Наездница

" ... - Кто она, кстати? Берр сделал вид, что его это мало заботит. - Тип гейши высшего класса. Школа при монастыре. Верховая охота с гончими." Джон Ле Карре "Ночной администратор"

Если выпить немного прямо с утра, то жизнь не кажется такой поганой штукой. Справедливости ради, этот способ подходит и для дня, и для вечера, и даже для ночи. Главное - это соблюсти баланс, держать свое сознание на тонкой грани между приятным шумом в голове и желанием расплакаться на плече первого официанта. В моей жизни бывало всякое – и хорошее, и плохое, плохого, как водится, куда больше. С самого детства я уяснила, что для выживания надо уметь крутиться самой и крутить другими. И никаких иллюзий на тему того, что у женщины может быть какое-то высшее предназначение. Мы живем в чертовски мужском мире, что бы там не лепетали феминистки по обе стороны Атлантики. И если у тебя есть цель успешно прожить хотя бы лет до сорока, то тебе надо прямо сейчас поднимать свою пятую точку и работать над этим. Думаю, что те, кого мне пришлось оставить в прошлом, делая вид, будто бы этих людей и вовсе не существовало, осуждают меня. «Шлюха!» Самое ласковое, что мне доводилось слышать в свой адрес. Истина в том, что каждая женщина немного шлюха, у каждой из нас есть своя цена. Для кого-то это золото и бриллианты, для кого-то - дом с белым штакетником в южном Уэльсе, большая лохматая собака и лапочка-дочка. Мне всегда было неуютно с теми, кто грезил о простой жизни – работа с девяти до пяти, выездные корпоративы с коллегами и ипотека на десять лет вперед. Лет с тринадцати я спрашивала себя – неужели это все, что может предложить мне жизнь? Девочка из глубокой провинции мечтала о другом. Мой излишне религиозный отец владел конюшней, где разводили лошадей на продажу, и не было в те далекие дни большей для меня радости, чем мчаться верхом на породистом жеребце. Лошади были для меня символом свободы, символом той жизни, которой я могла касаться лишь взглядом, наблюдая, как увешанные бриллиантами и мехами дамы приезжают со своими кавалерами, дабы прикупить себе новую кобылку в стойло. Маленькая девочка с каштановыми волосами, заплетенными в кривую косу, коей я являлась в те годы, испытывала странную смесь зависти и восхищения, наблюдая, как эти дорогие женщины прикуривают сигареты, громко смеются, запрокидывая головы и обнажая увешанные золотыми цепям шеи, цепляясь за локоть своего спутника. Мне казалось, что все они часть какой-то тайной жизни, которая протекает совсем рядом с нашей, но остается нам недоступной. В монастырской библиотеке среди прочей классической литературы каким-то образом оказалось несколько романов Флеминга. Забравшись на широкий подоконник, я запоем читала про швейцарские Альпы, душные города востока; я читала о красивых мужчинах, о богатых женщинах и о любви, которая каждый раз разрушала мир. Иллюзорный шпионский мир казался мне идеальным местом, где было возможно все! Кто бы мог подумать, что когда-нибудь это окажется правдой. *** В Париже, куда я сбежала тем летом, было душно. Или же лил нескончаемый дождь, и благодаря этой влажности в маленькой квартире на рю де-Риволи было совершенно нечем дышать. Но нам и так было нечем дышать. Казалось, что весь воздух в тех комнатах был пропитан потом, сигаретами с марихуаной и винными парами. Я жила с двумя парнями, имен которых не смогу вспомнить при всем желании. Я была молода и только смогла вырваться из-под опеки родителей, имея за плечами неплохое образование, владение языками и отличные навыки наездницы – лошади оставались моей страстью долгое время. Было и еще кое-что, но у меня не было сил думать об этом… В то лето у меня вообще не было сил думать, наоборот хотелось забыться как можно скорее, приходя в себя лишь на краткие часы перед рассветом. Париж всегда манил меня, и не было ничего удивительного в том, что однажды я обнаружила себя среди сероватых простыней спальни с окнами, что выходили на Сен-Жермен-л'Оксеруа. Мои французские любовники оказались парочкой свободных художников, с которыми я познакомилась в одном из открытых кафе на Монмартре. Я посчитала их парочкой геев, судя по замашкам и стойкому запаху цветочного одеколона, и потому без проблем позволяла угощать себя, сально шутить на тему моей долговязой фигуры и пышной груди, все это они находили очаровательными, рисуя прямо при мне перспективы нашего дальнейшего сотрудничества в качестве модели и художников. Мужчины все время касались друг друга руками, словно бы подпитывая собственные тела, и это добавляло мне еще больше уверенности в себе. Когда кафе закрылось, было уже за полночь, и мои новые знакомые предложили мне продолжить вечеринку у них дома. Как оказалось, геями они не были. Но это не отменяло того факта, что иногда сексом они занимались лишь друг с другом, прося меня смотреть. Время летело чудовищно быстро, и я позволяла себе быть настолько плохой, насколько всегда хотела. Я забывала свое имя, пока один из них был сзади, а другой поддерживал мои бедра будучи подо мной. Закусывая губы до крови, не сдерживая криков, я все больше утопала в этой атмосфере декаданса и похоти, которая никак не ассоциировалась у меня с двадцать первым веком. Но я не имела сил покинуть нашу душную спальню, потому что знала, что рано или поздно найду себя на обочине жизни, погибающей от одиночества. В те дни мне казалось, что чем больше людей рядом – тем меньше страдает моя душа от тлетворного отчуждения. Однако очень скоро я поняла, что в сплетении потных тел уже давно не видно эстетики секса – за этим имело смысл ходить в музей Родена – а была лишь отчаянная попытка заглушить собственное одиночество и ненужность. Они рисовали мой портрет чертову уйму времени, а я все позировала и позировала, откидывая голову назад в нелепой попытке скопировать богачек, что приходили в конюшни отца. Уже давно мне стало ясно, что в течении этой реки времени я совершенно одна. Мужчины и женщины, что встречались на моем пути, что оказывались в моей постели, исчезали на рассвете, как туман в Девоншире. Мне стало больно осознавать, что в какой-то степени я завидую тем, кого всю жизнь презирала – почтенным матерям семейств, у которых был и белый штакетник и лохматая собака и орава детишек. Мне казалось, что в этом мире все могут найти свою вторую половинку, кроме меня. Но у меня была часть души, часть меня самой, которой было лучше без его непутевой мамаши. Я старалась не думать о своем ребенке, которого оставила по причине собственной некомпетентности в вопросах материнства. И я занималась лишь тем, что пыталась продать себя подороже, надеясь на то, что в лимузине разбитое сердце болит не так, как в общественном транспорте. Я пробовала выпивку и наркотики, глуша воспоминания о том, как сама едва не попалась на удочку этой простой жизни, с трудом выбравшись на берег. Отчаянная скука и вновь обрушившееся одиночество привели меня сначала на скачки, а потом и на парижский аукцион. Мои любовники последнее время интересовались больше друг другом, чем мной, и мне снова казалось, что в этом мире для меня нет места. Поэтому запах лошадей и навоза вернул меня в те далекие дни, когда я еще не была потерянной женщиной, а была лишь одинокой девочкой с книжкой в руках. Именно там я и встретила Роупера. Он был элегантен, красив, богат, и он был англичанином. Ричард был старше меня на жизнь, но именно это, а не то, что он купил мне лошадь на первом свидании, делало его таким обаятельным. Поддаться его чарам было просто. Воспитанная девочка из монастырской школы сразу же почувствовала того, кому можно доверить свою дырявую шкурку. Роупер позволял мне быть собой настолько, насколько его самого это устраивало. Я стала носить женственную одежду, которая больше скрывала, чем показывала. Меха и бриллианты, которые сверкали в моих ушах и на шее, пока я смеялась над его очередной остротой, запрокидывая голову. Теперь в этом моем движении не было фальши, я наконец-то стала той, кем всегда мечтала быть. И в кои-то веки мне было плевать, что думают об этом окружающие. Ричард научил меня не стесняться того, что он фактически купил меня. Я куталась в осуждающие взгляды, как в дорогое манто, отпускала сальные шуточки быстрее, чем кто-то из желающих подколоть меня успевал об этом подумать. Роупер дал мне то, что мне в свое время не смог дать отец – уверенность в себе. Предок был не прав, считая, что молитва и послушание дадут тебе все. То, что ты в итоге получишь действительно зависит от того, как хорошо ты просишь, вот только просить надо было не у Господа Бога. Вознося молитвы Иисусу, я никогда не получала ответов. Ричард Онслоу Роупер давал мне все еще до того, как я успевала попросить. Мой голос не дрожал, а даже если в чьем-то косом взгляде я видела враждебность, мне хватало сил вздернуть подбородок еще выше и смотреть на оппонента с вызовом. И я меньше всего думала о том, а чем же таким Роупер зарабатывает на всю эту роскошную жизнь. Очень быстро я стала частью этой жизни наравне с его помощниками и телохранителями. А когда поняла, что отношение ко мне едва ли более нежное чем к той самой лошади, что он купил мне в Париже, то не испугалась. У меня были деньги, у меня был статус, мне было решительно плевать на то, с какой похотью на меня смотрят его же подчиненные. Во мне жила исключительная вера в то, что мало кто захочет прибрать к рукам собственность Роупера. Даже если эта собственность – долговязая девица с повадками дивы. Эта уверенность в себе и в Ричарде и держала меня на плаву все это время, не давая погрузиться в пучину той тьмы, коей являлась жизнь Роупера. Конечно, я слышала обрывки разговоров, видела какие-то документы, но мне хватало мозгов казаться очаровательной дурочкой, что схватит телохранителя за бицепс и потащит танцевать, вызывая смех всех собравшихся. Я очень быстро поняла и приняла правила игры. Дэниэл - сын Ричарда - вызывал во мне смешанные чувства, но правильно подобранные препараты и пара бокалов до завтрака делали свое дело. И я почти не думала о своем ребенке, который наверняка уже забыл мое лицо. Я была идеальной спутницей: красивой, смешной, всегда готовой к сексу, не задающей лишних вопросов. *** Роупер любил называть нас всех своей семьей. Уж не знаю, с чем это было связано, но нельзя было отрицать, что на шумных сборищах, что Ричард устраивал для своих «коллег» даже телохранители чувствовали себя, как дома. Наверное, в этом и была его власть – он давал каждому то чувство собственной значимости, что мы не всегда получаем от родных. Когда Роупер смотрел на тебя, то казалось, что ты можешь рассказать ему все, и он выслушает с вниманием и сочувствием, а потом предложит тебе выпить, обнимет за плечо и расскажет несколько вариантов выхода из ситуации. Здесь на роскошных виллах, в дорогих ресторанах, на пришвартованных яхтах был особый, дивный мир – мир Ричарда Онслоу Роупера. Являясь его частью, не хочется задавать лишних вопросов, потому, что все дела Ричарда кажутся какой-то магией, и если узнаешь секрет – магия исчезнет. Легко обмануть тех, кто сам не прочь обмануться. Вопреки общему мнению, которое, конечно, никогда не высказывалось вслух, меня никто не учил быть тем, кем я являлась. Дорогая шлюха. Эскорт. Часть семьи. Мне было легко доверять Роуперу, потому что он всегда был предельно вежлив, в чем-то даже наивен и доверчив, хотя подсознательно я чувствовала, что это лишь те грани его личности, что мне дозволено постичь. Мой Ричард был немного неловким, любил обниматься и всегда держал меня при себе. Он делал это настолько непринужденно, что я долгое время верила в то, что это любовь. А почему бы и нет? Я красива, умна, изящна. Сложно было назвать причины возможной нелюбви ко мне. И я купалась в этом обожании Роупера, в восхищении, замешанном на похоти его друзей, в тревожной любви его сына – я чувствовала себя центром мира, понимая, что Ричард лишь позволяет мне ощущать себя таковой. Я умела не задавать вопросов. Умная женщина будет настолько умной, чтобы казаться глупой. Не было ничего сложно в том, чтобы пропускать мимо все те глупые и грубые заигрывания, с коими были связаны первые месяцы моего нахождения подле Роупера. Да, он мог сколько угодно объяснять своим людям, что я его женщина, но этим мужчинам нужно было время, чтобы привыкнуть ко мне. Даже если я и не интересовала их в качестве сексуального объекта. И момент когда малыш Корки вдруг прихватил меня за талию и вполне душевно поинтересовался, как прошел мой день, был для меня столь же важным, как и вечер, когда Роупер впервые поцеловал меня. Я ловила все те взгляды, что они бросали в мою сторону и знала, как на них реагировать. Но тот ночной администратор смотрел на меня не так, как все. Кажется, я давно упрашивала Роупера поехать в Швейцарию, и когда он благодушно согласился, не могла себе представить, как все обернется. Я уже давно стала частью семьи, поэтому точно знала, что за любым самым жарким взглядом кроется в первую очередь вежливость. Холодный взгляд мужчины по имени Джонатан Пайн горел сильнее, чем маяки на побережье Марокко. Как так вышло, что всего один человек – простой служащий, выбил меня из привычного седла, путь даже никто не заметил этого? Я старалась не думать об этом, купаясь в голубоватой хлорированной воде бассейна и взглядах ночного администратора. Я знала, что он смотрит – они все смотрели. Но лишь его взгляд, столь старательно скрываемый, доставлял мне столько неясного наслаждения. Девушкам вроде меня не стоит даже думать о таком. *** В самые яркие солнечные дни, когда ветер овевал мои давно остриженные и выкрашенные волосы, а горизонт бухты был чистым, как слеза младенца, я ощущала на своей шее легкую тяжесть ошейника. Правила игры были очень простыми, и когда-то давно казались мне пошлыми, но сейчас – в это время и в этом месте я чувствовала лишь покой, об этом заботились алкоголь, легкие транквилизаторы и Роупер. Редкие звонки сыну, суммы на счетах, яркий и понимающий взгляд Ричарда – все это было основой моего существования. Подобно воде, я легко принимала форму сосуда, в котором мне предстояло находиться. Но сейчас в тот привычный сосуд, где я покоилась вот уже не первый год, добавился новый предмет. Джонатан Пайн. Джек Линден. Томас Лавон. У него было много имен, но его ясный голубой взгляд намекал на то, что как бы мы не хотели, у нас не получится докопаться до самой его сути. Была ли ирония в том, что он явился на нашей вилле в тот самый момент, когда я устала бороться с собственными сомнениями? Когда вопросов у меня было больше, чем ответов, а вера в семью Роупера вдруг пошатнулась? Почему так получилось, что само явление Пайна-Линдена вдруг заставило меня задуматься над теми вещами, что раньше меня даже не трогали. Можно ли остаться чистой, находясь рядом с теми, чья репутация вызывает сомнения? Можно ли быть хорошей матерью, спасая чужого ребенка? Вопросов было так много, и лишь стандартный набор из таблеток и шампанского прямо с утра помогал мне разобраться со столь сложными материями. Я делала свой выбор каждый день, ни секунды не задумываясь, а был ли он правильным. Этот огромный мир казался мне не шире лошадиной спины, верхом на которой я умела держаться с самых малых лет. Быть может, Джемайма Уильям Маршалл была не самым хорошим человеком, но вот наездницей я была отличной.