Веришь?

Это было несправедливо. Это было обидно. Это было так больно, больно, больно. За что с ним так? Просто — за что? Просто за то, что он хищник? Всхлип. Второй. Третий. Нет, он не будет плакать, он ведь не слабый, он храбрый лис, любознательный лис, умный лис, хитрый лис, лис-хищник. Глубокое чувство обиды раздирало изнутри, пока слезы продолжали катиться из глаз, стекая по длинному узкому носу и теряясь в темном асфальте; пока легкие отказывались принимать в себя кислород, отчаянно стискиваемые всхлипами, которые он должен, должен подавить, но не мог, не мог, потому что он слабый и жалкий; пока когти бессильно сжимали намордник и пока осознание собственной никчемности накрывало с головой. Плакать захотелось еще сильнее, но он не может, потому что он не какой-нибудь слабый хилый лисенок, он Николас Уайлд, хитрый, смелый, бесстрашный лис. Ты правда думал, что мы примем в свои ряды хищника? Он дрожит, и не только от холода, ему хочется свернуться прямо здесь калачиком и завыть тихонечко, прося о помощи. Но сильные лисы не просят о помощи. Они решают свои проблемы сами. И он должен решить. Он сможет. Непременно сможет. Он справится сам. В одиночку. Как хищник. Ты хотел церемонию посвящения? Так вот она! Он сильнее стискивает в лапах намордник, и перед глазами мелькают вспышки. Ник тоненько рычит от злости и острыми когтями рвет кожаные ремешки, а после и саму стальную оправу. Он зверь. Он дикий зверь. Он хищник. Он зло. Ему не место рядом с травоядными. Нет, не так. Это им не место рядом с ним. Никому не место. Никому и никогда. Никому и никогда не узнать его эмоции, они не заслуживают. Не заслуживают. Не заслуживают... Он почти убеждает себя в этом, как вдруг дверь открывается, и он с ужасом понимает, что так никуда и не ушел, что так и стоит тут, под крыльцом, жалкий и отвергнутый. Он оборачивается, чтобы увидеть вытянувшиеся лица юных следокопытов, проследить за проявляющими на их мордочках ухмылками и... Броситься бежать. Ник бежит так, что легкие снова стискиваются, что лапы начинают болеть, из груди начинают вырываться хрипы, а в глотке противно саднит. Он останавливается только тогда, когда спотыкается и не находит в себе сил подняться. Лисенок сворачивается клубком прямо там, обессиленно закрыв глаза и уткнувшись носом в пушистый хвост. Нет, он не плачет, потому что он не может плакать, ни в коем случае. Но он может позволить себе минуту грусти. Может же? Правда? Всего одну минутку, а потом он снова станет хладнокровным. Он обещает. Ник лежит, дрожа, так что и не замечает, как на плечо ложится чья-то мягкая лапка. Осознает что к чему он только тогда, когда его начинают несильно трясти за плечо, а тихий обеспокоенный голос спрашивает: — Эй, с тобой все хорошо? Он моментально вскакивает, скидывая с себя чужую лапу, и щерится, показывая ряд зубов, потому что он хищник, он должен себя так вести. Он должен пугать, отталкивать, кусать. Да только вот, вопреки ожиданиям, нарушитель его спокойствия, который оказался зайчихой, одетой в форму сотрудника полиции, вовсе не пугается, а наоборот — улыбается и успокаивающе произносит: — Не бойся. Я тебя не обижу. — Я не боюсь! — тут же фыркает Ник, распрямляя плечи и смотря на зайчиху сверху вниз. — Это ты должна меня бояться! Но она лишь смеется. — Зачем мне тебя бояться? Ты вовсе не страшный. — Нет, это не так! — в бессилии противится он, снова скалясь. — Я страшный! Я очень страшный и грозный, и хладнокровный, и я хищник, хищник, ты должна меня бояться... — с каждым словом его голос звучит все слабее и слабее, в нем уже слышны дрожащие нотки. Ник не может этого выдержать и отворачивается, так как замечает в глазах у зайчихи нотки понимания и сострадания. — Ты считаешь, что я должна бояться тебя, только потому что ты хищник? — это звучит больше как утверждение, чем как вопрос, и она подходит ближе к нему, несмотря на то, что Ник всеми силами старается держать дистанцию. — Хищников все боятся, — он шмыгает носом, стараясь скрыть это от новой знакомой. Он такой слабый, и она видит это, а ведь это не должен видеть никто. Ник почти ненавидит себя за это. Он вздрагивает, когда его плечо снова накрывает на этот раз твердая лапа, но не решается обернуться, чтобы увидеть выражение мордочки ее обладательницы. — Это не так, — неожиданно жестко говорит она, и в контрасте с прежним мягким успокаивающим голосом это звучит настолько резко, что Ник пугается. — Это лишь глупый стереотип. Ты слышишь меня? Они всё выдумали. Все они. Они напридумывали кучу глупых стандартов и ожидают, что все будут следовать им. А ты не поддавайся, слышишь? Держись. Борись. Вопреки всем им. Ник не знает, что сказать. Он смущен, удивлен и восхищен этой зайчихой. В ее голосе слышно столько силы и несломленной энергии, что он в тот же момент думает: она добьется всего, чего только захочет. Лисенок решается обернуться и встречается взглядом с непоколебимой жесткостью в фиолетовых глазах напротив. Они смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, а потом ее взгляд смягчается. — Я Джуди. Джуди Хоппс, — представляется она. И даже если Ник считает, что это вовсе не разумный поступок — называть имя первому встречному, даже если этот первый встречный примерно твоего возраста, то он все равно говорит это: — Ник. Ник Уайлд. — Приятно познакомиться, Ник Уайлд, — очень тепло говорит Джуди, улыбаясь и протягивая ему лапку для рукопожатия. Он почти не колеблется, прежде чем пожимает ее. Ушки Джуди смешно дергаются, из-за чего ее фуражка съезжает набок, грозя упасть. Ник ловит ее прежде, чем это произойдет. — Тебе нравится полицейская форма? — спрашивает он прежде, чем успевает обдумать вопрос. Джуди на секунду мнется, прежде чем гордо расправить плечи и выпятить грудь. — Я хочу работать в полиции! — громко говорит она. — И я буду, обязательно буду! Джуди смотрит на Ника вызывающе, словно ожидая, что он начнет смеяться, тыкать в нее пальцем или сюсюкать и говорить, что такой крошке там не место. Но Ник не говорит. Он лишь молчит. И смотрит. И в его взгляде — чистое восхищение. Он восхищался силой и смелостью этой маленькой зайчихи. Той ее энергии и упорству, с которыми она, очевидно, отстаивает свою мечту. Тому, как она не позволяет другим диктовать ей, что она должна делать и кем быть. То, как она сама решает, какая у нее будет судьба. — Ты будешь, — шепчет он. — Ты обязательно будешь. И ее глаза сияют, и его глаза тоже сияют, и время будто остановилось, пока они смотрели друг на друга. — Ты тоже будешь, — обещает Джуди. Ник моргает. Он не понимает. — Будешь следокопытом. Лисенок понимает, что на нем еще форма этого глупого клуба, и он хочет сорвать ее с себя, а потом убежать и, возможно, позволить себе еще одну минутку грусти, но только там, где его никто не увидит. Особенно эта смелая зайчиха. — Нет, послушай меня! — торопливо говорит она, будто осознавая его намерения и желания. — Ты не хищник. Нет, то есть, хищник, но на чисто генетическом уровне. Ты не дикий зверь. Ты не опасный и не страшный, не грозный. Ты добрый. Поверь, я знаю, какими злыми бывают лисы, — она грустно усмехается, прикасаясь лапой к щеке, и Ник видит там отметины от когтей. — Ты не такой. Я же вижу. Ник, ты добрый и умный, ты искренний. И ты можешь быть тем, кем захочешь. Не важно, что говорят другие, слышишь? Я их арестую, если они посмеют еще что-нибудь сказать тебе! Она недовольно пыхтит и размахивает зажатой в лапе фуражкой, а Ник смотрит на нее и улыбается, улыбается от счастья, а внутри него растекается что-то невероятно теплое, воздушное и прекрасное, что-то, что заставляет его поддаться вперед и стиснуть Джуди в объятьях. Она со всей силы обнимает его в ответ, не подумав ни секунды. — Никогда не слушай, что они говорят тебе, — шепчет она в лисье ухо, прижавшись подбородком к его щеке. — Потому что я всегда буду рядом, чтобы напомнить тебе, что их мнение ничего не значит. И он не может ничего сказать, он просто обнимает ее еще сильнее, а сердце трепещет от какого-то затрагивающего все нервы очень нежного чувства, которому он не может дать название. Он просто тонет в нем, растворяется, позволяет ему опутать себя целиком. Себя и зайчиху, которая стоит сейчас так близко к нему, что их шерсти смешиваются. И ему так тепло, и он не хочет отпускать ее никогда. Они не знают, через какое время отстраняются, но Джуди напоследок выдыхает воздух прямо ему в ухо и тут же протягивает лапу в приглашающем жесте. — Пойдем? — спрашивает она. — Пойдем вместе? И Ник мечтает о том, чтобы сжать ее лапу в своей и пойти за ней — пойти куда угодно, когда угодно, откуда угодно, — но одно не дает ему покоя. Одно держит тут, на этом месте, сковывая сердце в лапах страха. — Ты уверена? — смущенно и в то же время испуганно спрашивает он, обвивая хвостом задние лапы и нервно сжимая и разжимая передние. — В чем? — Джуди смотрит на него с легким недоумением, но все с той же лаской в больших фиолетовых глазах, лаской, от которой внутри у Ника что-то замирает, и ему совсем больше не хочется быть большим и страшным лисом. — В том, что не остановишься посередине пути, — шепчет он, словно боясь, что их услышит кто-то еще, что кто-то снова будет смеяться над ним. — Что не бросишь меня где-то там и не уйдешь другой дорогой. Она нежно улыбается, когда берет его лапу в свою и стискивает так сильно, словно отпускать больше не собирается. — Открою тебе одну тайну, — зайчиха улыбается, и ее улыбка предназначена именно для него, ни для кого больше. — Я не умею останавливаться.

***

— Мы дойдём до конца вместе, веришь? — Верю.