил за при­быти­ем в ла­герь но­вой пар­тии зак­лю­чен­ных, рав­но­душ­но наб­лю­дая, как из по­ез­да на пло­щад­ку пе­ред во­рота­ми, под­го­ня­емые ок­ри­ками и уда­рами, вы­ходят лю­ди — все­го око­ло по­луто­ра ты­сяч. Что­бы не сой­ти с ума от ску­ки, он на­чал вниматель­но раз­гля­дывать вы­раже­ния их лиц, пы­та­ясь оп­ре­делить спектр эмо­ций, ко­торые эти нес­час­тные ис­пы­тыва­ли — от недоуме­ния и рас­те­рян­ности, ког­да они толь­ко вы­ходи­ли из по­ез­да до ужа­са и пот­ря­сения, ког­да они ви­дели во­ору­жен­ных эсесовцев с со­бака­ми и сталь­ные во­рота с над­писью «Arbeit macht frei». Впро­чем, ско­ро он бро­сил эту за­тею — эмо­ции всег­да ос­тавались не­из­менны­ми. Од­но объ­еди­няло этих лю­дей — ту­пой жи­вот­ный страх, явс­твен­но чи­та­ющий­ся в гла­зах каж­до­го, кто сту­пал на эту прок­ля­тую зем­лю. Они бо­ялись смер­ти, под­жи­да­ющей за во­рота­ми. А у нее в гла­зах стра­ха не бы­ло. Толь­ко не­нависть. Воз­можно, имен­но по­это­му он и за­метил ее тог­да в тол­пе. Пе­чать ус­та­лос­ти от мно­год­невно­го пе­ре­ез­да в душ­ном по­ез­де без еды и во­ды ни­чуть не ис­ка­зила кра­сивых черт ее ли­ца. Нес­коль­ко тем­ных, чуть вь­ющих­ся пря­дей вы­бились из-под плат­ка, изящно об­рамляя блед­ное ли­цо де­вуш­ки. За ху­дую ру­ку от­ча­ян­но цеп­ля­лась де­воч­ка пом­ладше, с длин­ны­ми свет­лы­ми во­лоса­ми — дол­жно быть, сес­тра. Вско­ре жизнь мно­гих из этой пар­тии лю­дей обор­ва­лась в га­зовых ка­мерах. На­ибо­лее силь­ных и вы­нос­ли­вых об­ри­ли, вы­дали лагер­ную фор­му и выж­гли на пред­плечь­ях но­мера. От­ны­не у них не бы­ло имен. С это­го мгно­вения они пе­рес­та­вали быть людь­ми. Та де­вуш­ка ос­та­лась жить; нет, счи­тать дни до кон­ца, мед­ленно уга­сая от го­лода и не­чело­вечес­ких ус­ло­вий. Так или ина­че, че­рез нес­коль­ко дней он вновь уви­дел ее во вре­мя ве­чер­не­го пос­тро­ения на пла­цу. Уже без во­лос, но все с тем же огонь­ком бесс­тра­шия в гла­зах, в ко­торых от­ра­жал­ся хо­лод­ный свет про­жек­то­ров. Гор­дая и не­покор­ная, как сер­на в аль­пий­ских го­рах, где он бы­вал с от­цом в детс­тве. И тут же нес­терпи­мо за­хоте­лось под­чи­нить ее, же­лание об­ла­дать та­ким ред­ким цвет­ком заслонило здра­вый смысл. Ун­тершар­фю­рер Мел­ларк шеп­нул па­ру слов од­но­му из ох­ранни­ков, ука­зав на де­вуш­ку паль­цем, и по окон­ча­нии «ап­пе­ля» ее выволок­ли из строя для то­го, что­бы от­вести к зда­нию ох­ра­ны. Про­чие уз­ни­цы, из­ну­рен­ные тя­желей­шей ра­ботой, ни­как на это действие не от­ре­аги­рова­ли — смерть ден­но и нощ­но прес­ле­дова­ла их по пя­там, и очень ско­ро они пе­рес­та­вали удив­лять­ся, до ка­ких пре­делов мо­жет дой­ти жес­то­кость па­лачей. Те­перь Пит был рад, что за от­личную служ­бу ему вы­дели­ли от­дель­ную ком­на­ту. Под­нявшись к се­бе, он об­на­ружил, что де­вуш­ка за­билась в угол. В ру­ке она сжи­мала нож для рез­ки фрук­тов — он поб­лески­вал в тус­клом све­те лу­ны за ок­ном. Мел­ларк разозлился, хоть и пред­по­лагал, что она ста­нет обо­ронять­ся. Офи­цер под­ско­чил к де­вуш­ке, увер­нувшись от вы­пада, схва­тил ее од­ной ру­кой за тон­кую шею, а дру­гой выр­вал нож. Де­вуш­ка за­шипе­ла от бо­ли — он слиш­ком силь­но сжи­мал шею; за во­лосы держать бы­ло бы удоб­нее. На ла­дони ос­тался глу­бокий по­рез, но Пит это­го не за­метил. В лун­ном све­те ее ко­жа при­об­ре­ла темно-се­рый от­те­нок. Грязь… — Иди по­мой­ся, — брез­гли­во бро­сил Пит, тол­кая ее к од­ной из две­рей. — И не пы­тай­ся бе­жать. Ты вый­дешь от­сю­да толь­ко ког­да я сам те­бя от­пу­щу. Ког­да она выш­ла из ду­шевой, Мел­ларк по­пытал­ся по­валить ее на пос­тель, но де­вуш­ка от­ча­ян­но соп­ро­тив­ля­лась — да­же про­куси­ла ко­жу на его пле­че до кро­ви. Ярость за­тума­нила рас­су­док, и он изо всех сил уда­рил ла­донью по бе­лой ще­ке. На паль­цах остались со­леные кап­ли. — Под­чи­няй­ся, дрянь, не то зав­тра лич­но бро­шу те­бя в печь! Боль­ше де­вуш­ка не дви­галась и не из­да­ла ни зву­ка, хо­тя ей, без сом­не­ния, бы­ло боль­но. Пит при­бавил к спис­ку ее качеств ум. — Как те­бя зо­вут? — спро­сил он пос­ле, де­лая оче­ред­ную за­тяж­ку и рас­смат­ри­вая си­яющие звез­ды в тем­ном про­еме ок­на. Мол­ча­ние. С тру­дом ему уда­лось рас­смот­реть в лун­ном све­те ее но­мер — 76778. — Злишь­ся на ме­ня? Не­нави­дишь? А я ведь те­бе сей­час силь­но по­мог, — Пит за­тушил си­гаре­ту и прис­таль­но взгля­нул на сжавшуюся ря­дом фи­гуру. — Не я, так кто-ни­будь дру­гой. Зна­ешь, как раз­вле­ка­ют­ся по ве­черам ох­ранни­ки на жен­ской полови­не? Не зна­ешь? Ну так слу­шай. Пит отор­вал ее ру­ку от ли­ца — офи­церу нра­вилось рас­смат­ри­вать эти пра­виль­ные чер­ты. — Они при­ходят в ва­ши ба­раки, вы­бира­ют се­бе дев­чонку пок­ра­сивее и пус­ка­ют по кру­гу, — он от­вернул­ся и за­дум­чи­во пос­мотрел в ок­но. — Я мог бы сдать те­бя в бор­дель. Хо­рошая идея? Нет… — Пит за­мол­чал на мгно­вение, по­жирая взгля­дом из­ги­бы ее те­ла, еще не ус­певше­го ис­сохнуть от го­лода, и про­дол­жил: — В этом слу­чае ты бу­дешь при­над­ле­жать мно­гим, а я хо­чу, чтоб ты бы­ла толь­ко мо­ей. Се­рые гла­за по­лых­ну­ли не­навистью, ког­да де­вуш­ка по­вер­ну­ла го­лову. Он улыб­нулся и про­тянул ру­ку к ре­воль­ве­ру на тум­бочке. — Ин­те­рес­но, ес­ли я сей­час прис­тавлю его к тво­ему вис­ку, ты бу­дешь бо­ять­ся? — офи­цер рыв­ком под­нял ее с кро­вати за предплечье и прис­та­вил ду­ло к го­лове. — Не бу­дешь, ко­неч­но. А ведь все лю­ди стра­шат­ся смер­ти, да­же от­ча­ян­ные храб­ре­цы. Так че­го же ты бо­ишь­ся, ес­ли не смер­ти? Мо­жет быть, ухо­да близ­ко­го че­лове­ка? Мо­жет… сес­тры? Ярос­тный вскрик выр­вался из ее гор­ла; она по­пыта­лась уда­рить в че­люсть, но Пит лов­ким дви­жени­ем пе­рех­ва­тил ру­ку. Револьвер упал на пол. — Те­перь ты бу­дешь хо­дить ко мне. Каж­дый ве­чер пос­ле ра­бот. Вза­мен я бу­ду да­вать еду. Мно­го еды. Яс­но те­бе? От­ка­жешь­ся — твоя сес­тра уго­дит пря­миком в га­зовую ка­меру. И она хо­дила. Еду бра­ла тай­ком, ког­да ду­мала, что Пит не ви­дит. Но по­кор­ность ее бы­ла мни­мой; кровь сты­ла в жи­лах, сто­ило нат­кнуть­ся на ее взгляд — до та­кой сте­пени он был по­лон зло­бы и от­вра­щения. Без сом­не­ния, дев­чонка вспо­рола бы ему жи­вот, ес­ли бы смог­ла раз­до­быть нож. Пос­те­пен­но не­нависть на­чала его уг­не­тать, Пит не при­вык к ней — ведь улыб­чи­вого маль­чиш­ку из пе­кар­ни, ка­ким он был сов­сем не­дав­но, мно­гие лю­били. И тог­да Мел­ларк пе­рес­тал к ней при­касать­ся. Ведь жес­то­кость бы­ла чуж­да его ха­рак­те­ру; нез­до­ровая ат­мосфе­ра это­го мес­та сде­лала сер­дце черс­твым и хо­лод­ным. С тех пор Пит вся­чес­ки пы­тал­ся об­легчить ее участь в ла­гере. Жен­щи­ны на­рав­не с муж­чи­нами от­прав­ля­лись на са­мые тя­желые ра­боты; он же до­бил­ся, что­бы ее пе­реве­ли ра­ботать в мед­блок. Ста­рал­ся да­вать боль­ше еды, но де­вуш­ка та­яла на гла­зах — ско­ро реб­ра и го­лубо­ватые ве­ны ста­ли прос­ве­чивать сквозь тон­кую ко­жу. Ее унич­то­жало нап­ря­жение — сколь­ко бы она ни съ­ела, те­ло на­чина­ло по­жирать са­мо се­бя. К то­му же он был уве­рен, что эта уз­ни­ца не бра­ла се­бе ни крош­ки — все от­да­вала сес­тре. Или от­би­рали со­седи по ба­раку. Са­мым страш­ным здесь Пит счи­тал не то, что у лю­дей от­ни­мали лич­ные ве­щи и име­на — чудовищным бы­ло, что единс­твен­ной их пот­ребностью, единс­твен­ным же­лани­ем ста­новил­ся черс­твый ку­сок хле­ба. И ни­чего больше. Тог­да Пит на­чал кор­мить ее у се­бя в ком­на­те. Ра­зуме­ет­ся, она от­ка­зыва­лась — не хо­тела уни­жать­ся еще силь­нее, но в кон­це кон­цов лю­тый го­лод взял верх над гор­достью. Пе­чаль­но смот­рел он, с ка­кой жад­ностью гор­дячка наб­ра­сыва­ет­ся на мя­со и хлеб. Это мес­то сло­мило да­же са­мых стой­ких. Од­нажды ве­чером Мел­ларк за­метил, как она сто­ит по­зади ба­рака у сте­ны, об­ви­той ко­лючей про­воло­кой, и, зас­тыв в неестествен­ной по­зе, вгля­дыва­ет­ся в блед­но-ли­ловое не­бо. Боль­ше все­го она на­поми­нала тог­да ма­лень­кую птич­ку, пе­ред которой зах­лопну­лась ре­шет­ка клет­ки. Вне­зап­но де­вуш­ка вы­тяну­ла впе­ред ру­ку, и сер­дце в гру­ди зап­ну­лось, ког­да она под­несла тон­кие скрю­чен­ные паль­цы к про­воло­ке, по ко­торой был пу­щен ток. Пе­ред гла­зами мгно­вен­но про­нес­лось, как ху­дое те­ло валится за­мер­тво на зем­лю, сож­женное элек­три­чес­твом, но тут де­вуш­ка рез­ко раз­верну­лась и поч­ти бе­гом пус­ти­лась к ба­ракам. Вспом­ни­ла про сес­тру? Как-то раз он при­казал ей спеть — очень хо­телось ус­лы­шать го­лос, ведь за все вре­мя де­вуш­ка не про­из­несла ни сло­ва. Пе­ла она ти­хо и не­уве­рен­но, го­лос был хрип­лым и над­рывным, но все рав­но он по­казал­ся офи­церу са­мым кра­сивым из все­го, слышанно­го преж­де. Он чувс­тво­вал, что сте­на жес­то­кос­ти, воз­во­димая в ду­ше все эти го­ды, рух­ну­ла, раз­ле­тев­шись на ми­ри­ады ос­колков. В пос­ледний раз се­рог­ла­зая тень приш­ла в са­мом кон­це но­яб­ря. Пит тог­да по­разил­ся страш­ным из­ме­нени­ям, про­изо­шед­шим с этой де­вуш­кой все­го за три ме­сяца. От ис­то­щения она с тру­дом пе­рес­тавля­ла но­ги; ла­гер­ная одеж­да, поч­ти став­шая лох­моть­ями, висела меш­ком и не спа­сала от хо­лода; в бе­лую преж­де ко­жу въ­елась грязь. Пит си­дел на кро­вати; ря­дом сто­яла от­ку­порен­ная бу­тыл­ка вис­ки, к ко­торой он ус­пел из­рядно при­ложить­ся. — Я знаю, что ты обо мне ду­ма­ешь, — про­из­нес он, за­метив гостью. — Мы на­зыва­ем вас, всех, кто си­дит в ла­герях, ско­том, гряз­ны­ми жи­вот­ны­ми, но на са­мом де­ле жи­вот­ные — мы са­ми. Ско­ро за на­ми при­дут, и мы по­лучим по зас­лу­гам. Сго­рим в аду! Я это­го жду. Не мо­гу здесь боль­ше… Она ти­хонь­ко при­села на край кро­вати. Без­донный оке­ан пе­чали раз­ли­вал­ся в се­рых гла­зах, и ис­по­лосо­ван­ное вой­ной сер­дце де­вуш­ки дрог­ну­ло при взгля­де на свет­ло­воло­сого офи­цера. «Сколь­ко же ему лет?» — за­дума­лась она, раз­гля­дывая глад­кую, без еди­ного изъ­яна, ко­жу и гла­за с ед­ва за­мет­ны­ми кра­пин­ка­ми на го­лубой ра­дуж­ке. Ка­жет­ся та­ким мо­лодым… Она роб­ко кос­ну­лась его пле­ча, слов­но бо­ясь, что над­зи­ратель с от­вра­щени­ем смах­нет ру­ку и пос­мотрит, как на от­ребье — на уз­ни­ков все так смот­ре­ли. — По­чему ты здесь? — про­шелес­тел ее го­лос ед­ва слыш­но; ему по­каза­лось, буд­то это ве­тер свис­тит за ок­ном. — Что те­бя держит? Ты не та­кой, как дру­гие. Не жи­вот­ное. В те­бе нет зло­бы… — По­чему? — хрип­ло, с болью в го­лосе пе­рес­про­сил Пит. — Не по­тому, что мне хо­чет­ся. Не по­тому, что мне нра­вит­ся смот­реть на стра­дания. У ме­ня бо­лен отец. Рак. Нуж­ны день­ги, а здесь хо­рошо пла­тят. Вот по­чему… Он зак­рыл ли­цо ру­ками. — Нас с брать­ями заб­ра­ли сра­зу, как толь­ко на­чалась вой­на. Они оба по­гиб­ли. А я по­лучил ра­нение и год про­валял­ся в госпитале. По­том уз­нал, что отец бо­лен… Ког­да ме­ня взя­ли сю­да ра­ботать, я пос­чи­тал это уда­чей. А те­перь… Пос­мотри на меня! — вне­зап­но зак­ри­чал он, вско­чив с пос­те­ли. — Пос­мотри, что со мной ста­ло, что с на­ми со все­ми ста­ло! Мы монс­тры. Для нас те­перь вся жизнь — сплош­ное убий­ство, раз­ве мо­жем мы жить ина­че?! А ты… Ты чис­тая бы­ла, что я с то­бой сде­лал?! — Пит рух­нул пе­ред ней на ко­лени и вло­жил в ру­ку ре­воль­вер. — Убей ме­ня. Ты же хо­чешь, по гла­зам вид­но. Да­вай. Стре­ляй. Он за­мер, опус­тив ве­ки и скло­нив го­лову в по­ка­ян­ном жес­те. Но вмес­то ме­тал­ла, впи­ва­юще­гося в го­лову Пит по­чувс­тво­вал нечто со­вер­шенно иное. При­кос­но­вения рук к во­лосам. Лег­кие. Не­весо­мые. Он дав­но за­был, что та­кое теп­ло и лас­ка. Что мож­но прос­то си­деть и ощу­щать, как жен­ские ру­ки пор­ха­ют над во­лоса­ми. — Не ста­ну. Хо­чу те­бя не­нави­деть — и не мо­гу. Ес­ли бы не ты, моя сес­тра дав­но бы­ла бы мер­тва. — Ан­гел, как те­бя зо­вут? — ему вдруг страш­но за­хоте­лось уз­нать ее имя, вы­тол­кнуть его вмес­те с воз­ду­хом гу­бами, ощу­тить вкус на кон­чи­ке язы­ка. Он хо­тел, чтоб она прек­ра­тила быть циф­ра­ми на пред­плечье и вновь ста­ла че­лове­ком. — Про­шу, ска­жи! — Кит­нисс. Я… Я жи­ла на за­паде, у по­бережья. Ва­ши са­моле­ты прев­ра­тили наш кра­сивый дом в пе­пели­ще. Ма­ма ос­та­лась там… Мы с сес­трой лю­били хо­дить к оке­ану и смот­реть на ча­ек — а вы по­сади­ли нас за ко­лючую про­воло­ку. За что?.. Он не знал. И ник­то не знал, ник­то да­же не за­думы­вал­ся над тем, что они тво­рят. По­чему, за ка­кие гре­хи с та­кой лег­костью об­ре­ка­ют на за­точе­ние и смерть. — Так не дол­жно быть, — уве­рен­но про­из­нес Пит, по­ложив го­лову на ее ос­трые ко­лени. — Я по­могу те­бе. Ан­ге­лам не мес­то в аду… — А как же ты? — Я дол­жен ос­тать­ся. Пос­ле все­го, что я со­вер­шил, мне нет жиз­ни по ту сто­рону ко­лючей про­воло­ки. Он не смог ее спас­ти. Не ус­пел. На дру­гой день Кит­нисс увез­ли, и ос­та­валось лишь смот­реть, как ее вмес­те с сот­ня­ми дру­гих жен­щин, по­доб­но ско­ту, пог­ру­жа­ют в то­вар­ные ва­гоны и ве­зут по уз­ко­колей­ке на се­вер, в другой лагерь, прочь от не­го. Меч­та­ла о воль­ном ветре и уле­тела, птич­ка, толь­ко в но­вую клет­ку… Лю­бил ли он ее? Пит не мог од­нознач­но от­ве­тить на этот воп­рос. Вре­мена­ми ему ка­залось, что да, пусть да­же лю­бовь эта бы­ла неп­ра­виль­ной, ир­ра­ци­ональ­ной, ос­но­ван­ной на на­силии; по­рой же счи­тал, что это бы­ли жа­лость, при­вязан­ность, вле­чение — все что угод­но, кро­ме ве­лико­го чувс­тва. Да и мож­но ли во­об­ще лю­бить в том мес­те, где да­же на­деж­да дав­но мер­тва? Те­перь же, стоя под ду­лами вин­то­вок и в пос­ледний раз вгля­дыва­ясь в блед­ное, слов­но обес­кров­ленное не­бо, он страс­тно желал, чтоб она вы­жила. Она дол­жна пе­режить все, отс­тро­ить свой раз­ру­шен­ный до­мик, за­быть кро­меш­ный ужас ла­герей смер­ти и ни­ког­да не вспо­минать о том, кто не смог ей по­мочь. Гря­нули выс­тре­лы, и пос­ледним, что он ви­дел в жиз­ни, бы­ли се­рые гла­за. И не бы­ло в них не­навис­ти. Лишь лю­бовь, ис­це­ля­ющая и да­ру­ющая по­кой.