Глубока кроличья нора

— Это интересно, но ты на всю голову ебанутый, по-моему, — сказал Мирон, когда узнал про социальный договор Ларина с самим собой. — И это тебе сейчас не комплимент. Однако глядел он с любопытством: фрики Мирону, как известно, нравились, он находил их самыми занятными собеседниками, а контакт умел наладить вообще с кем угодно. Ларин не знал, учился Мирон этому специально, как он сам, или интуитивно развил такое свойство, оказавшись в дикой природе эмиграции. Никакое внутреннее человеческое дерьмо при этом Мирона не пугало; Ларин не был уверен, но предполагал, что и, скажем, еблю с детьми он для себя оправдает, случись ему задружиться с педофилом. Ларин детей не ебал, хоть и любил шутить по этому поводу. К грязным шуткам Мирон также относился с пониманием. Начиналось все очень просто: Мирону нужно было где-то вписаться. Без огласки, разумеется, так что хайпануть на этом у Димы не получилось, но это его не расстроило. Заляпанный татуировками рэпер Оксимирон оказался интересным и умным человеком с разносторонним жизненным опытом. Ларин знал его краткую биографию, так что этому не удивился. Когда вписка Мирона затянулась на неопределенное время и переросла в полноценное соседство, Дима не стал возражать. Он даже втайне обрадовался: их ночные кухонные посиделки стали для Димы чем-то вроде традиции, с которой ему не хотелось так быстро расставаться. Ларин, вообще-то, никогда не был приятным соседом, он раздражался по любому поводу и обожал диктовать условия, только в этот раз почему-то не получалось. Он молча перекладывал предметы на свои места и выбрасывал мелкий мусор, на который Мирону было плевать. Мирон не подстраивался под чужие закидоны, но и со своим мнением не лез — он уважал личные границы. Собственно, это были единственные границы, которые он уважал. У Мирона отношения с окружающим миром складывались очень просто. Он мог спать где угодно и есть что угодно, его комната до сих пор выглядела словно пристанище на одну ночь. Все, что нужно было Мирону для счастья, лежало в иных плоскостях. Мирон мог подолгу пропадать неизвестно где, потом приходил, как прикормленный бродячий кот, старался не шуметь в прихожей, но Ларин все равно его слышал — и сразу становилось спокойнее. Ларин отказывался признавать, что ждет его. И что ему хотелось бы иметь какой-нибудь социальный договор, позволяющий контролировать эти недельные загулы. Ларин испытывал какое-то маниакальное желание усложнять себе жизнь. Ты на всю голову ебанутый, сказал Мирон, и это не комплимент. Он сидел на кухонном табурете, откинувшись спиной на стену, и пил чай, который заварил Дима. Это для самоорганизации, попытался объяснить Ларин. Без ограничений все его существование теряло форму и смысл. Он не чувствовал себя комфортно, пока его тело оставалось просто телом, а не отлаженным инструментом, который следовало нагружать физически и ограничивать в еде. Не был доволен своей личностью, пока не выстроил вокруг образ, как жесткий каркас. И не контролировал свою жизнь, пока не заключил с самим собой контракт на исключительно категоричных условиях. Ларин подозревал, что для Мирона это все звучит как бред. Жизнь во враждебной среде научила того обходить границы, ломать рамки и грызть стены в попытке выбраться из-под колпака. Дима же добровольно загонял под колпак сам себя, просто потому что не знал, что делать с бескрайним неупорядоченным пространством вокруг. — Хорошо, я понял, — сказал Мирон и некоторое время просто смотрел, как Ларин ест апельсин: берет нарезанные дольки и выгрызает мякоть из кожуры, а потом слизывает с руки убежавший сок. — Значит, тебе понравится, — сказал Мирон чуть позже. И предложил Ларину встать на колени. — Хочу признаться, мне не очень понравится, если ты сейчас вставишь член мне в рот, — пробормотал Ларин, безуспешно пытаясь сдержать ухмылку. И на всякий случай предупредил: — Я не пидор, просто так выгляжу. Тогда почему ты все-таки встал на колени, спросил он сам себя. Мирон пожал плечами: — Все так говорят. Держи руки за спиной и закрой глаза. — Итак, разговор все-таки будет про ограничения? Лишение зрения, неплохо, — Ларин напряженно укусил нижнюю губу. Судя по звукам, Мирон слез с табурета и подошел. Дима не знал, насколько близко он находится, пока не почувствовал прикосновение теплого пальца к своему рту. — Помолчи немного. Хватит улыбаться, — сказал Мирон и приподнял его лицо за подбородок. Без видимых причин сердце Ларина забилось чаще. Он все еще не понимал, к чему ведет Мирон, но очень сомневался, что тот вытащит член. Это было бы скорее в духе какого-нибудь Хованского. Ничего не происходило. Дима прислушивался и ждал, но ничего не происходило. А потом Мирон с размаху ударил его по щеке. Сильно — сильнее, чем это делала любая из женщин Ларина. Ларин издал короткий возглас и прижал ладони к лицу. — Я же тебе сказал, держи руки за спиной. Дима с трудом опустил руки и сцепил их сзади в замок, чувствуя, как щека начинает гореть. — Вообще-то, в таких случаях используют веревку, — сказал он и не узнал свой голос. — Можешь их просто связать. В чем смысл? — В том, что мы только начали, а у тебя уже стоит, — ответил Мирон, и Дима понял, что тот улыбается. — Ты и сам прекрасно справляешься со своими ограничениями, зачем тебе посторонние предметы? Ну как, готов? Ларин напрягся, ожидая новый удар. Но Мирон просто погладил его по щеке. Прикосновение к пылающей коже ощущалось приятно холодным. Потом оно пропало. Мирон куда-то ушел. Ларин старательно прислушивался и не мог понять, вышел ли Мирон в другую комнату или все еще находится где-то рядом. Глаза он не открывал, принимая правила игры, но в голову уже начали приходить тревожные мысли. Вроде того, может ли это все оказаться дурацкой шуткой, и не пора ли встать с пола и прекратить этот цирк. — Замечательно, — наконец сказал Мирон и включил воду. Дима понял, что так испытывали его терпение. Звякнули чашки о железную решетку — Мирон их помыл. Какой домашний, успокаивающий звук. Мирон подошел сзади и запустил пальцы в волосы Димы. Пальцы у него были прохладные и немного влажные. Мирон тянул его назад до тех пор, пока Дима не почувствовал затылком теплую упругую опору. Ларин потерял бдительность и никак не ожидал, что в следующий момент получит болезненный удар по губам. Мирон взял его за горло, прижимая к себе и не позволяя отвернуться. Ларин замычал, поджал губы и закусил их, пытаясь унять тупую пульсирующую боль. — Расслабься, — сказал Мирон, — это еще не все. Он вдавил большой палец между губ Димы, вынуждая того приоткрыть рот. Ларин по-животному оскалился и шумно выдохнул. Возможно, он даже укусил бы Мирона, если бы в эту секунду снова не получил по лицу. После этого Мирон пропал из поля осязания. Ларин облизнул пересохшие губы, пытаясь восстановить дыхание. Ему хотелось смачно выматериться. Он прекрасно справлялся с тем, чтобы держать глаза закрытыми, а руки — за спиной. Рубашка, по ощущениям, частично промокла от пота и прилипла к телу. Колени, вдавленные в пол, давно уже занемели, Ларин их не чувствовал. Стесненный шортами член стоял так, что это почти причиняло боль. Аргументы вроде «не пидорас» давно казались неактуальными. И это не вызывало отвращения. Мирон снова был рядом — он стоял прямо перед Лариным. Дима ощущал тепло его тела и запах. Это не вызывало отвращения. — Подними голову, — велел Мирон. — Знаешь, что сейчас будет? — Да, — ответил Дима беззвучно. Мирон хлестнул его по щеке. Голова Ларина мотнулась в сторону, но он снова выпрямился и поднял лицо к свету. Кожа невыносимо горела, дыхание с шумом вырывалось из приоткрытого рта. — Ну, а теперь ты хочешь мне отсосать? — спросил Мирон мягче, трогая пальцами сухие губы Ларина. Голоса у Димы не было. Он кивнул, чувствуя дрожь во всем теле. Мирон взял его за волосы и ткнул лицом себе в пах. Ларин едва не взвыл, когда пылающую огнем кожу встретила грубая джинса. — Тогда вперед. Но только без рук.