Проигравший войну

И никому не дано знать, что произошло там на самом деле. (© Вивек, "Битва у Красной горы")

      …Битва окончена. Еще несколько минут назад в этой зале звенело оружие и под мерный рокот механизмов, скрытых глубоко в толще скалы, и ровный стук Сердца Лорхана сверкали вспышки заклятий. Но сейчас здесь тихо. Кажется, смолк даже шум машин, меньше минуты назад оставшихся без хозяев…       – Меч жалко, – раздается рядом негромкий усталый голос.       Неревар. Сидит, прислонившись к стене. Доспехи иссечены и залиты кровью – как вражеской, так и его собственной. И трудно сказать, чьей больше. Все же схватка с Думаком, которого он до последнего считал другом и союзником, далась ему нелегко. На коленях – рукоять Истинного Пламени. Осколки клинка разбросаны по полу – свадебный дар Думака, Думалаката Гномо-Орка, ушёл вместе с дарителем, расколовшись за несколько мгновений до гибели правителя двемеров.       В тусклом свете негасимых двемерских ламп отчётливо видно, как побледнело и осунулось лицо Хортатора, ведь закрытый костяной шлем отброшен им в сторону. На левой скуле чернеет кровоподтек – след от кулака Гномо-Орка, под носом и на подбородке кровавые разводы, но рот привычно кривится в усмешке. Вот только веселье сейчас в ней – вымученное. И ладони, баюкающие рукоять сломанного меча, испачканы в серой пыли – сражённый им правитель двемеров рассыпался прахом, оставив на металлическом полу помятые доспехи и иззубренное оружие. Как и его ближайший советник – тональный архитектор Кагренак. Как и их соратники – живые и мертвые, все, кто встретил нас здесь, в потайной палате Бтуангтува. Все они обратились в пыль. Остались только разбитые анимункулы, до последнего защищавшие своих хозяев.       – Жалко, – соглашаюсь я.       Не о мече сожалеет Неревар... Совсем не о мече.       В дверном проеме возникает щитоносец Хортатора, Аландро Сул. В одной из последних битв мальчишка едва не остался без глаз. Тогда двемеры призвали себе на подмогу извечных врагов народа кимеров – нордов, а с молодым кочевником сыграла злую шутку юношеская горячность… Но обошлось. Почти – хотя он и сумел сохранить зрение и практически полностью оправился от ран, лицо его навсегда останется обезображено жуткими шрамами.       – Ашхан, твоя жена и гулаханы ждут тебя, – тихо произносит он, как обычно, переиначивая титулы на привычный ему лад. – Они говорят, армия двемеров… она… просто исчезла! – голос Аландро при этих словах становится еще тише.       – Да, – кивает Неревар, – я знаю. С помощью госпожи нашей, Азуры, мы сделали это. Идем же, сообщим это супруге моей и советникам.       – Но… – изуродованное и оттого малоподвижное лицо юного кочевника не позволяет прочитать его эмоции.       Впрочем, их вполне можно определить по глазам и тону голоса. Аландро понял всё… но поверить не может.       – Мой ашхан… – шепчет он, помогая своему господину подняться на ноги.– Сможешь ли ты? Твои раны…       – Я должен, – качает головой Неревар.       Вытирает кровь, все еще текущую из разбитого носа, и тяжело шагает к выходу, опираясь на подставленное плечо юного щитоносца.       Луна-и-Звезда на окровавленном пальце Хортатора жирно взблёскивает алым… и в этом проблеске вдруг видится мне дурное предзнаменование.       – Постой, – подаю голос я.       Неревар удивленно оборачивается. А я, надев перчатки Кагренака, поднимаю с пола Разрубатель и показываю своему другу и господину:       – А как быть с… Инструментами Кагренака?       То, что тяжелый молот Разделитель по-прежнему лежит на полу, ничего не значит – вопрос относится и к нему, и к заколдованным перчаткам, защищающим сейчас мои руки от губительной магии кинжала. А я добавляю:       – Они опасны. Ты сам видел их мощь. Не стоит ли их уничтожить, пока не стало поздно?       Взгляд Неревара на миг устремляется в сторону бассейна с раскаленной кровью земли – одного из многих, откуда двемеры черпали металл для своих построек и анимункулей – но уже через мгновение он встряхивает головой и говорит:       – Я бы так и сделал – такая мощь и впрямь опасна не в тех руках, и Кагренак это наглядно показал, но… мы не можем решать в одиночку. Я расскажу Совету – они уже проявили мудрость, которую не сумел проявить я. Возможно, так будет и теперь. Я не могу более пренебрегать их мнением.       Голос его тверд, значит, решение окончательное. Оспаривать его не только бессмысленно, но и чревато. Однако это не значит, что я не стану настаивать на своем, когда мы соберем Совет… точнее, то, что от него осталось.       – А тебя, мой друг, я попрошу остаться здесь. Не беспокойся, Консул Дома Дагот, Совет услышит твои рекомендации. И нынешние, и те, что ты давал мне ранее.       Неожиданно. И… я бы сказал "обидно", но это не так. Будучи действующим главой Дома Дагот и являясь полноправным членом Совета, я, безусловно, задет этим иносказательным запретом. Но я слишком давно знаю Неревара, чтобы понимать – для этой просьбы-приказа у него есть веские причины. Осталось выслушать, что он скажет.       – Ворин, – Неревар с видимым трудом идет ко мне, и я торопливо шагаю ему навстречу, чтобы успеть придержать, если он все же упадет от слабости, – ты нужен мне здесь. Эти… Инструменты… Ты ведь понимаешь, что я никому не могу их доверить? Я связал вас клятвой… каждого. Но, Ворин… после сегодняшнего я могу их оставить только у тебя. Потому что верю – ты не используешь их, когда я отвернусь… не предашь.       Испачканная кровью и прахом ладонь ложится на рукав моего одеяния. Луна-и-Звезда вновь на миг вспыхивает зловещим багрянцем отражённого света двемерских ламп.       "Не предам", – собираюсь пообещать я, но в этот миг Хортатор с болезненной гримасой вцепляется в мою руку, силясь устоять на подламывающихся ногах.       – Упрямый глупец… – кинжал летит на пол, а я подхватываю оседающего Неревара, не давая упасть, и с ужасом ощущаю, как рукава напитываются горячей влагой. – Отложи Совет. Ты же истечешь кровью! Дай лекарям заняться тобой… – как я жалею в этот момент, что сам я не силен в целительстве…       Но он, словно не слыша, мотает головой и тяжело выпрямляется:       – Мне пора.       Аландро вновь торопливо подставляет плечо и с виновато-расстроенным видом оглядывается на меня, осторожно ведя "своего ашхана" к выходу. Возле двери Неревар останавливается и, опираясь на стену, разворачивается ко мне:       – Сохрани Инструменты Кагренака до моего возвращения, Ворин.       Голова сама собой склоняется в согласном кивке:       – Так и будет.       Они уходят, а я кладу Инструменты на рабочий стол Кагренака, стоящий в разверстом нутре почти завершенного Нумидиума рядом с Сердцем, мерно пульсирующим в переплетении труб и вентилей – рукотворной пародии на артерии и вены живого тела. Снимаю с рук перчатки Кагренака и аккуратно собираю разбросанные листы с записями исчезнувшего тонального архитектора: нужно хотя бы просмотреть их до возвращения Неревара, чтобы быть готовым ответить на его вопросы. Вздыхаю: в отличие от него, я – не любимец Азуры и не слышу голоса богини. Так что придется рассчитывать только на свой здравый смысл.       Но сначала…       Листы с заметками ложатся на стол, а я медленно подхожу к Сердцу Лорхана, невольно вслушиваясь в его мерный рокот. Странно, но звук его биения здесь, в паре шагов от него, ничуть не громче, чем был у выхода из залы. А само Сердце вызывает слабое отвращение своим видом. Обвитая трубами мясо-красная груда не то плоти, не то камня попеременно вздымается и опадает, будто по-прежнему перегоняет кровь бога, из груди которого оно когда-то было вырвано. И в такт этому движению то разгорается, то притухает тревожащее красное свечение вокруг Сердца. Над головой тускло поблёскивает медью громада Нумидиума. Нечестивое творение Кагренака, его попытка создать рукотворного бога в насмешку над истинными богами кимеров. Неудачная, к счастью. Мне вдруг становится зябко. В ушах снова, как въяве, слышится рык Неревара, перекрывающий лязг оружия:       "Сбей ритм! Ворин! Сбей ритм!!"       Вновь, как наяву, я вижу безумный оскал Кагренака и льдистый отсвет занесённого Разрубателя в его глазах… вновь летит в него мое заклинание, от которого сухая фигура двемера складывается пополам. А звёздно-бирюзовый кинжал с режущим слух визгом скользит по масляно блестящей поверхности Сердца, разрушая и выворачивая творимое архитектором колдовство "чистых тонов"… и в следующий миг падает на пол. Наклонившись, я зачерпываю горсть серой пыли из аккуратной кучки на металлическом полу. Невесомые тонкие струйки стекают со сложенных ладоней и, рассеиваясь в сумрачном воздухе, опадают обратно на пол под мерный стук Сердца. И когда они иссякают, я просто стряхиваю остатки и мысленно говорю:       "Прощай, Кагренак.       Прощай. Горсть серого праха – все, что ныне от тебя осталось, чернобородый гордец. И Барабан Рока отстукивает по тебе поминальную песнь в тайной зале глубоко под горой. Ты предал своего повелителя, тональный архитектор, предал в угоду своей гордыне. И свой народ тоже: там, снаружи, за стенами Бтуангтува, воины кимеров сейчас разносят на сапогах серый прах – то, что осталось от армии народа двемеров. Такова цена твоего предательства, Кагренак. Когда-то мне казалось, что у нас с тобой есть что-то общее, но теперь ясно вижу, что это не так. И я больше не жалею о том, что мы так и не стали друзьями".       Заходит Эндус. Брат, бесцеремонный, как всегда, внимательно оглядывает меня, щуря глаза и словно бы подсчитывая подпалины и прорехи на моей одежде. Кровавые пятна удостаиваются особого внимания – Эндус без лишних разговоров задирает мне рукав, но не найдя ран, молча кивает каким-то своим мыслям и успокаивается. Некоторое любопытство у него вызывает и стол Кагренака, но и там брат ограничивается взглядами, даже не пытаясь прикоснуться к чему-либо: Дом Дагот всегда был тесно связан с народом двемеров и члены его хорошо осведомлены об опасностях неподвластной нам магии "золотого тона".       Слишком тесно, если подумать. В прошлом, в дни доброго соседства, многие из моего Дома брали в жены белокожих и чернокудрых дочерей подземного народа. Взамен девушки Даготов уходили в медные залы залогом нерушимого союза кимеров и двемеров. Всегда Дагот, изредка – кто-то из малых Домов. И никто – из других Великих Домов. Все они теперь мертвы – убиты родами мужей сразу после того, как союз оказался расторгнут, чтобы избежать предательства. Так же, как, под давлением чванливых Индорилов, подлых Хлаалу и непреклонных Редоранов, поступили мужчины Дома Дагот с женами-иноземками… Благодарение Азуре, среди этих несчастливцев не было меня – когда-то не сложилось. А теперь и не сложится. Жаль. Выбрать жену из дочерей народа кимеров будет сложнее. Слишком уж многие из них стараются походить на Альмалексию. А блистательная супруга Хортатора – та еще ядовитая гадина.       – Что будет дальше? – Эндус неслышно встаёт рядом.       – Не знаю, брат. Неревар созывает Совет…       – Тогда почему ты все еще здесь?!       Я иду к столу:       – Он доверил мне иное, – поворачиваюсь к брату и добавляю: – То, что не мог доверить никому более. И я намерен оправдать его доверие. Отправляйся к Турейнулу, брат, пусть займёт библиотеку двемеров и вывезет все, что сможет, в Когорун. Ты. На тебе лаборатория Кагренака. Все мало-мальски ценные записи, заметки – все должно быть собрано и вывезено, как можно быстрее и, желательно, в тайне.       – В твоих речах я слышу голос предательства, брат, – голос Эндуса резок.       – Нет!! – от моего крика он отшатывается, но не отводит пристального взгляда. – Я всего лишь хочу защитить наш народ. Содеянное сегодня может повториться вновь, а я не желаю, чтобы народ кимеров погиб так же, как ныне двемеры. Изъятое будет предъявлено Хортатору Неревару по первому требованию. Но только ему. И что бы Хортатор ни приказал – изучить, использовать или уничтожить – мы это сделаем. А до той поры Дом Дагот будет хранителями опасного знания.       Решившись, я говорю:       – У меня плохое предчувствие, брат…       – Я услышал тебя, брат, – медленно кивает Эндус.       И отступив на шаг, неожиданно церемонно добавляет:       – Будет сделано, Консул.       Брат уходит, а я углубляюсь в изучение записей Кагренака, самым краем сознания отмечая появление Гильвота в сопровождении нескольких чап'тилов Дома, которые споро обустраивают мне место для отдыха. Всё правильно – Бтуангтув будет мне домом до возвращения Неревара…       За просмотром документов тонального архитектора время летит незаметно. Мерный стук убаюкивает, и в какой-то миг мне кажется, что мое собственное сердце бьется в том же ритме, что и Сердце Мертвого Бога. И мне стоит немалого труда отвлечься от криво записанных формул и бесконечных в своей сложности уравнений, когда чья-то рука осторожно трясёт меня за плечо.       – Ворин… Ворин! Есть новости, – Гильвот убирает ладонь.       – Что решил Совет?       В голове гул, в глаза словно насыпали песка. Сколько же прошло времени?       – Советник Индорил Вивек настаивал на том, чтобы Хортатор Неревар использовал Инструменты Кагренака и стал "бессмертным Гахмердоном Ресдайна". Идею подала госпожа Альмалексия. Сил из малого Дома Сота выразил желание изучить их. "На благо народа кимеров", как он выразился. Главы кочевых кланов против и требуют уничтожения "скверны". Ты, как я слышал, тоже. Мнения остальных разделились, – звучит от выхода.       Дагот Рэтхер, из младшей ветви рода. Седые волосы стянуты в пучок, на одеждах – ни пятнышка. Словно и не был в битве. Хотя я знаю – это не так.       Старый мер мрачен и напряжен.       – Что решили на Совете? – повторяю я.       – Хортатор Индорил Неревар Мора не сумел добиться согласия у Советников, – тяжело роняет Рэтхер, направляясь к нам. – И сейчас он готовится воззвать к Азуре. Его слова: "Коль скоро Совет неспособен прийти к единому мнению, решение будет принимать богиня".       Помолчав, он добавляет:       – Советники Индорил Вивек, Сота Сил и супруга Хортатора изъявили желание помочь ему в подготовке ритуала. Они хотят призвать Мать Розы сюда, чтобы все могли услышать её слова. Ответь, Ворин – мне одному не нравится то, что происходит?       То самое чувство, что заставило меня отдать приказ о вывозе двемерской библиотеки, внезапно становится сильнее. Но я не могу понять, в чем дело, ведь выбор Неревара очевиден. А их разногласия со мной – не причина для подозрений. Положа руку на сердце – я тоже далеко не святой. Иначе не сумел бы занять место Главы Дома. А расчетливая стерва Альмалексия, мечтательный мужеложец Вивек и далекий от дел правления Сил – ближайшие соратники Хортатора, не раз делом доказывавшие свою преданность…       Ответить Рэтхеру я не успеваю – тело вдруг словно бы охватывает огонь. Корчась от боли, я поднимаю руки к лицу – рваные пузыри ожогов вспухают на покрасневшей коже и тут же лопаются, опадая белесой чешуей, а на их месте расцветают пепельно-серые пятна. Я еще вижу, как, зажмурившись и прижав руки к груди, бьется в судорогах Гильвот, прежде чем пожирающее естество незримое пламя перекидывается на глаза. В ушах звучат приглушенные крики чап'тилов, стоявших на страже за дверями, стоны младшего брата и мучительное мычание Рэтхера. Ровный стук Сердца Лорхана превращает эти звуки в подобие ужасной музыки...       И так же неожиданно, как началась, неведомая пытка прекращается.       Я с трудом поднимаюсь с пола и встречаю растерянный взгляд Гильвота. Брат сидит на полу, растирая и расцарапывая руки в кровь в тщетной попытке стереть серый пепел с кожи. В раскосых глазах тлеет алое пламя. Не зная, кто это, я не узнал бы родича в этом пепельнокожем незнакомце, зачем-то вырядившемся в одежды со знаками Дома Дагот.       У входа со стоном поднимается на ноги Рэтхер – такой же пепельный. Во взгляде, обращенном ко мне, немой вопрос. Не получив ответа, он безмолвно покачивает седой головой и выходит. А через мгновение мы слышим его голос из-за двери – он успокаивает чап'тилов, стерегущих вход в залу.       – Что нам делать? – спрашивает он, возвращаясь.       Я же смотрю на свои руки, думая о том, что не хочу видеть, каким стал. Потом поднимаю взгляд на него:       – Ждать. Больше мы ничего не можем.       Ожидание не длится долго. Я слышу за дверью шаги. Идущий торопится, сбиваясь на бег, но шаг его неровен и тяжел.       В залу вваливается растрепанный воин-кочевник со знаками Гончей на одежде. На его доспехах кровь, голова перевязана. Серое лицо с багровыми углями глаз кажется знакомым, но я не могу его вспомнить.       – Беда, хан, – выдыхает он. – Луна-и-Звезда мертв.       – Как – мертв? – несколько шагов и вот уже вестник повисает в моих руках, схваченный за грудки.       – Не знаю, хан. Его гулаханы сказали, что он умер от ран. Но молодой Сул твердит о предательстве и гневе Азуры за ашхана…       Дальнейший рассказ короток, но смысл его сводится к одному слову – предательство. Зато становится понятной причина недавних изменений в облике – разгневанная богиня прокляла расу кимеров, превратив, как явно повторил чьи-то слова вестник, "глаза их в пламя, а кожу в пепел". Непонятно лишь, почему всех, а не одних только предателей…       – Что делать нам, хан клана Дагот? – спрашивает вдруг кочевник.       – Почему ты спрашиваешь меня? – от неожиданности я разжимаю руки, все еще сжимающие его одежду и отступаю на шаг.       – Ашхан Луна-и-Звезда верил тебе. Он говорил за тебя на Совете. Он доверил тебе охранять тайные орудия наших врагов…       – Тем, кто предал его, он тоже доверял, – от собственных слов на языке разливается едкая горечь.       Кочевник растерянно моргает.       – Сул верит тебе. А мы верим Сулу, – помолчав, говорит он.       – Спрячьте юного Сула, – тихо советует стоящий рядом Рэтхер. – Укройте и расспросите. А потом передайте его слова всем, кто захочет услышать. Иди. Не медли.       Вслушиваясь в звук удаляющихся шагов, я смотрю на стол, на сложенные записи и Инструменты. Неревар убит из-за них, в этом нет сомнений. Следовательно, вскоре его убийцы придут сюда. В Бтуангтув. За Инструментами. Спрятать их? Вывезти? Нельзя – я помню, как вырезались непокорные кланы в дни объединения Ресдайна. И не хочу такой участи своему Дому. Значит…       Решительно собираю записи и вручаю их Рэтхеру. Старик удивлен и взглядом требует пояснений.       – Отнеси это Турейнулу… или нет, – обрываю сам себя, понимая, что брат будет следующим, к кому придут. – Передай тому, кому доверяешь – пусть отнесет в Когорун. Тайно. И отдаст…       Я задумываюсь. Вся старшая ветвь Дома здесь…       – Ты, – смотрю на Рэтхера, – отправляйся в Когорун. Сам. Забери чап'тилов. И Гильвота. Будь осторожен. И никому не говори, что везешь.       – Консул, – осторожно произносит он. – А как быть с… Орудиями? Не лучше ли?..       – Лучше, – соглашаюсь я. – Но я клялся беречь их. Сам. Здесь, в Бтуангтуве.       – Тебя убьют, – качает седой головой старый мер.       Он прав – похоже, Барабан Рока вскоре отстучит поминальную песнь обо мне. Так же, как, мнилось, часы назад отстукивал её по Кагренаку и двемерам… Но…       – Я знаю, – не отрывая от него взгляда, опираюсь на очищенную от документов столешницу – держать спину прямо вдруг становится невыносимо тяжело. – Но Дом будет жить.       Старик склоняется в поклоне.       – Да хранит тебя Азура, Ворин, – тихо произносит он и отворачивается.       Гильвот явно намерен возразить, но я указываю взглядом на выход, и он покорно идет за Рэтхером. Жертвы будут. Это несомненно. Но я не желаю, чтобы среди них оказался мой младший брат. Сам же я иду к одному из бассейнов с кровью земли, держа Инструменты в руках и раздумывая, бросить их в лаву или нет. Заманчиво… уходя, Неревар просил сохранить Инструменты до его возвращения. Но теперь он мертв. Заколот в спину, как мне сказали. Хранить Инструменты больше не имеет смысла, к тому же я с самого начала предлагал их уничтожить. Однако, уже протянув руки над дышащим нестерпимым жаром прямоугольным провалом в полу, я опускаю их вновь и отступаю на шаг: кто знает, какие чары вложил в эти свои изделия погибший тональный архитектор, если даже просто держать их в руках, не защищенных созданными им же перчатками, смертельно опасно? Не обернётся ли их уничтожение катастрофой?       Так и не решившись, я возвращаюсь обратно к столу Кагренака в разверстом нутре Нумидиума и кладу их обратно на опустевшую поверхность.       Мелькает малодушная мысль использовать Инструменты самому, чтобы достичь бессмертия. Зачем? Чтобы суметь покарать предателей, разумеется – они сильны и их трое, а я один... Способ мне известен: ударить по Сердцу Разделителем, чтобы извлечь чистый тон, затем Разрубателем, чтобы развернуть тон в призму обертонов, которые затем вплетутся в сущность, даруя бессмертие и божественную силу… Но я гоню предательские мысли прочь и решительно стаскиваю с рук зачарованные перчатки Кагренака.       И в этот в момент они входят в залу – самые близкие советники Неревара. И его же убийцы.       Впереди всех идет Альмалексия. Серый цвет кожи её старит: проклятье Азуры выпило её красоту и пламенно-рыжий цвет волос, обрамляющих пепельное лицо, лишь подчеркивает глубокую сетку морщин, изрезавших лоб и щеки. Взгляд красных глаз суетливо мечется, ощупывая всю залу, пока не останавливается на Инструментах, лежащих на столе.       Вивек. Держится чуть позади, за правым плечом любовницы. Да, я знаю об их связи. Знал и Неревар. С самого начала: сказочка о великой любви – ложь от первого до последнего слова. Ложе Хортатора обычно согревали рабыни, пока законная супруга обнимала ногами других, охотно даря ласку всякому, кто мог быть полезен. В первую очередь – ей самой: Альмалексия любила только власть. Любопытно, как она сумела соблазнить этого мужеложца…       Но что это у него в руке? Головы? Кажется, я догадываюсь, кому они принадлежали – Гильвот и Рэтхер просто не успели бы покинуть Бтуангтув за то, короткое время, что минуло между их уходом и появлением Альмалексии с сообщниками...       И, несколько в стороне, словно он не с этими двоими – Сил. Волшебник из погибшего Дома Сота. Чем же они прельстили его? Знанием? Пожалуй…       – Даго-от, – медленно цедит Альмалексия, не скрывая презрения и ненависти. – Хортатор и господин твой Неревар велит тебе отдать нам Инструменты Кагренака.       – Хортатор Неревар велел мне хранить Инструменты до его возвращения. Кроме него, их никто не получит, – безразлично сообщаю я, словно невзначай заступая путь к столу. – Никто.       Трое переглядываются. Но просветить меня о смерти Хортатора все же не решаются. А я, в свою очередь, не спешу просвещать их о том, что мне все известно.       – Он очень плох. Неужели ты заставишь его спускаться сюда? – вкрадчиво произносит Вивек из-за плеча Альмалексии. – Его, обессиленного, страдающего от ран?       – Отчего же? Я буду ждать его возвращения столько, сколько понадобится. Я обещал передать их только ему. В его собственные руки. И намерен сдержать свое слово.       – Он мертв, Дагот, – тихо и словно бы неохотно сообщает Сил.       – Ритуал убил его, – добавляет Альмалексия, не утруждаясь хотя бы ради приличия изобразить скорбь по мужу.       – Ритуал? – в деланном удивлении поднимаю я брови. – А мне донесли, что это был меч Вивека… вонзенный в спину, если я правильно помню. Отребье навсегда остается отребьем, верно, сын нетчимена? – мой взгляд встречает глаза Вивека. – И при первой же возможности обратит меч против того, кто вытащил его из грязи…       – Так ты знаешь? – шипит взбешенный Вивек.       – Разумеется, – оскаливаюсь я.       Он швыряет головы мертвецов мне под ноги и с жадным любопытством вглядывается в мое лицо. Гильвот и Рэтхер, как я и ожидал…       В моих ладонях начинают плясать полупрозрачные язычки магического пламени.       – Ты ведь не выйдешь отсюда, – прищуривается Альмалексия. – Но… мы все еще можем договориться. Присоединись к нам, как равный… Но сначала – отдай Инструменты Кагренака…       – Я, как и вы, клялся не использовать Инструменты, – прерываю я. – Неревара нет, но моя клятва все еще в силе. Торга не будет.       Говорить о том, что эти трое при первой же возможности предадут меня так же, как предали его, излишне. Это с самого начала было ясно. И окровавленные головы родичей у моих ног тому подтверждение.       Их трое, а я один. Мне не выстоять. Но будь я проклят, если не заберу с собой хотя бы одного…       …Предназначенный ей огненный шар Альмалексия принимает на клинок Огня Надежды. Как и последующие. Силу везет меньше – от первого заклятия он уворачивается, но после второго с воем скорчивается на полу, держась за обожженное лицо, а сквозь пальцы сочится темная кровь… Я усмехаюсь, готовясь обрушить заклятие, которое станет для него последним…       …Сильнейший удар отбрасывает меня назад, на клубок медных труб, соединенных с Сердцем. В глазах темнеет от боли. Гаснущим зрением я с трудом различаю нечто длинное, тонкое, протянувшееся от моей груди куда-то вдаль.       Древко копья, приходит озарение. Я забыл про Вивека...       Серая стопа в разношенной сандалии упирается в грудь. Копье раскачивается и с влажным всхлипом вырывается из тела, в то время как меня пронизывает новая вспышка ослепляющей боли.       Перед глазами возникает рука в знакомой двемеритовой перчатке, сжимающая не менее знакомый кинжал, и мне хочется завыть. Не от того, что льдисто-голубое лезвие прижимается к открытой шее, вытягивая оставшиеся в теле крохи жизни. Не от всколыхнувшегося в последний миг желания жить. От осознания.       Поражение в битве – не позор. Позор – проиграть войну. Я проиграл. Проиграл еще до её начала – тогда, когда отступил от бассейна с лавой, не решившись уничтожить Инструменты Кагренака...       Говорят, предсмертное проклятие всегда настигает того, кому адресовано.       – Будьте вы прокляты! – сил едва хватает на шепот. – Будьте вы… прокляты…