Робинзонада по-поттеровски

Одиночество Утро начиналось как обычно. Ободранные, местами гноящиеся ранки на руках и ногах перебинтовывались полосками мантии, выстиранными вечером и высушенными ночью на пальме. Завтрак состоял из черствых кусочков кокоса, маленькой зеленой «типа сливы» и теплой воды. До обеда решался вопрос самого обеда. Но то ли рыбак был никудышным, то ли рыба слишком умная и сети из лиан стороной обходила, то ли заточенная палка не так быстро рассекала морскую воду, но уха у Поттера была за месяц только два раза, и то не наваристая. Зато элитные морепродукты в виде креветок и крабов он откушал. Да и пару деревьев с непонятными, но спелыми и съедобными фруктами нашел. После полудня на острове начиналась сиеста. Ловить или собирать не давало обжигающее солнце в зените и обгоревшие до мяса плечи. Навес из пальмовых листьев справлялся с жаркой проблемой, но ночную прохладу, дождь и ветер с моря не останавливал. Поттер валялся в своем укрытии, пока солнце не скрывалось за пальмовой рощей. Он лениво жевал собранные плоды, пил кокосовое молоко и чистил найденных креветок и рачков. Хорошо, что он не успел исправить зрение — источник огня всегда был на носу. Линзы в очках отлично справлялись с ролью зажигалки, что не срабатывало в пасмурные дни, и потому Гарри старался поддерживать огонь. Хорошо хоть с дровами проблем не возникло. Чего-чего, а деревьев на небольшом острове росло много. К вечеру Гарри собирал хворост, ходил на другой берег за фруктами, разбивал о камни кокосы и готовил то, что поймал с утра. Самое страшное время наступало, когда солнце совсем исчезало, а берег накрывала непроглядная тьма, рассекаемая только языками пламени, пляшущими над небольшим костром. Вот тогда к Гарри приходили воспоминания, и жуткое одиночество начинало по настоящему тяготить его. Первое о чем он думал — о своей невезучести. Ну как можно аппарировать в отель, а угодить на необитаемый остров?! И мисс Удача решила, что просто повернуться задним местом — слишком мало для Поттера. Она еще повертела этим самым филеем и ушла с гордо поднятой головой, смеясь над новым Робинзоном со сломанной волшебной палочкой и рюкзаком, набитым путеводителями. Яркие проспекты ушли на самый первый костер, из рюкзака получилась подушка, а единственная ценная вещь — кристалл воспоминаний — скрашивал Поттеру одинокие вечера. Слегка бракованный кристалл (что еще мог купить такой «удачливый» молодой человек) показывал не просто воспоминания и впечатления путешественника, он улавливал мысли случайно встреченных людей. И даже не совсем людей. Прихватив этот недоартефакт в свое первое путешествие по миру, Гарри не знал про его особенности, обнаружив «бонус» уже на острове. Но такие воспоминания стали для него гораздо более ценными. Может потому, что взгляд со стороны необычен, а на необитаемом острове начинаешь ценить общество, а возможно, он очень соскучился по своему Северусу. Кипр, город Пафос Солнце уже так высоко, что я чувствую его жар даже сквозь толщу воды. Чем ближе к берегу, тем теплее становятся волны. Сёстры не любят подплывать к людям, считая их скучными. Отец всегда ругается, если узнаёт, что я снова была у пляжей, ведь это опасно. Глупые, они просто не понимают. Люди такие интересные! Особенно здесь. Мне нравится наблюдать за ними. Они приходят к морю каждый день: разные, смешные, непонятные, маленькие и большие. Некоторые из них пахнут солью, плодами граната и теми мохнатыми смешными животными, постоянно гуляющими по берегу. Эти люди живут здесь, на острове, а потому приходят круглый год. Но есть и другие — с бледной, не опалённой солнцем кожей. Они приходят откуда-то издалека только в самые жаркие дни. От них пахнет чужими землями, незнакомыми растениями и неразгаданными тайнами. Сегодня я решаю посетить свой любимый наблюдательный пункт: небольшую бухту, отделённую от остальных пляжей большими валунами. Море щедро украсило камни водорослями, и за ними очень удобно скрывать мои зелёные волосы. Когда я занимаю место у неровного, выщербленного водой камня, то вижу, что сегодня в бухте находятся всего два человека. Странно, обычно их больше. Стоит разобраться. Поднимаю лицо вверх, глубоко втягиваю в себя воздух. Солёный ветер доносит запах дождя, холода и магии. Вот оно что... К нам пожаловали волшебники из северных земель. Как интересно! Один из волшебников очень похож на моего старшего брата: такой же худой, длинный и очень серьёзный. На его шее видны следы старых ран. Он стоит у самой кромки воды, щурится, глядя вдаль — туда, где плавает и ныряет его спутник. — Поттер, если ты решил утопиться, то, будь добр, сделай это как-нибудь в другой раз. Второй волшебник молод и беззаботен. Он смеётся, слыша обращённые к нему слова, и даже не думает возвращаться на берег. — Хватит бурчать, Северус, — кричит он, — лучше плыви ко мне. Вода просто отличная. И такая чистая! Клянусь, я вижу каждый камушек, лежащий на дне. Человек, названный Северусом, обречённо вздыхает и заходит в воду. До Поттера он добирается в несколько широких гребков. — Наконец-то, — победоносно смеётся тот, обхватывает Северуса за шею, трется носом о щёку. — Ты посчитал, что одному тонуть скучно, и решил взять меня с собой? — Северус тянет Поттера к мелководью, нащупывает ногами дно. Несмотря на слова, он не пытается отстраниться, наоборот, прижимается ещё ближе, крепко обнимает в ответ. — Конечно, — говорит Поттер, — и топиться мы тоже будем вместе. Мы теперь вообще всё будем делать только вместе. — Как скажешь, Гарри, — Северус почти незаметно улыбается и первый тянется за поцелуем. Море продолжает выплёскивать свои волны на берег уединённой бухты, а я стараюсь как можно быстрее покинуть своё тайное местечко. Я люблю наблюдать за людьми, но, в конце концов, бывают такие моменты, которые предназначены только для двоих. Иерусалим Мне уже столько лет, что я не помню своего имени. К слову сказать, я даже забыл гендерную принадлежность своей давно истлевшей физической оболочки. Дух, просто дух. Хотя... если задуматься — не просто. Одно место моего пребывания делает всех бестелесных особенными. Энергии, необходимой для питания эктоплазмой здесь столько, что иногда кажется, я плыву сквозь желе, которое можно резать ножом на кубики и продавать миллионам туристов в виде восточного лакомства. Место моего основного пребывания — огромная стена, рядом с которой находятся десятки уютных, уходящих под землю каменных строений. Здесь все пропитано легендами, преданиями, ритуалами, религиями, верами и людьми. Миллиардами людей, которые приходили сюда молиться, торговать, приносили жертвы и просто смотрели, как вершится мировая история, оставили здесь свой след. С той стороны стены пролилось столько слез, что если одновременно вылить их сюда, начнется новый потоп. Да, я живу за Стеной плача, в самом невозможном и в тоже время самом реальном городе на земле — Иерусалиме. Я знаю, что родился здесь — ведь так любить город может только коренной житель, впитавший с молоком матери истину одного определённого места. И я нисколько не угнетен бесконечностью своей жизни, потому что я провожу ее здесь — в вечности. Порой мне не хватает тела, чтобы пройти ногами по узким улочкам, вдохнуть вековую пыль, аромат лавочек и торговых лотков, полутемных кафе, магазинов и восточных рынков. Пощупать самотканые ковры, примерить палантин, проникнуться настроением толпы в главном храме. Но я живу в Иерусалиме, а здесь возможно все. Если найти человека с достаточно сильным энергетическим полем, надо лишь втиснуться в его круг, чтобы ощутить то, что он чувствует. Мне сильно везет сегодня. Я встречаю сразу двух мужчин, которые идут рядом, держась за руки. Такой вкусной силы я давно не пробовал. Они — маги, влюбленные маги, а любовь всегда изысканней и насыщенней, чем фанатичная вера. Высокий черноглазый мужчина обволакивает внушительной силой своего спутника. Он ограждает его от остального мира, словно щитом: заботой, терпением, снисхождением и такой щемящей нежностью, что если бы не прятал ее, я бы захлебнулся непрекращающимся потоком тепла. Молодой парень отдается этой силе, встраивая в нее безгранично открытую любовь и по-детски наивное доверие. Они идут по стертым булыжникам мостовой. Рассматривают древние строения, трогают руками саму историю, впуская в себя сказку старого города. Я чувствую, как Иерусалим передаёт им ощущение гармонии, счастья и нереальности происходящего. Смешиваясь с внутренними переживаниями, этот коктейль переполняет меня и выталкивает из их тесного мирка, раскатав по стене храма и оставив шлейф непередаваемого волшебства. Они уходят, все так же держась за руки. Прижав к себе любимого, мужчина целует его в висок и оборачивается. Смотрит прямо на меня и улыбается... Видит? Невозможно. Я ведь просто дух. Хотя... если задуматься — не просто. Одно место моего пребывания делает всех бестелесных особенными. Рига Первая неделя сентября, а уже очень чувствуется осень. Ветер, ещё недавно радовавший прохладой на прогретой летом площади, теперь забирается под куртку и пробегает дрожью по телу. До последних августовских дней на Домской площади было людно. Туристы топтали булыжную мостовую, мелькали мимо, пропадали в лабиринте улочек старого города. Некоторые возвращались, садились в кафе поблизости, и я ловил их взгляды, старался играть громче. Всегда приятно, когда тебя слушают. Русская речь, английская, латышская — гомон голосов стих с первым сентября. Родители с детьми разъехались, и Вецрига кажется притихшей. Наверное, ещё месяц, и столики уберут с площади, попрячут за панорамные окна крохотных кофеен, а я не смогу больше просиживать до вечера у стен Собора. Ещё эти дожди... Руки сильно мёрзнут, даже в митенках. Я пару раз заходил погреться в Собор. Илзе, билетный контролёр, отчего-то мне симпатизирует и наливает кипяток в термос. Приятная женщина. Дышу на пальцы, сгибаю-разгибаю, разгоняя кровоток. Колени, сжимающие виолончель, мелко дрожат. Как только пробьёт семь, придётся уходить, иначе и заболеть недолго. Прикладываюсь виском к колкам и придумываю, что играть дальше. Со стороны улицы Екаба появляются двое. Они одинаково не похожи на туристов и на местных, чем и привлекают моё внимание. Высокий мужчина в длинном чёрном плаще идёт впереди, немного покачиваясь в такт широким шагам, отчего полы плаща разлетаются, будто крылья, а следом за ним бежит юноша — насупился, руки в карманах. Мне кажется, что они в ссоре, и становится грустно. Я так устал от ссор дома... Они приближаются, а я пытаюсь вспомнить композицию, которую эти двое точно узнают. Когда я начинаю играть, юноша замедляет шаг, останавливается. — Мы сейчас опоздаем! — окликает его мужчина. Англичане? — Подожди, — юноша стоит и смотрит на меня. Слушает. — Мы точно опоздаем, — уже менее резко, но твёрдо. — Сейчас пойдём слушать твой орган! Я заканчиваю играть. Юноша улыбается и хлопает. Я улыбаюсь в ответ. — Что это? — он спрашивает у своего спутника. Мужчина хмурится и поджимает губы. — Это Вивальди, неуч. Осень... Ты что, решил всех местных бродяг облагодетельствовать? — Он не бродяга, — обижается за меня юноша и кладёт в раскрытый футляр бумажку в пятьдесят евро. Я даже рот раскрываю — богатеями они не выглядят. — Может, для вас ещё сыграть? — спрашиваю, мне хочется быть благодарным. — Вы говорите по-английски? — юноша удивлён, а мужчина выглядит раздосадованным. — Конечно хочу! — Но что? — Я не знаю. Думаю, выбрать что-то радостное, но к собственному удивлению слышу, как инструмент поёт Ave Maria. Юноша не возражает. Он смотрит, как двигаются мои закоченевшие пальцы, и я начинаю нервничать, боюсь сфальшивить. Где-то бьют часы. Семь. — Надо было аппарировать, — ворчит мужчина, но я не понимаю, что это значит. Они спешат к Собору. Смотрю вслед, продолжая играть. Юноша оборачивается лишь единожды, и мне приятно. Он первый, кто за сегодня меня действительно слушал. Париж — Отстань от бедного животного! Не видишь, он уже шарахается от тебя. — Но Северус! Это единственный уличный кот, которого мы здесь видели! Может, он потерялся? И ничего я не потерялся! Я просто живу с не очень внимательными хозяевами, а потому могу ходить по городу, когда мне вздумается. Эта странная пара появилась вечером, когда солнце уже село, а я предавался дреме и лени в ожидании очередного мерцания этой огромной штуки, возле которой всегда полно народу. Еще секунду назад двор был пуст, а потом — хлоп! — будто из ниоткуда вышли двое. Во дворе сразу стало шумно: второй, тот, что пониже, угодил прямо на сломанный стул, который моя хозяйка вынесла в мусор. — Тише, Поттер! — сказал тот, что повыше. — Я не виноват! О! Да у меня, кажется, появилось новое развлечение! Пройдусь-ка я немного, лапы разомну. Кажется, тот, что повыше, неплохо ориентируется в городе: до Оперы мы дошли быстро и не по самым туристическим улочкам. — Национальная академия музыки? Но мы же шли... — Я знаю, куда мы идем, Поттер. Просто хотел показать: вот именно здесь когда-то жил тот самый Призрак. — Эм... Ну, привидение тут жило когда-то, и что дальше? В Хогвартсе их знаешь сколько? — вижу как тот, что поменьше, хмурится и пожимает плечами: он явно не понимает, о каком Призраке идет речь. Неуч! — Неуч, — фыкрает его спутник, озвучивая мои мысли. — Но ничего, я еще займусь твоим образованием. Пошли, тут близко. Они идут, взявшись за руки, а я вижу, как вокруг них клубится фейерверк эмоций. Мы, коты, любим на такое смотреть. Это как охота на мышей, только еще интереснее. Мы проходим церковь Мадлен, идем дальше, приближаясь к Конкорду. — Северус, этот кот за нами следит, — и они одновременно оглядываются на меня. Тот, что повыше странно двигает рукой, и я чувствую, как чешется между ушами. Трясу головой. — Поттер, у тебя паранойя, это обычный кот. Я проверил. — Но он идет следом с самого нашего прибытия сюда! — я, на всякий случай, спрятался за ногу высокого мсье. — Отстань от бедного животного! Не видишь, он уже шарахается от тебя. — Но Северус! Это единственный уличный кот, которого мы здесь видели! Может, он потерялся? — Сейчас ты у меня потеряешься. Идем быстрее! И они буквально бегут, лавируя в толпе. Не отстаю, бегу следом. Любопытство мое родилось явно задолго до меня. — Все, пришли. Сейчас башня погаснет, и у нас будет ровно три минуты, чтобы войти. Пошли быстро к стеле. Завороженно наблюдаю за тем, как мерцает огромная штука, которую назвали башней. А потом озираюсь в поисках странной парочки, за которой я пришел сюда. Они, обнявшись, стоят у стелы и завороженно смотрят друг на друга. Шаг — и их нет. И никто вокруг не обращает внимания на их исчезновение, будто и не было их здесь никогда. Несебр Колокольчик на двери издаёт мелодичный звук, и в кафе заходят новые клиенты. — Здравствуйте! — говорит Донка на английском, — добро пожаловать! — Здравствуйте, — отзывается один из посетителей: молодой парень в очках и зелёной футболке. Надо же, и правда англичане. Как Донка с одного взгляда определяет, кто перед ней? У меня так не получается. Пока клиент не заговорит, ни за что не скажу, откуда он. — Проходите, пожалуйста, — предлагает Донка. Парень приветливо кивает и идёт на террасу. Его спутник — худой мужчина, с носом, похожим на клюв хищной птицы — следует за ним. — Спорим, очкарик закажет пирожное, а носатый — кофе? — хитро подмигивает Донка. — Большое мороженое и бисквитный торт, — делаю я свою ставку. Это наша забава: угадывать, что закажет каждый из клиентов. Ставка всегда символическая — один лев, выигрыш складывается в специальную коробку. В конце сентября, когда туристы разъедутся, мы выгребаем из коробки все деньги и устраиваем себе праздник, заливая ракией скопившуюся за время беспрерывной работы усталость. Меню посетители изучают очень внимательно. Носатый сосредоточенно читает, барабаня тонкими пальцами по столешнице. Очкарик, кажется, больше разглядывает картинки с изображениями блюд. Его меню открыто на странице с мороженым. Но праздновать победу мне не приходится. Мы с Донкой обе не угадали. Очкарик просит кофе, носатый заказывает мороженое. Два лева перекочёвывают из наших карманов в коробку-копилку, а я беру тряпку и иду на террасу протирать столики... и послушать чужой разговор. — Отличный кофе, — очкарик прикрывает глаза от удовольствия. — Как тебе мороженое? — Скажу, как только отыщу его, — бурчит носатый. Мне приходится прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Заказанное мороженое называется «Ледяной дракон» и отличается размерами и пышностью украшения. Чтобы пробиться сквозь панцирь из сахарных трубочек, хрустящего печенья и взбитых сливок, нужно постараться. — Тебе помочь? — смеётся очкарик. — Будь так любезен, — соглашается носатый и подвигает вазочку с «Драконом» на середину стола. Я уже готова бежать за второй ложкой, но посетители меня не зовут. Очкарик протягивает руку, подцепляет пальцами одно из печений и медленно подносит ко рту. Прожевав, он облизывается и начинает медленно поворачивать вазочку, разглядывая украшения. Выбор падает на широкую сахарную трубочку, на вершине которой красуется пышная шапка взбитых сливок. — Зря не ешь, — говорит очкарик, держа сладость у самых губ, — это очень вкусно. Он слизывает сливки с кончика трубочки, а затем втягивает её в рот. Всё происходит будто в замедленной съёмке. Носатый, как и я, не отрываясь, смотрит на исчезающую между влажных губ сахарную трубочку. В голове начинают вертеться совершенно не подобающие времени и месту действия мысли. — Гарри... — начинает носатый. Услышать дальнейший разговор у меня не получается. На террасу выходят новые посетители, и окружающее пространство заполняется шумом отодвигаемых стульев, детских голосов и смеха. За внезапной суматохой я почти не замечаю, как уходят предыдущие посетители. В вазочке на их столе совсем не осталось мороженого. Самое последнее воспоминание кристалла Мне срочно нужно к тому камню! Срочно-срочно-срочно, быстрее-быстрее-быстрее! Этот двуногий опять лазает с большой палкой. Сейчас будет отваливать валуны и цеплять наших. А потом они запищат. Громко и страшно. Я видел их пустые панцири. Ужас! Быстро, быстро, быстро! Ой! Замереть. Этого я здесь не видел. Он еще страшнее нашего двуногого. Большой и черный. Он кричит. Очень некрасиво! И трясет нашего за плечи. А этот улыбается, и вода из его глаз течет. А теперь наш набросился на страшного и поймал его. Оплел всего клешнями, съесть пытается, начиная с головы. Всасывает! Ужас! Наш еще опаснее, чем мы думали! Хлопок. Они исчезли. Хорошо! Хорошо! Хорошо! Пойду своим скажу...