Битое стекло

Шанель девятнадцать, она эгоистичная сука с самооценкой где-то у потолка, но главное, что она красива и богата, а значит, всем похуй на то, что она незнакома с чем-то, хоть немного напоминающим «добро». Потому, что «хэй, сучки, зло побеждает в реальности, оставьте своё добро детям в песочнице». Оберлин девятнадцать, и она заебалась каждое утро убеждать себя в том, что Чед не такой уже и больной на голову идиот. Потому что это бесполезно до головной боли. Потому что Чед — пустоголовый кретин. Оберлин знает, что она, может быть, и конченная шлюха, но умна, как настоящая стерва, а значит, остальное — мелочь. Оберлин стучит длинным каблуком об выдраенный до блеска пол и всё не может понять, какими успокоительными себя пичкает сука Грэйс, раз та тоже понимает, что мир, да и вся каппа в целом — сборище тупоголовых ублюдков, но при это сохраняет такое спокойствие, что Шанель хочет дать ей по лицу. Просто чтобы перестала растягивать свои блядские розовые губы в этой милой улыбочке, типа: «эй, гляньте, я тут ёбанный ангел, где мои дифирамбы, тупые бляди?». Шанель вообще-то не уверена, что малышка Грейс так действительно думает, но, господи-блять, нельзя быть умной и улыбаться так искренне, что Шанель почти улыбается в ответ. «Почти». Грэйс носит такие тупые кепки на своей голове, что Шанель хочет отдать их домработнице, чтобы та вымыла ими пол. Потому что большего, чем «половая тряпка», это подобие головного убора не заслуживает. Шанель вообще-то не дура, прекрасно понимает, что Гарденер — милашка со своими пшеничным кудряшками и зелёными глазками. Эдакий ангелочек, которому дифирамбы реально хочется воспевать. Грэйс продолжает растягивать губы в милой улыбке, и Шанель всё так же хочет что-то сделать, чтобы это прекратить. Когда Шанель как заправская проститутка стонет под Чедом и слышит очередное: «Как бы я тебя отжарил, будь ты трупом», она не выдерживает и кричит: «А будь ты не Чедом, а Грэйс, я бы тебя так оттрахала, что ты бы ног не свёл!» Чед, конечно же, не обижается. Потому что тупой. Шанель не тупая, поэтому мысленно бьётся головой об стену. Грэйс. «Какого хуя, Грейс?» — думает Шанель и совершенно не знает, чем оправдать свои лесбийские повадки. Шанель называет её «сукой», а ещё «шлюхой». И не знает зачем. Потому что Грэйс члена в глаза не видела, в отличии от Шанель. В такие моменты она удивляется, что Гарденер не говорит, что шлюха здесь она. А ещё злоебучая социофобка. Но это неважно. Важно лишь то, что Грэйс сексуально кусает губы и отводит взгляд. Шанель не любит никого, кроме себя. Шанель ценит лишь себя.

…И немного Грэйс…

Оберлин не тупая, поэтому осознаёт это и хочет удариться головой об стену так, чтобы всё это впечаталось в эту же чертову стену. И там осталось. На ёбанное навсегда. Удар об стену приносит лишь головную боль. Шанель беспомощно хнычет, скатывается по стене и утыкается лицом в костлявые колени. Не нужно ей это. Ни Грэйс, ни мысли о ней, ни запах зелёных яблок на пальцах. Оберлин кусает губу до кровавых подтёков и растирает черную тушь по низким скулам. Она, блять, красива. Грэйс нет. Не судьба. Вообще. Шанель чувствует себя маленькой, тупой девочкой с каждым днём всё сильнее. И это чувство настолько осточертело, что она отрывается на других с особенной чёткостью. И на Грэйс. Её мать всё равно шлюха, почему Гарденер должна быть другой? Грэйс другая. Шанель это понимает, когда маленькая ладошка с размаху ударяет её по щеке, после заявления о её матери. Шанель что, блять, виновата, что её мать — та ещё мразь? Оберлин остаётся одна в комнате с разбросанными бумагами и красным следом на бледной коже. Ёбанный ангелочек Грэйс позволяет себе слишком много — это не страшно. Страшно то, что Оберлин позволяет ей делать это много. Шанель искренне не понимает, что вообще происходит. Вот она самоуверенная сука, а вот сидит на кровати и рыдает чёрт знает из-за чего. Ладно. Из-за Грэйс. И из-за себя. Потому что она точно не хотела становиться слабой лесбиянкой, что разваливается по секундам. Оберлин язвит, оскорбляет, ставит себя выше закона и нормы — делает то, что привыкла делать всегда. Грэйс смотрит как на дуру, отводит взгляд и сжимает кулаки. Отлично. Чёртова гармония, мать вашу! — Заебала ты меня уже, чертова ты сука, — чистосердечно признаётся Оберлин, когда в комнате только они. — Даже знать не хочу чем. — Мне всё равно, хочешь ли ты или нет, но ты узнаешь! Ты, блять, меня ни на секунду в покое не оставляешь! То в голове, то во снах, то тут ходишь! Что ты вообще тут забыла? Такие милые ангелки сидят в женских академиях и вышивают крестиком, а не строят из себя крутых детективов! — Если я поцелую тебя, то ты успокоишься? — прерывает её истерику Грэйс и смотрит так спокойно, что это злит Шанель ещё сильнее. — Просто отъебись, — шипит Шанель и понимает, что Грэйс тоже та ещё сука, когда она всё-таки целует. В губы, обнимая за плечи. Оберлин давится этим поцелуем, чужими мягкими губами и воздухом. Грэйс улыбается, гладит щёку и уходит. Шанель хочет ударить, но просто садится обратно на кресло. Сердце как ёбанный форест гамп, а руки трясутся, как после самого крутого оргазма. Шанель глотает воздух, прикрывает глаза и улыбается, как идиотка. Она пробует чужой вишнёвый блеск на следующий день и что-то злостно шипит. Кусает до крови и заставляет дрожать уже Грэйс. Они обе не знают, как долго они будут играть, но обе уверены, что им это нравится. Осознание всего дурдома оказалось разбитым стеклом на полу. Ну и к чёрту всё это. Шанель превыше закона и предрассудков, поэтому позволяет себе больше, чем поцелуи. Шанель улыбается и слизывает чужой блеск с мягких губ. Они ходят по битому стеклу морали, правил и прочего дерьма, совершенно не обращая внимание на всё это. Они целуются так жарко, что Оберлин стаскивает с себя кофту. Шанель не хочет заканчивать эту игру. Н и к о г д а.